Носки

              (др. название "Платоническая любовь")

   Передовые воззрения водителя автобуса при взгляде, брошенном им на светофор, обострились противоречиями. Но желтый, сменившись на зеленый, а также открывающиеся перспективы способствовали их умиротворению и отпусканию педали тормоза.

 Ностальгически вздохнув глушителем, гармошка двинулась вперед. Платон взялся за поручень. Как и многие из пассажиров, он ехал домой. Сегодня вечером он покинет родной городок, совершив похищение предмета своей страсти - преподавательницы истории  Зинаиды.

 Зина пришла в их школу год назад. Знакомство состоялось в одном из кабинетов. Платон, преподающий  глубокий естественный гуманизм морей и океанов, то есть -географию, шел себе мимо, как вдруг был привлечен голосом Зины, охваченным неким революционным волнением. Приоткрыв дверцу класса, он заметил, что революцией охвачено также и лицо новой учительницы истории. Желая рассмотреть эту эффектную женщину поближе, он вернулся к уже пустой аудитории на перемене, и без всякого стука вошел - якобы за мелом.

   Зинаида стояла босыми ногами на парте, ее высокой целью было - поменять тусклую лампочку на более яркую. Волосы ее слегка волновались. Прекрасно сложенное тело вытянулось, как бы возвысившись над мирской суетой.
    Решив оказать влияние на формирование авторитета новенькой, Платон схватил в руки первую попавшуюся табуретку, чем ввел в состояние паники всю остальную мебель, переживавшую период застоя. Затем, подскочив к Зине, он влез на табуретку и попытался внушить мышцам женщины антипатию к физическому труду. Для чего изобразил лицом томление и протянув к ней руки, воскликнул:
 - Давайте, я вам помогу.

    Под натиском его идей Зина отступила.
  Вскоре они подружились. И не сразу признались, что у обоих есть семьи. Платон не носил кольцо, Зина тоже. Новое знание слегка ошарашило, но еще более усилило обоюдное влечение. Гуляя по вечернему городу, они не раз проходили рядом с могучей сосной, будто уходящей своими корнями в представления о человеческом достоинстве. Их многократно из своего деревянного притона облаял один и тот же пес, нравом напоминающий характер американской политики на тихом океане.

   Они говорили, говорили, не только пытаясь расширить кругозор, а просто радуясь восхищенным интонациям друг дружки. Платон справедливо возмущался поведением расистов, боящихся черных кошек, кошек-негров, Зина высказывала неприятие к шовинизму припаркованных в городском парке кленов, вытягивающих из почвы всю влагу, в результате чего чахли и вяли кусты сирени.

   Разговаривая, Платон не раз ловил себя на том, что одновременно размышляет, как ему надоела семья, и как было бы хорошо однажды на диване, внимая кногтюрнам Шопена, переплестись с Зинаидой подобно сюжету и фабуле.
  Вот и сегодня, предвкушая тяжелый осадок от расставания с женой и детьми, Платон, все же, радовался скорому вступлению в новую жизнь. По утрам, наблюдая Варвару, он каждый раз тер глаза, думая, что это с кровати встает не она, а картина нелегкой жизни простых, рабочих людей.

 По субботам картина сразу же тащилась на кухню, где ее ожидала проникнутая духом братства народов, ополовиненная бутылка с прозрачной жидкостью. Двое школьников, уставших от классовой борьбы, еще посапывали в своих кроватках, а Варвара включала музыкальный канал телевизора и пританцовывая на кухонном креслице, оживая, похмелялась. Платон никогда не понимал эту музыку. То в ней звучали социальные мотивы, то отголоски реакционной теории империалистов...

    Он смотрел на Варю в мятой ночнушке и сравнивал ее с Зинаидой, платье которой всегда блистало новизной материала. Нет, Варя была, конечно, хороша своими неисчерпаемыми богатствами множества кастрюль, но Зинка... Да и не станет он заниматься готовкой борщей. Он ведь учитель, а не кухарка.

