Contraband

“Blackmail”1

На столе беспорядочно разбросаны фотографии Варшавы. Держу в руке большой коричневый конверт из толстой бумаги, проложенный изнутри пупырчатой пленкой, предохраняющей содержимое пакета от возможных повреждений при перевозке. С волнением разглядываю надпись. Однако, главное для меня - не адрес, а адресат. В графе «Кому» написано по-английски: «То my Blackmail2». Письмо без обратного адреса и имени отправителя, но может быть оно только от одного человека на свете – от Бруно Телли. Именно он вместо английского «contraband3” использовал слово «blackmail”, что, в его понимании, означало «контрабанда» или, в случае со мною, — контрабандистка.

Боже мой, как чисто! Как красиво! Как солнечно!
Дома уже на деревьях совсем нет листьев, а здесь они все в позолоте. И асфальт такой черный, будто его положили и расчертили специально к моему приезду. А еще говорят Варшава грязная...
С такими  мыслями выхожу из Варшавского аэропорта, уютного и чистенького, разыскивая глазами Бруно.
Подъезд к аэропорту напоминает въезд на бензозаправку. И машин не больше, чем на заправке, а я-то после Шереметьева-2 переживала, как мы найдем друг друга.
А вот и Бруно! Стоит возле «Лендкрузера». Нет, совсем не изменился. Здорово! А ведь прошло уже четыре года.
«Интересно, он меня тоже сразу узнает? Ага, вижу! Узнал, машет рукой!»
Я практически без вещей, поэтому сразу направилась к автомобилю. Здороваемся запросто, слегка чмокнув друг друга в щеку, словно и не было этих четырех лет.
В течение всего полета из Москвы я очень волновалась, представляя себе эту встречу: «Как выглядит? Как я выгляжу? Как встретит? Не опоздает ли? И встретит ли вообще? Что делать-то буду четыре дня с пятьюдесятью долларами в кармане?».
Волновалась я с тех самых пор, как только получила от Бруно приглашение приехать к нему в Варшаву, вернее, когда приняла решение лететь, так как Бруно уже неоднократно приглашал меня к себе, сначала в Италию, куда я не смогла поехать из-за наличия отсутствия финансов. Затем - на Украину, так как это недорого, и визу оформлять не надо - с тем чтобы увезти меня оттуда в Польшу. И опять я не смогла поехать: на тот момент что-то не совпало в расписании. И вот теперь была Варшава…
Беспокоилась я еще и потому, что летела в Польшу втайне от своих родных и близких. Все дело в том, что я замужем, и отправилась, как бы, в командировку, а так как никакой командировки на самом деле не было, пришлось соврать и коллегам, что на четыре дня уезжаю на юбилей бабушки. Юбилей у бабушки действительно состоится, но без меня. Я так решила!
С непривычки долго взбираюсь на сиденье джипа. Бруно помогает мне. Когда, наконец, усаживаюсь,  мужчина бережно берет мою левую руку, целует пальцы и прижимает их к своей груди.
Машина трогается с места, едем, распугивая по пути легкие разноцветные листочки, вытанцовывающие невероятные головокружительные па вокруг колес автомобиля. А то вдруг сорвется один с близстоящего дерева и потянет за собой золотистую стайку таких же, любопытствующих, листиков, через дорогу прямо перед нами, вызывая в душе такой восторг, что плакать хочется.
Бруно замечает слезу на моей щеке, отпускает руку:
- Что? Что случилось? Я что-то не так сделал?
- Нет, что ты, просто мне у-у-жасно хорошо.
- А ты всегда плачешь, когда тебе хорошо?
- Частенько,  правда, давно этого не случалось. Несколько лет уж точно. Давай не будем об этом…
- Давай... не будем...
Бруно внимательно смотрит на меня. Непривычно мало говорит. А я разглядываю рабочую панель его автомобиля. Интересно раскрашена. Под дерево, но узор слишком причудливый. Проследив за моим взглядом, мужчина рассказывает, что изготовлена она из корня какого-то уникального дерева. А я-то думала, как можно было придумать такой затейливый рисунок?
Вот и Варшава. Очень близко от аэропорта, или мне показалось? Квартира Бруно находится в самом центре города, в доме, по-нашему, «сталинской постройки» - полногабаритном, оформленном в стиле советского классицизма. Большая парадная и лестница с высокими ступенями и широкими полированными деревянными перилами, тоже оказалась очень чистой. Бруно открывает дверь квартиры, вносит мою сумку.  Вхожу, оглядываюсь.
Нас встречает Италия с обложек журналов по интерьерам. Огромная комната –студио метров семьдесят. Здесь же кухонная зона с гигантским столом из природного камня, зеркальный шкаф с выстроенными рядами стаканами, бокалами, бокальчиками на все случаи жизни, выполненными в одном стиле, а вокруг зеркала, зеркала…
Вижу на полу огромный букет, нет, не букет, а целое ведро с розами. Сколько же их тут? Только теперь осознаю, что Бруно встретил меня без цветов. Итальянец рядом, уже с полотенцем в руках. Обнимает меня, долго и страстно целует:
- Это для тебя, cara mia Lina4… Тебе надо принять душ после дороги. Есть хочешь? Я приготовлю. 
- Нет, в самолете покормили. Если только чаю…
- Хорошо, иди, вот ванная.
Ванная комната – тоже продолжение Италии. Прямо посередине на позолоченных львиных ногах стоит большая ванна цвета малахита. Зелень плитки успокаивает, теплая душистая вода ласкает тело. Окунаюсь в вспоминания…
 
