04-18. Год активного солнца

Период 1988-89 годов вошел в историю, как вершина Парада Планет, интересного  астрономического явления, при котором все видимые с Земли небесные тела последовательно, на протяжении 12 лет (с 1982 по 1994 годы) выстраиваются вместе в одном секторе неба. При этом, на 1989 год пришелся еще и пик солнечной активности. Не случайно астрологи и прорицатели сразу же стали предсказывать различные катаклизмы и перемены в социальной жизни, газетчики радостно  подхватили  эти  идеи.  Заговорили об обнаруженных озоновых дырах в земной атмосфере, угрожавших жизни землян, усилился всеобщий интерес ко всяческим чудесам и загадкам. Все чаще из официальных источников можно было узнать об астрологах, экстрасенсах и телепатах, кажется, в это же время появилась серия  телепередач о «барабашках» - полтергейсте, передвигающем мебель и бьющем посуду в некоторых квартирах. Для меня зима этого года запомнилась еще и редким для  нашего города, затянувшимся бесснежьем: оттепель следовала за оттепелью, в короткие зимние дни в нашем городе было постоянно темно, грязно и неуютно. Казалось, сама природа за что-то обиделась на человека.

Самой популярной  информационной  телепередачей  тех  лет  стала «600 секунд» журналиста Александра Невзорова. Невзоров выносил на суд зрителей все криминальное, что жило и процветало в нашей стране. Каждый его выход в прямой эфир всех будоражил и повергал  в  ужас: то он  вел  передачу из крематория,  то из морга,  то вскрывал неприглядные факты на ленинградском мясокомбинате, то  вел  репортаж  из  жутких ленинградских коммунальных квартир, часто прямо с места только что совершенного убийства. Невзоров всюду проникал и никого не боялся, его передачи были  жестоки, но  очень смелы,  и  для  изголодавшихся по правде советских граждан казались «лучом света в темном царстве». Зарождалась новая правящая элита - демократическая, первыми представителями которой была интеллектуальная интеллигенция, мечтавшая об изгнании всей партийной номенклатуры со всех руководящих постов.

Горбачев уже давно не управлял этим процессом, поскольку сам стал его заложником. Количество продуктов - самых обычных:  масла,  молока,  мяса, колбасы - все время уменьшалось, перечень верхней одежды, которую можно было свободно   приобрести  в  ленинградских  магазинах,  становился до безобразия скуден: вся страна, как правило, ездила отовариваться в Москву, где  товаров  было  значительно больше,  - в командировки или через своего «гонца» со списком  товаров, проезд  которого  в  оба  конца  коллективно оплачивали.  Пассажиры поезда Москва-Ленинград,  прибывавшие на Московский вокзал,  поражали изобилием сумок и  рюкзаков,  набитых  разным  товаром.

Уезжая в трехдневную командировку в Москву с пустой сумкой, я возвращалась оттуда загруженной под завязку: посещение Московских универмагов стало для меня не  менее  важной целью поездки, чем посещение московских театров и музеев. Моими близкими друзьями в это время неожиданно стали четыре женщины, работающие в ГЭБе -городском  экскурсионном  бюро Ленинграда - все на несколько лет старше меня  по  возрасту. Трое из них - историки по образованию, экскурсоводы Люба, Галя и  Фаина Захаровна  посещали  мою группу, с Риммой меня чуть позже познакомила Люба. У нас образовался интересный коллектив единомышленников - наша «пятерка», как я ее называла, которая совместными усилиями мечтала достичь духовных высот, а для начала очистить себя от накопившейся грязи.  Мы часто встречались все  вместе, обменивались письмами, ходили на интересные лекции.

Самой старшей в нашей пятерке была Фаина Захаровна Розова, староста моей  группы. Ей было уже около 60 лет, она состояла в партии и имела красивого, но совершенно неприспособленного к жизни пожилого мужа, больную свекровь и  мать, на  старости  лет неизвестно по какой причине люто ее возненавидевшую. Семья была чисто еврейской - несчастной, скандальной  и глубоко преданной друг другу, а Фаня, на мой взгляд,  неглупая женщина, обрекала себя в ней на вечное страдание и служение всем ее  очень  сложным домочадцам,  которым  она  старалась  угодить, но всех  раздражала  и не получала от них ни благодарности,  ни  понимания. Вследствие  немолодого возраста, Фаина и в роли старосты была достаточно бестолкова, но очень предана нашей группе и служила мне надежной опорой и помощницей.

