Москва. Март. Пятница

   Начало: http://proza.ru/2013/03/31/1342, http://proza.ru/2013/03/31/1358


В начале пути весело болтавший Мотька, в конце концов, скис и, когда мы въезжали на участок Валентины, оглянувшись, я увидела, что он спит.
- Ну вот, - вздохнула я, - уморила детеныша своими сборами.
Арсений, взглянув на меня, промолчал.

Я вышла из машины, а Арсений, со спящим на заднем сидении Мотькой, проехал дальше, чтобы поставить машину под навес.

- Чего так рано-то? – громогласно поприветствовала меня подруга,кутаясь в накинутую на плечи шубу. – Еще и одиннадцати нет!
- Валь, не зуди… - огрызнулась я, чмокнув ее в подставленную для поцелуя щеку.
- Пашка уже собирался на ваши поиски. Уже и лопату в машину забросил.
- Зачем? Лопату-то зачем?
- Необходимая вещь… Сначала из сугроба вас откопать, а потом ей же и отходить по мягким местам, - совершенно серьезно объяснила подруга.
Я нехотя улыбнулась.
- Чего улыбаешься? Смешно? Он там сидит злой-презлой… Так что готовься...
- А телефон на что? Позвонили бы, раз волновались…
- А сама не могла догадаться? Мы вас с восьми часов ждем…
- Ты бы еще с самого утра начинала ждать…
- А ты бы помолчала пока… У нас с тобой разговор еще впереди…
- Догадываюсь… Сколько уже можно меня воспитывать?
- До тех пор пока не поумнеешь.

У меня не было ни малейшего желания пререкаться, и я решила пропустить ее последнюю фразу мимо ушей.

На расчищенной дорожке, ведущей к дому, показался Арсений со спящим Мотькой на руках.
 
- И мать ты, Маруся, никудышная, - не удержалась от комментария Валька.

Это был удар ниже пояса. Здесь, Валька была, пожалуй, права. Вышибло меня из колеи… А повод… Разве это повод? Все время думаю о неком виртуальном человеке, которому и не нужна вовсе. А маленький, родной человечек… Самый минимум забот и внимания. Скоро конец четверти, а я уж не припомню, когда по-настоящему интересовалась его учебой. Загляну в дневник, двоек-троек нет – и ладно… И, вообще, мы так давно нормально не разговаривали… У него привычка за ужином болтать без умолку: рассказывать, как прошел день. Теперь слушаю его рассеянно… И он чувствует это. Обижается…

Но Арсений, расслышав последнюю фразу, неожиданно решил меня защитить.
- Не тебе, Валентина, рассуждать на эту тему, - сказал он довольно сердито. – Насколько я в курсе, ты даже не очень хорошо помнишь, в каких классах учатся твои дети.
От удивления Валька открыла рот и возмущенно запыхтела.
- Не пыхти…
- Нет, ну надо же, как вы спелись…
И громко хлопнув дверью, Валентина ушла в дом.

- Зачем ты так? В чем-то она права…
- Прекрати. Что за странная привычка к самоуничижению.
- Мам, - с трудом разлепив веки, Мотька протянул ко мне руки.
Я наклонилась к нему. Он обхватил меня за шею.
- Мам, - зашептал он мне на ухо, - ты у меня самая лучшая. Я тебя очень люблю.
Отстранившись, я посмотрела в его сонные глаза.
- Ты что, Мотик?
- Я слышал, что тетя Валя сказала… Это неправда… - невнятно пробормотал он, и снова, прижавшись к Арсению, закрыл глаза.
- Устами младенца глаголет истина, - улыбнулся Арсений. – Открой дверь…
Я открыла дверь. Развернувшись боком, Арсений просочился в дом, а я осталась на крыльце.