Был день перед Рождеством.
Мы с представителем отдела внешнеэкономических связей одного из многочисленных режимных предприятий на Урале, встречали делегацию из Италии в Шереметьево-2. Собственно, вся делегация состояла лишь из двух сотрудников итальянского автомобильного гиганта.
Работая переводчиком, я приехала в Москву специально для сопровождения данной делегации.  До уральского «милионника», где и находилось то самое, режимное предприятие, мы должны были ехать на поезде. Таково было желание наших гостей. 
Итальянцы хотели посмотреть из окна поезда на зимнюю Россию, на сибирскую тайгу. Конечно же, из литературы и других художественных источников они больше были осведомлены о Сибири, но так как интересы их все же связывались с Уралом, наш город решено было приравнять, в данном конкретном случае, к Сибири.

Стоим с табличкой, на которой написано название нашего завода. Вот и они. Высоченные загорелые красавцы. Одеты со вкусом. Не по-нашему. Не слишком молодые, лет по сорок пять, может, чуть меньше. Боже! Вещей-то набрали! Чемоданы, портфели, кофры, на шее у одного из них еще и фотоаппарат
Раскланиваемся, знакомимся и на такси отправляемся на вокзал.
Один из гостей с прехитрой улыбкой интересуется, кто же написал им письмо-приглашение на итальянском языке? Пришлось сознаться, что это была я и что это был мой первый опыт, и что, вообще, я — самоучка: изучала язык специально к их приезду по самоучителю. «А что много ошибок сделала?»  Правду, конечно же, они мне не сказали. Ответили, улыбаясь, что для первого раза – очень даже недурственно.
Надо заметить, что общаемся мы на английском, потому как все образованные европейцы говорят на этом языке. А так как делегации на наш завод прибывают со всего света, руководством решено было держать только одного штатного переводчика - с английского...
Места наши - в спальном вагоне. Никогда прежде я не ездила в таких. В общем-то, ничего особенного, только очень чисто, зеркала во всю стену, коврик в проходе, да над головой нет привычной полки. Белье выдали новое, на удивление, сухое. В туалете бумага туалетная, и мыло на месте. В других вагонах о таком в то время и не мечтали. Вдвоем бы с любимым мужчиной прокатиться в таком-то вагончике, да нет пока такого...