Люба Пушкина - самая молодая из моих подруг,  всего на четыре года старше меня,  тоже была заложницей своей семьи - матери, взвалившей на нее все  домашнее хозяйство, и недавно появившегося в ее семье второго мужа - еврея Саши Борща, талантливого экскурсовода, но отвратительного, по мнению всего ГЭБа, человека,  красиво паразитирующего на Любе,  хотя на словах и безумно привязанного к ней. Люба казалась мне очень добрым, трудолюбивым и обязательным человеком,  этакой  ломовой лошадкой, на которой возят воду все, кому не лень, но постоянно наполненной внутренним светом и любовью. Мне  нравился ее организаторский дар,  ее искренность и открытость - с ней можно было говорить обо всем, не боясь стать непонятой, можно было извлечь уроки из опыта ее ошибок и поделиться своими собственными.

Галя Патрахина,  в свои 50 лет недавно ставшая вдовой,  казалась  мне эталоном  интеллигентного человека. Маленькая, худенькая, с абсолютно правильной, как и полагается экскурсоводу, речью,  она обо всем  и  всех говорила только хорошее, во всем старалась увидеть лучшую сторону и никому не отвечала злом на зло. Ее муж, с  которым  они  много  лет  составляли идеальную,  любящую пару,  умер от скоротечного рака, а в том же году и от этой же болезни Галя потеряла и обоих своих родителей. Это свалившееся на  нее  тройное испытание казалось слишком непомерным для нее,  но оно не сделало ее ни замкнутой, ни ожесточившейся, она продолжала принимать удары судьбы и переживать проблемы своих взрослых сыновей - Андрея и Максима, не умеющих добиваться жизненного успеха и, как  и положено  интеллигенции, прозябавших  вместе со своей мамой в благородной нищете. С Галей мне было хорошо, наши разговоры продолжались  ча  сами  и  касались  обсуждения  и житейских,   и  «наших»,  эзотерических проблем, хотя Галина установка невыражения претензий к другим,  неосуждения их,  ее незащищенность  перед злом  и постоянное выискивание хорошего даже в тех людях, которые Галю на моих глазах откровенно обирали и обманывали, меня утомляло. Иногда хочется иметь близкого человека, перед которым можно самой  расслабиться, пожаловаться на свою судьбу, обменяться с ним отрицательными  эмоциями, даже  если и прекрасно знаешь бесполезность этого занятия.  Галя вынуждала меня все время поддерживать  в  себе  несуществующий  образ  совершенного человека, не быть самой собой, а от этого еще никому и никогда не делалось легче.

Римма Морозова была школьной подругой Любы,  которую она пристроила в свой отдел ГЭБа на какую-то простую,  бумажную работу. В  этой  ситуации Римма неожиданно оказалась для Любы плохим помощником:  она, созерцатель и потребитель по своей природе,  абсолютно  не  понимала  трудового  рвения, жила,  как привыкла с детства,  следуя только своей интуиции, без чувства времени и без  обязательств  перед  кем-либо,  как  растение,  поворачивая голову к теплу и свету,  безразличная к буре житейских страстей. Ее семью уже много лет содержал пожилой отец, а позже еще  и  ее  бывший  муж  и любовники. С  бывшим мужем Римма сохранила добрые отношения. Как человек обеспеченный  и  порядочный,  он  продолжал  выплачивать  ей деньги на содержание ее и их так же нигде не работавшей взрослой дочери. Римма всех любила и все пускала на самотек. В их доме постоянно жило несколько прежде бездомных кошек и собак,  которые плодились и множились,  в комнатах пахло животными и всегда было не убрано, а Риммин отец - кормилец семьи, много лет спал, за отсутствием своей кровати, на стульях, но, при этом, никто не создавал из-за этого проблемы. Римма всегда жила, «как птица небесная, не заботящаяся о завтрашнем дне»,  и ничем не была озабочена. Она была хороша собой и неглупа,  очень  интуитивна  и  даже  мудра,  но  стиль  ее  жизни полностью не вписывался в тот, который был понятен и привычен нам с Любой.  Но  если  для  меня  Римма  была  только  новым, непохожим на других собеседником,  то  для  Любы  она все  больше  становилась источником ее несчастий:  как  подруга   детства, она не  могла в качестве ее непосредственного  начальника  давить  на  Римму, дурно  исполняющую свои обязанности по работе по причине разных ее личных проблем, в  результате чего Любе часто приходи лось,  скрипя зубами, самой исправлять ее огрехи и терпеть  ее  необязательность. Римма, в свою очередь, не понимала переживаний Любы: для нее эти житейские «мнимые долги» были только глупыми играми в свете ее эзотерического мироощущения.

