Кто остался на трубе

СПОЛОХИ

КТО ОСТАЛСЯ НА ТРУБЕ?
- В гражданскую войну уничтожено 18 миллионов, - говорил капитан МРС Николай Иванович (почти год пробывший в немецком концлагере Маутхаузен с генералом Карбышевым, живьём замороженным немцами), когда мы шли поиском по неспокойному Охотскому морю, а пьяные молодые матросы спали в трюме. – Коллективизация, раскулачивание, голодомор – 22 миллиона. Всяческие репрессии с начала 1930-х по начало войны – 20 миллионов. Война – 33 миллиона. Репрессии с 1941-го по 1953-й – 9 миллионов. Итого: 102 миллиона человек! И лучшие – не худшие люди. Как в детской считалочке: «А» и «Б», сидели на трубе, «А» упало, «Б» пропало, кто остался на трубе? Так кто остался-то в России, никак в толк не могу взять?..
11.12.08

АХ, КАКАЯ БЫЛА ДРАКА!
Танцы в турбазе рядом с посёлком. Под конец – белый танец, дамы приглашают кавалеров. Толчок. Удар локтя в бок. Её бездонные чёрные глаза, безумные руки, с ума сводящий запах. Туман. «Пойдём, выйдем». Удар в переносицу. Ответ. Удар ногой в лицо. Крик. Её. Ещё удар. И ещё. Подбегают мои. Спина к спине – удар, ответ, удар, удар, удар… Кончено. Рёв уезжающих мотоциклов. Тащат к воде. Обмывают. Зуба, два, хорошо, что не три. Перебит нос, кривой на всю жизнь. Вода Волги. Громадная, в полнеба луна. «Милый, тебе больно?» - шёпот с поглаживанием. - «Но-но-номал-но…». Вспоминаю ту драку – и понимаю, что такой луны больше не будет. Никогда. И такого шёпота. Отдал бы всё за это.
13.01.09

В ВАГОНЕ МЕТРО
Казалось бы, совсем недавно ты ехал с мамой из «Детского мира», будучи самым младшим в вагоне, и играл на подоконнике в машинки; будто вчера познакомился с той самой, единственной, с которой судьба потом развела; только что опаздывал на лекции в МГУ на проспект Маркса... Но и проспект Маркса переименован, и ты, ещё не чувствующий себя стариком, оказавшись вечером в метро, глядя на молодежь, слушающую музыку в наушниках, играющую в игры на мобильных телефонах, с неправдоподобной скоростью набирающую и отправляющую SMS-ки, гогочущую, пьющую кока-колу и пиво, вдруг с тоской осознаешь, что ты самый старший в вагоне, и подбадриваешь себя тем, что ещё не уступают тебе место (да это теперь и непринято).
А мамы уже пять лет как нет на этом свете.
25.01.09

ОПЯТЬ ОПУСТИЛИ
Опять опустили. В ЦДЛ всегда-то существовала иерархия: начинающие литераторы и неудачники пили в нижнем буфете; те, кто покруче, более-менее публиковался – наверху в «пёстром», где автографы великих на стенах; известные же стране и миру поэты и прозаики, живые классики – в легендарном «дубовом» зале ресторации. С некоторых пор в фойе по дороге в «пёстрый» буфет организовали клубный ресторан под названием «Театр+TV», куда стали захаживать мелькающие на телевидении лица. И гардеробы разделили: слева принимает верхнюю одежду у ещё более чем прежде неудалых писателей ни на что не претендующая усталая немощная старушка, справа трудится усатый отставник-швейцар, высокий, с военной выправкой, в форменном кителе с золотыми галунами, бравый и, безусловно, претендующий на чаевые; ещё бы! как там в бессмертной кинокартине «Мимино»? – «артистов видит, космонавтов видит, Иштояна видит!..» У тех, кто направляется вниз, где солянка и рюмка водки подешевле, справа «польт» не берут, посылают с соответственным выражением лица налево, где старушки чаще и вовсе нет.
12.02.09

ЧТО ВСЁ, СЫНОК?
9 мая 2009 года. День Победы. Центр Москвы перекрыт «на время праздничных мероприятий» - военного парада на Красной площади, митингов и шествий политический партий. «А мы будем сидеть на параде в самом центре, - сказала дочь, - совсем почти рядом с Медведевым и Путиным». (Муж дочери – молодой, но весьма преуспевающий бизнесмен.) Посомневавшись, я всё-таки поехал, чтобы ощутить атмосферу одного из последних Дней Победы при живых фронтовиках, в центр на метро. По трансляции передавали песни военных лет в исполнении известных певцов.
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью,
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?..