Итальянцев «роскошь» СВ5 ничуть не впечатлила. Пока гости устраивались в своем купе, я, стоя у вагонного окна, глазела на пролетающий за окном пейзаж. Вскоре ко мне присоединился один из гостей, брюнет со слегка вьющимися волосами, большим лбом, улыбающимися шоколадными глазами, одетый в легкий светлый джемпер. К тому моменту я уже знала, что зовут его Бруно Телли. На мой вопрос: «Как Вам понравился поезд и купе?», он ответил, что его больше всего удивило наличие небольшого настенного светильника для чтения над спальным местом.
Наслышанный о неустроенности российского быта, он прихватил с собой специальную лампу, которая крепилась прямо к книге. С удовольствием рассказывал про роскошь европейских поездов и очень рекомендовал при случае попутешествовать по европейской железной дороге. Затем итальянец поинтересовался, чем русские девушки отличаются от представительниц других стран? Я, как могла, обрисовала образ россиянки. Во время моего рассказа он несколько раз произнес: «Такие же,
как вы? Также, как вы?» Видимо, образ, мною нарисованный, в чем-то
походил на меня… Справедливости ради следует сказать, что я и впрямь
напоминаю русскую барышню с полотен художников–передвижников -
светло-русая, слегка полноватая, с серо-голубыми глазами, плавными движениями…
Свое купе я делила с представителем завода Александром Ивановичем, который посчитал своим долгом до отвала накормить гостей, поэтому набрал с собой, как сейчас помню, пять или шесть колец «Краковской» колбасы, шпроты, помидоры, соленые огурцы и белый хлеб. Поэтому, почти сразу же мы пригласили соседей обедать. Явились гости с пармезаном и бутылкой минералки без газов, что нами в начале девяностых воспринималось, как курьез. Зачем воду-то с собой возить, в кране, что ли, ее мало?
 С итальянцами мне пришлось работать впервые. Более разговорчивой нации я дотоле не встречала. Стоило одному из них на миг остановиться, в разговор включался другой.
Лично мне понравился больше второй представитель – Антонио Рокко, более выдержанный, менее многословный, седовласый, с небольшими черными усиками, в очках, одетый в светло-серый пиджак из жесткой костюмной ткани.
В отличие от собрата, синьор Телли много шутил, но, как мне показалось, слегка нарушая грань допустимого. Например, его озадачило то, что мы с Александром Ивановичем в одном купе должны провести целую ночь,  мол, вы же не являетесь членами одной семьи или?..
«По итальянским законам, - сказал он, - если мужчина с женщиной находятся наедине в течение получаса, то мужчина просто обязан  жениться».
 «Ох, уж эти горячие итальянские парни! Как мало им надо!» - подумалось мне.
Итальянцы совершенно искренне благодарили нас за то, что в великий праздник Рождества Христова мы встретили их и вынуждены были отмечать его вне дома, вдали от близких. Это в начале девяностых-то, когда Рождество и за праздник почти никто в России не почитал. В знак признательности гости подарили нам по косметичке, доверху наполненной парфюмерией и косметикой величайших мировых брендов…

Ой, что-то я засиделась! Пора покидать ванну. Бруно уже, наверное, волнуется. Как я выгляжу? Вроде, нормально! Щеки раскраснелись, мокрые волосы рассыпались по плечам, голубое махровое полотенце добавляет синевы серым глазам.
Выхожу, вижу Бруно – за компом. Сразу встает и не дает мне даже сойти с места. Полотенце быстро оказывается на полу. Закрываю глаза, пытаясь не смотреть в многочисленные зеркала.
Я этого ждала…  мы этого ждали целых четыре года.
Вскоре оказываюсь на кухонном столе. Упиваюсь радостью, зарождающейся где-то внизу живота, охватывающей постепенно все тело, проникающей в душу, в сердце, в каждую клеточку моего организма. И тут… начинаю содрогаться от слез счастья. Бруно опять озадачен: 
- Я сделал тебе больно? Прости. Только не плачь.
- Я же тебе говорила, что когда мне хорошо, мне хочется плакать. А если ты еще раз остановишься, я не прощу тебе этого! Продолжай! Еще! А-а!