Конечно, меня растрогали Мотькины слова… Не хотелось так сразу заходить, вступать в пустые разговоры…
Облокотившись на перила, я смотрела на снежные вихри. Снежинки так красиво сверкали, освещенные уличным фонарем. 
Вспомнился Новый год… Вернее один из вечеров новогодних праздников. Тогда тоже шел снег… Но не мелкий и колючий. Он спокойно падал крупными хлопьями. И было тихо, безветренно… Я не спеша брела по дорожке вдоль дачных участков. Одна. И было мне тогда так хорошо… Перед тем, как выйти на улицу, прослушала, уж не знаю в который раз, звуковое письмо. И в ушах звучал его голос, радостно выкрикивающий: «Я люблю тебя!». Там, далеко-далеко, он сказал это, повторив несколько раз, под сопровождение барабанившего по крыше машины дождя, а я, здесь, шла по хорошо утрамбованной снежной дорожке и улыбалась…

Дверь с тихим скрипом отворилась.

- Ну что? Всю ночь здесь стоять собралась? Ляпнула я и ляпнула… Чего, прям так сразу, обижаться-то?
- Да не обиделась я… Так, подышать захотелось…
- Пойдем. Завтра еще успеешь надышаться… Холодно.

Пропустив меня вперед, Валька вошла за мной следом, что-то бормоча себе под нос.

- Что ты там бубнишь?
- Ничего. Раздевайся и проходи. Все уже за столом.


Компания сегодня собралась небольшая, поэтому стол был накрыт без особых церемоний – на кухне.
Когда я вошла, из-за стола поднялся Пашка… Несмотря на довольно просторные размеры кухни, ему хватило пары шагов, чтобы подойти ко мне и, схватив своими огромными лапищами, приподнять и расцеловать в обе щеки, дыхнув на меня приятным ароматом дорогого коньяка.
- Ну все, Пашка… Раздавишь. Поставь, где взял…
- Я уж извелся весь, - не опуская меня на пол, густым баритоном, чуть ли не басом, заговорил он. – Где, думаю, моя Маруська? Уж не случилось ли что? Хотел ехать, искать вас, да Валька не пустила…
- Ага, - поддакнула подружка. – Видишь, как назюзюкался, снимая напряжение.
- Пашка, отпусти… Мне уже дышать нечем.
- Не обуздан и не воспитан, - снова выступила Валька, критикуя мужа.
- Вот, слышала? И так весь вечер… Зудит и зудит…
Я посмотрела на Валентину. Досадливое с долей брезгливости выражение лица, не предвещало на сегодня ничего особенно хорошего. В какой-то степени я понимала ее, будучи посвящена в некоторые перипетии ее тайных страстей, но все равно решила, не засиживаться за трапезой, а пораньше отправится в опочивальню.

Но как это частенько бывает, намерения мои так и остались намерениями.
Застолье затянулось. Много пили и много ели. Из кухни наша компашка, уж не помню как, перекочевала в гостиную. Где мы еще выпили и не раз.
Павел притащил-таки гитару и, сунув мне ее в руки, сказал:
- Спой, Маруська… Люблю в твоем исполнении жалостливые песни… И сейчас как раз такое настроение…
Петь я сегодня не собиралась, но, наиграв несколько аккордов, проверяя звучание, неожиданно почувствовала, желание спеть.
- Ну, чтобы вы хотели услышать?
- Да все равно… Про несчастную любовь что-нибудь… У тебя здорово получается, проникновенно…
И я запела:

Рисует небо кистями дождя
В душе твой портрет.
И слезы по моим щекам скользят.
Тебя рядом нет.

Ты и я,
Как ночь и день, небо и земля…
Без тебя мне нелегко,
Но и вместе быть нельзя.
И последние штрихи
На картине, где мы далеки.

Будет снова слушать дождь исповедь мою.
Лишь ему я расскажу, как тебя до сих пор я люблю.
Знаю, эта боль пройдет…
Только ночь мою печаль поймет.

Рисует небо кистями дождя
В душе твой портрет.
И слезы по моим щекам скользят.
Тебя рядом нет.

Знаю, эта боль пройдет…
Только ночь мою печаль поймет.