Я Любу прекрасно понимала. Нет в рабочем коллективе работника хуже, чем  наш  брат - «эзотерист», расслабленный  и погруженный в «высшие материи», равнодушный к своему служебному долгу. Он живет не в этом мире, этот  мир - ему в тягость.  Но я такого отношения к жизни не понимала и не оправдывала. Такой «духовно-продвинутый»  человек  в  своем   ослеплении высокими идеями почти всегда существует в жизни за счет труда других, чьих страданий и тягот он просто не замечает и не понимает:  кто-то растит  его детей,  кто-то  зарабатывает  деньги  на его эзотерические книги и платные занятия,  кто-то стоит в  очередях   за   продуктами,   которые   он,  духовно-продвинутый,  поедает. Кто-то, кого он не ставит и в грош, с болью в сердце отдает своих детей на  срочную военную службу, потому что не «осведомлен» о  том,  что  «духовному  человеку  не пристало брать в руки оружие». А тот, кто «осведомлен», от армии отлынивает,  переваливая эту ношу на других, «низменных». Бывает и иначе: такой эзотерист внешне честно выполняет свои обязанности на работе, но душа его  никогда  не  болит  за порученное  дело,  для  него  все это - пустая игра,  от которой он охотно устраняется при первой же возможности. И на выборы такой человек  никогда не ходит, обстановка в стране его не волнует, ибо он не знает о ней - он выше общества, он ничем этому обществу не обязан! Впрочем, я, кажется, сильно отклонилась от основного русла изложения событий.

В декабре  1988  года,  в  самый  пик предрождественских морозов,  мы вчетвером - Люба,  Галя.  Римма и я, отправились в Пюхтицу, где находился действующий   женский   монастырь. Добирались мы  туда на рейсовом междугороднем автобусе, курсирующим до Таллина, и, не доезжая до  места назначения, в эстонском  городке Йыхве  пересели  на  другой автобус до Куремяа. При входе на территорию монастыря стоял домик -  гостиница  для приезжих, за  проживание в  котором  не брали платы и даже трижды в день кормили, но сами приезжающие сюда добровольно подключались к монастырским работам - послушанию, порученному настоятельницей. Территория монастыря и удивительная чистота комнат гостиницы поражала: все здесь было вылизано, отстругано,  покрашено и перемыто, постельное белье сверкало белизной. В нашей комнате, кроме четырех кроватей, стоял деревянный струганный стол, а в углу висела икона.  Кормили всех на первом этаже - за длинным столом,  с обязательной молитвой перед вкушением пищи,  все  женщины  - с  покрытыми платком  головами.  Пища  была  очень  простая,  но чисто приготовленная - рыбный суп, винегрет,  каша. Возле храма и в домах  монахинь  все  также сверкало  чистотой,  дорожки  между  домами  были  тщательно прочищены от снега.  В храме,  за исключением двух или трех  священников,  службу  вели только женщины - монахини: все в черном, лица бледные, отрешенные. Против нашего  ожидания,  их  лица  вызывали  в  нас  не  восхищение,  а  чувство сострадания  к  ним:  не  женская  видно  эта  доля  -  обрекать  себя  на добровольное одиночество! Мы честно отстояли все положенные службы в храме от начала до конца,  но,  выйдя на улицу, сознались друг другу, что здесь, среди сосен и снега,  нам всем гораздо лучше, храм давил на нас, ожидаемое ощущение благоговения на нас там не снисходило.

Самым удивительным моментом поездки оказалось  купание  в  святом источнике  -  речке  с  ключевой водой,  бьющей из-под земли,  над которой монашенки выстроили часовню. По преданию этот ключ возник после явления в этих местах Пюхтинской Божьей Матери,  голубая икона которой украшала стену часовни. Перед  погружением  в  святую   воду  требовалось  попросить благословения батюшки в храме. Вся прелесть погружения состояла в том, что происходило оно в двадцатиградусный мороз,  практически на улице. Мне, как моржу  с трехлетним стажем регулярного купания, это было делом привычным, но  девочки,  хотя  уже  и  пробовавшие  ходить  со  мной  на  Неву,  были подготовлены  к  этому  испытанию в меньшей степени.  К источнику мы пошли рано утром, когда во дворе еще было темно, прямо с утренней службы. Вместе с  нами  туда  пришла  немолодая  монахиня, захватившая с собой свечу. В мерцающем свете свечи, в обледеневшей купальне мы все  разделись  догола.  Монахиня  запела  молитву,  мы  перекрестились  и по очереди по ступенькам спустились вниз, в воду, доходящую нам примерно до пояса. Каждая совершила по три полных погружения в холодную воду речки с головой,  как научила нас монахиня. Как мы поняли, такое омовение регулярно совершали все обитатели монастыря.