    ...От неожиданного толчка Платон вздрогнул. Автобус резко затормозил. Откуда-то сзади раздался шум. Все посмотрели назад. В метре от таксобуса две легковушки врезались одна в другую с таким грохотом, какой бывает от столкновения разных культур. Из передней вышла разгневанная девушка, из задней - не соблюдавший дистанцию, а, значит, виноватый парень с улыбкой на лице. Так что можно сказать - столкновение иномарок соединило меж собой элементы романтизма и критического реализма.
   Платон с некоторым сожалением глянул в сторону аварии. Сегодня он уедет и больше не увидит родного города, не увидит даже аварий. Молодой географ вышел на следующей, решив пройтись пешком, а заодно проститься с милыми сердцу местами.

    Выйдя на улицу, Платон вытащил из кармана сигарету и прикурив ее от мигающего поворотника маршрутки, направился в сторону кафе, где когда-то познакомился с Варей. Из-под ног выскочила очередная черная кошка, убегающая от обывательской пошлости. Платон опустил глаза вниз. Ноги, ноги...голые, одетые, полуголые, полуодетые. Все в разном. Многообразие и доступность обуви за последний десяток лет наложило сильный отпечаток на мастерство строителей тротуаров, которые радовали взор богатым автобиографическим материалом, время от времени собираемым дворниками в жестяные совки.

   Дециметрах в тридцати от входа в кафе, молодой географ, затушил сигарету и остановился понаблюдать за творческим путем поливальной машины. Голос сигнализации, полный тревоги за будущее какого-то фольксвагена, спугнул стаю воробьев. Они снялись с ближайшего тополя и устремились сначала вправо, но, возможно, влияние капиталистического общества исказило их замыслы, и стая, сделав в воздухе мертвую петлю, ушла вправо-вверх, как бы, на северо-восток.  Тополя переживали процесс бурного развития, и отмахнувшись от их пушинок, Платон бодрым шагом вошел в кафе.

    Испугавшись, что посетитель уйдет, не овладев сокровищами мировой культуры, официант сразу же включил телевизор. В кафе было почти пусто. Лишь за угловым столиком возле окна он заметил девушку и парня, обнявшего свою спутницу с такой силой, словно он пытался овладеть не ею, а искусством греко-римской борьбы.
    Недавно съеденный бифштекс придал голосу Платона некий активный характер и превосходство.
 - Шпротный салат и кофе, - приказал он, радуясь, что вот так запросто можно не прикладывая усилий, не участвуя в процессе становления сковороды на газ, получить что угодно - от омлета до штруделя.

  Через минут пять шпроты, выложенные на тарелку, уже всем своим видом говорили, что над ними больше не властны тупые и жестокие законы мира консервной банки.
  Перед столиком с девушкой и греко-римлянином возник человек в форме повара, в руке он держал сковороду. В один из моментов огонь на сковороде разгорелся так мощно, как вспыхивала когда-то на политзанятиях критика неприемлемого строя заморского чистогана.
  "Эх, тогда ничего этого не было", - вздохнул Платон, имея в виду поваров с горящими сковородками. Но шпротный салат был всегда. И Варька трескала его с большим аппетитом.

   И сыновья сегодня тоже трескают шпроты с удовольствием, в шутку называя их спрутами. Мальчик и мальчик, Поль и Поль. Старшего Варвара, даже не спросив  мнения супруга, записала Полем, в честь дедушки - поляка. Платон надеялся, что ему будет дана возможность поучаствовать в выборе имени для младшего. Нет, и младшего она назвала Полем, теперь уже в честь магнитного поля Земли, про которое где-то случайно слышала. Вот же дуры-бабы! Но ему было жаль эту дуру. Жаль ребятишек. Сегодня он уйдет из их жизни, точнее - уедет на поезде и будет навещать лишь по почте, в виде алиментов.

    Сначала они собирались в Владивосторг, где у Зинаиды имелась единственная тетка, потом решили отправиться в Якудзск, где у нее жила сестра матери, но окончательно остановились на бруТаллине, где проживала дочь зинкиной бабушки. Все деньги он еще час назад поменял на валюту. Надо отдать должное соседям, спохватился Платон, доедая последнего спрута, смоченного во рту кофейным напитком. Хотя, это всего лишь несколько монет, Варька рассчитается, успокоился он.