Я смолкла и все молчали…
И я уже пожалела, что спела именно эту песню, но мирный храп Пашки, разрядил обстановку.
- Вот, что значит, здоровая психика, - не без ехидства, но все же неожиданно по-доброму сказала Валька, погладив пышную светлую шевелюру мужа. – Кому комок к горлу подкатывает, а ему – колыбельная…
- Спать уж давно пора… Давай, я его что ли попытаюсь транспортировать наверх…
- Не сходи с ума, - махнув рукой, сквозь зевок, остудила она пыл Арсения. – В нем сто двадцать килограммов живого веса… Пусть уж здесь спит…
- Ну, была бы честь предложена, - вставая, тоже сквозь зевок, проговорил Арсений.
- Да. Вы идите спать… Я сейчас принесу ему подушку и плед, и тоже – баиньки…


На лестнице я оступилась, съехав пяткой на предыдущую ступеньку.
- Блин!
Арсений, шедший впереди, остановился.
- Больно?
- Терпимо… Однако, хороша я завтра буду…
Спустившись ко мне, он взял меня на руки и понес дальше на руках.
Голова кружилась. И в пустоте, образовавшейся в моей голове, одиноко шарахалась из стороны в сторону только одна мысль: «А не придется ли мне эту ночь провести в обнимку с фаянсовым другом?» Но мы все ближе приближались к двери моей комнаты, а организм не подавал никаких настораживающих сигналов.

Толкнув дверь ногой, Арсений вошел в комнату. Уложил меня на кровать и сел рядом.

- Ну, как ты?
Голова по-прежнему кружилась, но, в общем и целом, не ощущалось ничего криминального.
- Нормально.
- Честно? – склонившись надо мной, спросил он недоверчиво.
- Да.
Лицо его медленно приближалось к моему. Вот уже совсем рядом… Контуры стали расплываться…
- Маруся…
Я не ответила.

Легкое прикосновение его губ… Нос, глаза, лоб… Когда его губы коснулись моего лба, стало так приятно… Даже головокружение больше не беспокоило. А соприкосновение с моими губами полностью привело меня в чувство. Я подняла руки, обхватила его за шею и закрыла глаза.

Поцелуй… Долгий, нежный, влажный…

И все… Что было дальше? Сколько прошло времени? Ничего не знаю…

Он целовал меня… А это были его губы… Он обнимал меня… А это были его руки… Нежные, ласковые… Такие красивые… Я не просто чувствовала их прикосновение, я видела… Теплые, родные… Они бережно расстегивали мои пуговицы, молнии, крючки, кнопки… Что там у меня было?.. Снимали, отбрасывая в сторону, совсем ненужную  сейчас одежду… Господи, как хорошо было ощущать собственную наготу в его присутствии… Проводить руками по его обнаженной груди, спине, плечам… Его поцелуи, ласки… Мои поцелуи, ласки… И томление, переходящее в судорожное наслаждение… Его губы… Все ниже, ниже.. Я что-то бормотала… Несвязное, наверняка глупое… И когда его губы коснулись места, столь напряженного сейчас и столь страстно желающего этого прикосновения, я почти вскрикнула…

И все оборвалось…

Я открыла глаза. Арсений лежал рядом, откинувшись на спину.
Повернувшись на бок, я попыталась погладить его, но он отвел мою руку.
- Сень, ты что?

Не глядя на меня, он резко поднялся.

- Извини, но я так не могу…
- Как Сеня? Что случилось?
- Я ни в чем тебя не виню… Но не могу…

Он сидел, закрыв лицо руками, я смотрела на него, начиная понимать, что  сделала что-то совершенно недопустимое…

- Сеня…
- Сеня? Ты уверена?
- Я не понимаю…
- А я, кажется, понимаю… Понимаю с кем ты сейчас была.
- С кем? – уже серьезно испугавшись, тихо спросила я.
- С Тимуром… Именно этим именем ты меня назвала…
- Нет, - почти простонала я. – Тебе показалось, послышалось…
Он отвел руки от лица и посмотрел на меня.
- Три раза, Маруся… Ты назвала меня Тимуром три раза…
 
Он встал, собрал свою одежду и вышел из комнаты.   


А я сидела на кровати, сложив руки на коленях.
Весь день я собиралась заплакать… Теперь уже не было нужды сдерживать себя. Слезы текли по лицу, я не вытирала их, и они беспрепятственно капали на руки, на колени…

Я не думала о том, как получилось, что я вслух произнесла его имя… И плакала не об этом.
Я плакала о том, что его нет рядом и никогда… Никогда! Никогда не будет рядом со мной…

А в голове крутились строчки из песни: «Я твержу: ты только себе не лги, только не надейся и не проси»…