Одевшись и выйдя из часовни,  мы увидели встающее из-за леса  солнце. Все вокруг в предрассветных сумерках казалось голубым - и снег,  и небо, и сосны,  и голубая Божья Матерь на часовне. В сердце возникла необъяснимая радость  -  состояние,  ни  в  какое  сравнение  не  идущее  с тем,  что я чувствовала  во  время  долгой,  мучительной  для меня службы в храме монастыря,  после исповеди у местного священника - глубокого старика,  от которого дурно пахло мочой и который ни одного  слова  не  понял  из  моих вопросов к нему о возможности совмещения христианского пути с уважением к другим религиям. Этот священник все время пытался повернуть мою исповедь в русло  более понятных и привычных для него вопросов о числе сделанных мною абортов. В тот день, стоя возле чудодейственного источника, я окончательно поняла,  что мне не нужен посредник в лице церкви между мною и Богом,  что Бог - во мне самой,  в воде,  в лесе, в природе, - в самой жизни, а отнюдь не в храме!

Из череды дней, наполненных воспоминаниями о моей  дружбе  с экскурсоводами, вспоминается мне и еще одна поездка - в Москву, по роковой случайности совпавшая с окончанием моей семейной  жизни  с  Николаем.  Это произошло в апреле 1989 года. Для экскурсоводов ГЭБа в Москве организовали ряд мероприятий по обмену опытом проведения городских экскурсий -  лучшие экскурсоводы Москвы пригласили своих коллег на семинар,  включающий в себя ряд показательных экскурсий по Москве. Люба была одним из участником этих мероприятий и предложила мне присоединиться к ней в Москве, куда я довольно часто ездила по своим служебным делам. Помимо нашего  обоюдного желания вволю  наговориться  друг  с  другом во время этой многообещающей поездки, мы  планировали  также  отыскать  в  Москве  знаменитую   Джуну, целительницу     и художницу, организовавшую собственную школу экстрасенсорного воздействия и  разрабатывавшую методику специальных упражнений по развитию этих способностей.  Предложение Любы было принято с восторгом, и я уговорила свое начальство послать  меня в нужные дни  в командировку. Сделав необходимые явки и подписав бумаги в РТИ, институте, по заданию которого мы разрабатывали свою тему,  я приехала  в  московскую гостиницу, где поселилась Люба.

К сожалению, вместе  с  ней  в  номере  гостиницы оказался и ее муж, неугомонный Борщ - по личной инициативе,  за свой счет и на собственной машине приехавший за любимой женушкой в Москву. Люба не была в восторге от его присутствия, но старалась не обострять с ним отношений. Супруги зачем-то уговорили меня не возвращаться на ночь в общежитие РТИ, находящееся на другом конце Москвы, чтобы я не опоздала к началу утренней  экскурсии, и решили приютить меня в  их одноместном  номере  «люкс»:  Саша  с Любой устроились на единственном,  стоящим там широком диване,  а я - на валиках от этого дивана на полу. Всю ночь я плохо спала - мучилась от сквозняка и неудобной лежанки и кляла себя за свою сговорчивость. Мои ночные страдания вполне  возместила автобусная экскурсия - «Владимир Высоцкий в Москве». Я воочию увидела все московские дворы, в которых жил, и о которых пел в своих песнях Высоцкого,  услышала много интересного  из  фактов  его биографии,  побывала в здании знаменитой Таганки - театра, где работал Высоцкий, а в конце экскурсии - на Ваганьковском кладбище,  где он нашел свое вечное пристанище.