  Соединив свою судьбу с судьбой  шпротного салата, Платон заказал еще и овощной. Соус остро заинтересовался порезанными дольками огурцов и помидоров, но географ несколькими ловкими, профессиональными движениями пресек этот интерес. После чего вытерев губы салфеткой, оставил на блюдечке нужную сумму и поднявшись на борьбу с сонливостью, вышел из кафе на асфальтированные просторы города. Пошатнувшись от яркого света, муж жены и отец сыновей ступил на газон, где чуть было не задушил первые ростки какой-то симпатичной травы.
  Вскоре он был дома.

    Поезд через сорок минут. Он не станет дожидаться ни супруги, ни мальчишек. Он им позвонит завтра. Он будет звонить. Но почему же ничего не меняется? Он уезжает из города, расстается с прежней жизнью, а тротуары все так же куда-то лениво текут, а воробьи все так же реактивно бороздят просторы неба, а гномы в телевизоре все так же унижаются перед карликами, а привязанность бельевых веревок все так же прочна. И нет ни молний небесных, ни землетрясения! Как же так?

   Ну и ладно. Это не столь важно. Важно, что и она, Зинка, тоже уходит от мужа. Там нет детей, но ведь уходит же. Значит, любит Платона по-настоящему. Они знакомы почти год, но так ни разу и не поцеловались. "Сначала надо сжечь все мосты" - это она придумала, да и он согласен. Нельзя извиваться и врать, изменяя близким людям у них прямо под самым носом. Они уедут, Платон еще некоторое время, теперь уже открыто будет ухаживать за ней. Он хочет, чтобы все происходило естественно, а выглядело еще натуральнее. Он докажет, что любит.

   Воодушевленный этой мысленной тирадой, Платон стал снимать ботинки. Надо было надеть другие, поновее. Но что это? Весь день разрываемый самыми разными чувствами, он совсем забыл про свой внешний вид. Носки! Мало того, что от многочасовой ходьбы его носки теперь неприятно пахли, но в каждом из них протерлось по дырке. Как же так? Вчера этих дырок не было. На правом - в районе большого пальца, на левом в области пятки! Что же делать? Как назло у стиральной машины, в которую вчера было брошено белье, в том числе, запасные  носки, заклинило дверцу.

    И ведь не купишь новые. Он не успеет! Ведь все деньги уже конвертированы в совсем другие деньги. Надо найти валютник!! А до поезда все меньше времени. У него есть только карточка на трамвай. Такси не планировалось. Вот же болван!
  А может, поехать так? Платон схватился за ручку еще утром уложенного чемодана, но через пару секунд остановился. Нет же, нет. Она ему этого не простит! Она так любит его, так на него смотрит,...бросает не менее интеллигентного мужа, а он, Платоша, снимает туфли, а там...Можно, конечно, не снимать туфли, но это, в конце концов, вызовет подозрения. А он хочет, чтобы Зинка доверяла ему. Что он за свинья, если начнет их побег со лжи и вранья?

   Но если не прийти на вокзал, Зинка сочтет это трусостью! Что же делать? Чертовы носки! А если явиться совсем без носков, то другие пассажиры обязательно заметят, начнут смеяться, чем унизят его спутницу. А ведь она такая ранимая! Тонкой кости человек. И тут вдруг мужик с голыми пятками! Она ему никогда не простит.

    Он знает что делать! Он мужчина, а не тютя какой-то! Он должен защищать честь женщины, а не подставлять ее. Он пожертвует своей любовью во имя чести Зиночки.
  Да! Пусть это будет его тайной, его гордостью. Он не расскажет в чем было дело, не станет извиняться и плакаться. Он будет продолжать любить ее платонически, окрыляя воображение сознанием того, что он для нее сделал - не опозорил на весь вагон!!!

    С чувством выполненного долга Платон присел на кровать и стал распаковывать чемодан.