Пошёл солдат в глубоком горе
На перекрёсток двух дорог,
Нашёл солдат в широком поле
Травой заросший бугорок…
Я хотел пофотографировать, как многие годы это делал, встречу ветеранов войны в сквере перед Большим театром. Но ни на станции «Театральная», ни на «Охотном ряду» из метро милиционеры не выпускали, пришлось проехать до «Пушкинской» и выйти там. Вся Тверская улица тоже была блокирована – со знамёнами и криками в громкоговорители проходили колонны Единой России, либерально-демократической партии Жириновского, компартии во главе с Зюгановым… Не имея желания, да и причины на этот раз, как обычно в таких случаях, размахивать своим журналистским удостоверением, вместе с другими я стал пробираться к центру по боковым улочкам и переулкам, но то и дело, наткнувшись на очередной кордон милиции, приходилось возвращаться, обходить, искать какие-то лазейки… Доносились из-за домов лозунги ораторов, призывавших заботиться о народе, о фронтовиках, которые спасли страну и мир и которых так мало уже осталось на земле. И всюду звучали песни, особенно часто «Враги сожгли родную хату», одна из самых гениально-простых, пронзительных, хватающих за душу:
…Стоит солдат, и словно комья
Застряли в горле у него,
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя-мужа своего…»

Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только тёплый летний ветер
Траву могильную качал…
Напротив Центрального телеграфа группа молодых людей попыталась прорваться через оцепление, но их быстро урезонили, притом без применения в честь праздника дубинок и спецсредств. «И только наша партия, - кричал в мегафон примелькавшийся по телевизору депутат Государственной Думы, - реально заботится о народе, потому что сама плоть от плоти народной, прекрасно знает его чаяния и нужды, его лишения и тревоги!..» Ярко светило солнце, развевались на тёплом ветру знамёна. И даже из окон домов доносились обрывки песни «Враги сожгли»:
…Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.

«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришёл к тебе такой.
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой…»
Потолкавшись, попререкавшись с ментами, к Большому театру я всё-таки проник и поснимал там, хотя зрелище по сравнению с прошлыми годами было весьма печальным: почти никого из тех, кто традиционно приходил сюда на Девятое мая, не было а кто пришёл, совсем уже были немощными стариками и старушками. Усиливался резкий майский зной. Выпив минералки, побродив вокруг да около, я направился в метро. «На вход» оно работало, а во встречном потоке, «на выход», томились в духоте тысячи людей, ожидая «окончания мероприятий». Некоторые пытались просочиться, проскользнуть, но их цепко, а порой и жёстко отлавливали и запихивали обратно за турникет. Из толпы раздавались недовольные роптания, выкрики, даже плач, но голоса заглушали всё той же трогательной песней:
…Он пил, солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шёл к тебе четыре года,
Я три державы покорил».

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
А толпа всё увеличивалась, напирала сзади. Сказали, что держат уже почти час. Я заметил у турникета фронтовика. Небольшого росточка (они почти все уже небольшие), седенький, сморщенный, со множеством орденов и медалей на изношенном пиджачке, он стоял и ждал. Не ропща. Будто думая о чём-то своём или что-то вспоминая. И я увидел на груди у него медаль за взятие Будапешта!
«Отец, да как же это вы тут! А там орут все…» - «Я не москвич, сынок, приехал утром, к Большому театру хотел…» - виновато, будто оправдываясь, объяснил он. «Пойдёмте, - сказал я, вытащив своё журналистское удостоверение, - они пропустят, они не могут вас не пропустить, я всё им объясню!..» - «Что всё, сынок? – отвечал старик. - Да ничего, я обожду со всеми. Мне не привыкать».
И я подумал: действительно, что всё я могу объяснить?
09.05.09

ПРЕДСКАЗАНИЕ ФАРАОНА
Я вот что со смехом прочитал в книге, будучи нетрезв, получив удар по скуле от подросшего и окрепшего моего сына: «Молодые строптивы, без послушания и уважения к старшим. Истину бросили, обычаев не признают. Никто их не понимает, и они не хотят, чтобы их понимали, несут миру погибель и станут последним его пределом!» Это слова египетского фараона Аменхотепа III.
03.05.09