В церкви на этом кладбище я приобрела иконку  и  попросила  у  Христа помощи  в  налаживании наших отношений с Николаем. Я задумала серьезно и окончательно поговорить с мужем по  возвращении  домой  и  предложить  ему прекратить войну между нами,  попытаться начать жить единой семьей.  Как и все просьбы ко Христу,  с которыми я когда-либо обращалась в своей жизни в церкви,  и  эта  оказалась  исполненной  для меня с точностью до наоборот. Наученная своим печальным опытом, я стараюсь никогда и не о чем не просить больше Христа,  разве что о прощении своих грехов и вразумлении,  суеверно боясь накликать на себя то,  от чего больше всего иногда хочется убежать в жизни. Увы, я еще ни разу не смогла почувствовать на себе силы любви этого Бога, скорее жестокого ко мне, чем милосердного.

В тот день мне очень хотелось продолжить  путешествие  по  Москве  на экскурсионном   автобусе  вместе  со  всей  группой,  где  все  время  шли интересные для меня разговоры,  и с ними же возвратиться в  Ленинград. Но Борщ  настоял  на  продолжении осмотра на его машине  - он Москву знал прекрасно и обещал все показать сам, к тому же, его Люба плохо переносила автобус. И снова я, как приглашенная в поездку Любой,  поддалась чужим желаниям, проклиная себя и злясь на себя за это.  Лично я как раз обожала дальние  автобусы и не терпела долгие поездки на личных легковых машинах - они, помимо физической тошноты от долгого сидения согнувшись, вызывают во мне странную психологическую неприязнь к подобному средству передвижения.  Для меня личный автомобиль,  которого никогда не было в  нашей  семье  (не считая плохо закончившейся для меня покупки машины Валерием), это - нечто, что «не по Сеньке шапка», что ассоциируется для меня с незаслуженной роскошью, комфортом, не вписывающимся в привычный для меня образ жизни.  Определенный  уровень комфорта или должен сопровождать  тебя   всегда, соответствуя уровню заработка и трудовому вкладу, или никогда:  всяческие крошки с чужого - барского - стола пробуждают во мне не лучшие чувства! Да и  сам  Борщ  не  вызывал  во  мне  особых  симпатий:  он был самоуверен и самовлюблен и не осознавал этого,  а  Люба,  во  многом  не разделяя  его взглядов и оценок, все время старалась не обострять ситуации и поддакивала ему.

Долгая дорога наводила на меня грустные и болезненные  воспоминания о нашей  единственной  с  Валерой  поездке  в  Таллин  на нашем автомобиле - довольно тяжелой для меня поездке из-за тогдашних сложных  отношений между нами.  В памяти невольно всплывало то, что хотелось забыть, что воскрешать было ужасно горько. Я не находила для себя никакой  прелести  ни  в  этой барской  поездке  по  Москве  ни,  тем  более,  в  почти двенадцатичасовой обратной дороге из Москвы  под аккомпанемент  рассказов  Борща о разных достопримечательностях. В этой машине я чувствовала себя чужой и лишней, ужасно болела спина, дорога казалась бесконечной. Сами же Саша и Люба, обожавшие  путешествия  на  собственном  автомобиле,  явно считали это мое «катание с ветерком» в чужой машине великим подарком судьбы для меня, «нечаянной радостью».  Подобная ситуация очень часто происходила со мной и прежде:  иные люди,  одаривая меня чем-то,  что нравится им самим,  бывали абсолютно убеждены,  что оказывают мне этим благодеяние, но совершенно не были способны понять, что я чувствую  себя  в  нравящейся им обстановке совершенно иначе, что мои пристрастия и удовольствия очень часто полностью не совпадают с общепринятыми представлениями об  удовольствиях.  Плохо родиться белой вороной, что и говорить!

Вернувшись домой к ночи, я искренне была настроена на  полное  и окончательное примирение с Николаем, на честное выяснение наших отношений. Это была ночь с 9 на 10 апреля - последняя ночь моей семейной жизни, по странному стечению  обстоятельств  совпавшая  с  годовщиной моей первой в жизни брачной ночи. Мое настроение оказалось «не в цвет» Колиному: он очень быстро осадил мою открытость к нему своей холодностью. На мое предложение начать нашу совместную жизнь заново и просьбу отдавать мне все зарабатываемые  им вместе с командировочными суммами деньги для совместных трат и ведения общего хозяйства взамен удручающей меня  жизни  «каждый  на свое»,  Коля  достаточно  бесцеремонно  ответил  мне,  что  это  его  не устраивает,  поскольку все деньги он откладывает на покупку кооператива  в Ярославле  для  своих  детей,  но  может выделить мне на домашние нужды не более пятидесяти рублей,  если я так уж настаиваю.  Это наглое и  обидное заявление  стало последней каплей.  Я сказала,  что в таком случае не вижу возможности нашего дальнейшего совместного проживания  и  предложила  ему подумать о разводе.

