Что помню. Владимир Николаевич Турбин

   В 1974 году я поступила на Романо-германское отделение филфака МГУ. Пошла по стопам мамы, которая тоже в свое время закончила его. На факультете еще работали преподаватели, которых мама помнила по своим студенческим годам. Среди них был Владимир Николаевич Турбин, читавший нам  курс русской литературы первой половины 19 века. Как я помню по маминым рассказам, в ее студенческие годы Турбин был  то ли аспирантом, то ли студентом старших курсов. Но уже тогда он был очень популярной личностью на факультете. Мама все время вспоминала, как он ходил в солдатской шинели (он пришел на факультет после фронта) и, несмотря на относительно юный возраст, был абсолютно седой. У него было военное ранение – он сильно хромал. В общем, интересный был мужчина.
   
   На первой же его лекции я была поражена количеством студентов, пришедших его послушать. Т.е. буквально стояли в проходах, хотя он читал в большой аудитории 1-го Гуманитарного корпуса на Воробьевых горах. Поражена я была и тем, как он читал – и формой, и содержанием лекции. Жалко, что у меня не сохранилось конспектов, хотя я думаю, что вряд ли я тогда могла бы внятно перенести на бумагу  то, что рассказывал нам Турбин. Но ничего общего с обычным «уроком по литературе» это не имело. Больше это походило на какой-то постмодернисткий роман. В.Н. был по-прежнему строен, голубоглаз, курил как паровоз и весь филфак в его женской составляющей был в него даже не тайно, а явно влюблен. Я сразу же записалась к нему на семинар, и он взял меня, хотя, конечно, я не «тянула». Очевидно, меня взяли туда за мою относительную миловидность. Турбин был «мордистом». Всем было известно, что симпатичная мордашка всегда может рассчитывать у него на зачет, в то время как другие сдавали по несколько раз.  И на семинар отбор, как я понимаю, шел по принципу – либо умные, либо симпатичные. Вместе со мной в этом же семинаре работали Андрей Немзер, Сергей Зенкин и Татьяна Михайлова.

   Однажды, где-то уже перед зимней сессией В.Н. пригласил меня с Татьяной к себе домой, чтобы дать нам какое-то редкое издание Павла Медведева. Жил Турбин в Чертаново, недалеко от метро, в девятиэтажной башне. Но нас он довез на своих красных Жигулях. По тем временам это было круто. У него была угловая квартира где-то на верхнем этаже. И планировка в этой квартире была необычная – в ней можно было ходить по кругу, переходя из комнаты в комнату. Все стены были заставлены стеллажами и книжными полками. За окном на балконе стояла  наряженная и сверкающая разноцветными лампочками елочка. И В.Н. объяснил нам, что он всегда ставит елку «снаружи», а не «внутри», потому что так она выглядит органичнее. Потом, когда много лет спустя я переселилась в этот же район, то проходя мимо этих башен у метро, все время пыталась вспомнить, в какой же из них мы тогда были, и где этот балкон с елкой.

   Выдав нам искомую литературу, В.Н. сказал, чтобы мы вникали, а он сам пока сходит что-нибудь купить нам всем  перекусить. И ушел.  Действительно, есть хотелось зверски. Какое-то время мы с Татьяной читали, но потом почувствовали, что прямо умираем с голоду. И тут мы заметили, что в углу комнаты на книжных стеллажах висит связка бубликов. Понятно, что мы не удержались. Нас ждало жестокое разочарование. По вкусу эти бублики напоминали спекшиеся в камень сигаретные бычки. Квартира была прокурена вусмерть. Потом пришел В.Н. и быстро приготовил что-то нехитрое, но оригинальное. По-моему, это были макароны с каким-то соусом, что-то очень отдаленно напоминающее итальянскую пасту в советском исполнении.

   Я успешно сдала зачет. Помню, как все дрожали и я в том числе. Помню, как была удивлена, что зачет без сучка и задоринки сдала самая тупая студентка с нашего курса. Но тут опять всплыла теория «мордизма», подтвердившаяся, таким образом, практикой.