Дальнейшие дни, наполненные Колиным замедленным и выводящим меня  из душевного равновесия сбором его вещей с поэтапным выносом их из дома, были настолько отвратительны,  что почти полностью  стерлись  из  моей  памяти. Думаю,  что  таким образом сработал во мне механизм самозащиты. Самыми мучительными оказывались его неожиданные приходы в  мою  группу  к  началу занятий  -  каждый  раз  с новой атакой на меня: то немедленно выдать ему забытые им резиновые сапоги,  то еще чего-нибудь. И это делал  человек, прекрасно знавший и мою слабую нервную систему,  и мое всегдашнее бережное отношение  к своим  занятиям,  перед  которыми   я   каждый раз долго настраивалась, очищая себя от  всяких посторонних отрицательных эмоций, чтобы не передать их залу, полностью настроенному на мое поле... Но группа снова спасала меня. Сколько раз,  взвинченная его неожиданным приходом и задетая очередной грубостью, я садилась на свой коврик с глазами, полными слез и с дрожащими руками, но, увидев «своих», почувствовав их открытость ко мне, я словно бы отгораживалась от всего личного и  уже  через  минуту полностью   концентрировалась  на теме  занятия,  становилась  сильной  и уверенной - на все три часа, что длилось занятие, ровно на три, не больше! Как мне тогда не хотелось уходить домой из защищающего меня зала, как боялась я снова оказаться дома одна и превратиться в жалкую  и испуганную, затравленную  девчонку,  безумно  боящуюся всяких перемен,  выдуманного ею позора нового развода, воображаемых страданий будущего одиночества!

Закончилось все неожиданно быстро: я получила по почте Колино исковое заявление   о  разводе  - повестку в  суд и  письмо,  которое,  видимо, предполагалось зачитать на суде, намеченном на 30 мая. Это письмо резануло меня  своей  неожиданной  грубостью и  явным искажением очевидных фактов. Поражала даже не столько  его  оценка  наших  взаимоотношений - в конце концов, каждый имеет право на собственное видение происходящего, - сколько сама площадная форма  изложения  этих  фактов. Некоторые,  мягко  говоря нелитературные  выражения, для  меня  объяснимы  во  время  эмоциональной словесной перепалки двоих, в устной речи раздраженных и выведенных из себя людей,  но выписывать подобные обороты речи на бумаге,  заранее зная,  что они будут зачитаны судебным исполнителем в присутствии посторонних, значит или  совершенно  не уважать себя, или иметь  удручающе  низкий уровень культуры!  Это заявление убивало меня наповал, я едва ли могла  поверить, что его написал человек,  которого я, как мне казалось, до этого неплохо знала. Суть письма составлял эмоциональный поток  жалоб на меня,  якобы вступившую  с  ним в близкие отношения без любви, а потом принудившую его зарегистрировать законный брак и начавшую требовать от него деньги на мое содержание, при этом постоянно оскорбляющую его мужское достоинство.

Все в  жизни должно иметь свою меру. Очень часто, перестаравшись в своем намерении отомстить человеку,  мы добиваемся прямо  противоположного результата. Заявление, которым меня хотели оскорбить, вместо этого оказало мне дружескую услугу:  оно настолько отрезвило меня в отношении к Николаю, что все мои  слезы,  переживания  и  страхи  исчезли,  как  по мановению волшебной палочки!  Было странное ощущение  исчезновения  какой-то  пелены перед моими глазами:  не о чем было больше жалеть, не в чем сомневаться. Я никак не могла понять, что же заставляло меня столько времени быть слепой, жить в плену странного гипноза, полностью подавившего и мой здравый смысл и мое осознавание происходящего.  Я решила не присутствовать на нашем суде и  отправила на имя  судьи  предельно краткое письмо с моим согласием на развод и подтверждением отсутствия с моей стороны каких-либо  претензий  к бывшему супругу. Может быть, Николай ожидал от меня и даже хотел моих сцен и объяснений с ним  в  присутствии  посторонних?  Поистине,  я  так  и  не научилась  разбираться  в  людях,  так  и  не  стала взрослой и умудренной житейским опытом женщиной.

30 мая  1989  года  в  Московском  народном  суде мой брак с Николаем Бабенко был расторгнут в присутствии одного только Николая. Казалось, все закончилось окончательно и навсегда.  Это было не так.  Самое интересное в наших отношениях еще только ожидало меня впереди.