Опускаю конверт на стол. Беру в руки фотографии. Вот памятник Освободителям Варшавы на центральной площади, памятник Адаму Мицкевичу в зелени деревьев небольшого скверика, а это Королевский  замок в Старом городе, пешеходная зона…

После небольшого завтрака Бруно везет меня кататься по городу. Хочет показать мне Варшаву, которую обожает. Он даже выучил немного польский язык.
В самом сердце города совсем рядом с домом, где живет итальянец, находится памятник советским солдатам – освободителям Варшавы. Ноги солдат в память о Катынском расстреле польских офицеров выкрашены красной краской. Не очень-то жалуют «освободителей» в Европе, не смотря на то, поляки и пострадали от немцев больше других, если взять количество смертей на душу населения. Но и от наших тоже пострадали…
А вот памятник Адаму Мицкевичу, гордости поляков. В очередной раз Бруно удивляется моим познаниям, когда начинаем обсуждать произведения поэта – стихи, баллады, поэмы, самую известную из них «Пан Тадеуш».  Итальянец, влюбленный в Польшу, тоже читал ее, а сейчас пытается делать это еще и в оригинале.
В городе множество красивейших католических и православных храмов.  Один из них мы посетили. Это, как сейчас говорят, был новодел, что ни на йоту не преуменьшило величия и торжественности постройки и внутреннего убранства.
 Подъезжаем к Старому городу, к пешеходной зоне. Дальше на автомобиле нельзя. Брусчатая мостовая, а я на каблуках…
Русские женщины все, как одна, ходили на каблуках в девяностые. Это сейчас они позволяют себе низкий каблук и отсутствие макияжа, а тогда даже мусор выносили при полном параде. Надо сказать, полячки от нас мало чем отличались в ту пору: хорошенькие, одеты  недорого, но со вкусом, всегда накрашенные, голодные до всего нового, дорогие иномарки не пропускали без внимания. Об этом мне уже Бруно поведал. 
«Та-а-ак, а я-то тогда здесь зачем?» - «Я  же уже говорил – ты особенная».
Идем по пешеходной зоне – тот же Арбат, только поменьше и по культурней, что ли. А-а, понятно, совсем нет бомжей и пьяных. Никто не держит в руках бутылок с  пивом. Детей много, но они ведут себя довольно спокойно.  Катаются себе,  кто  на роликах,  кто  на велосипедах,  кто  на скейтбордах.
Улочки Старого города, извилистые и уютные, с множеством магазинчиков, ресторанчиков, кафешек, оформленных, то огромным башмаком из папье-маше, то фигурой повара, то из окна над входом в магазин, как будто выпрыгивает человечек с зонтиком… 
Переходим каменный мостик надо рвом, теперь уже без воды. Может быть,  по весне он и наполняется водой, как в былые времена. Но сейчас, осенью, он пуст.
Входим внутрь – сводчатые потолки, красивые хрустальные светильники, лепные украшения. Сегодня в королевском замке (как звучит-то, а-а?) проходит конкурс молодых исполнителей. Бруно – большой любитель музыки, как, впрочем, все итальянцы, да и сам он великолепно поет. Мне довелось слышать его пение в записи, которую он подарил директору того самого уральского предприятия, на котором мы вместе работали и где, собственно, и подружились. Мой компаньон прекрасно знает, что за моими плечами – музыкальная школа, и играю я не на чем-нибудь, а на виолончели – самом близком к человеческому голосу инструменте. Ну, как играю, стоит в углу. Периодически настраиваю...
Входим в зал. Резные стулья, выкрашенные белым блестящим лаком, с красной велюровой обивкой на сиденьях и спинках, расставлены специально для конкурса. Стационарные сидения отсутствуют вообще. Зал, практически, полон.
Конкурс продолжается с утра до вечера в течение двух дней. Сегодня первый конкурсный день, может быть поэтому музыканты слабоваты. Особенно неприятно меня удивила виолончелисточка. Молодая, симпатичная, раскачивающаяся всем телом, подыгрывающая себе ногами и… совершенно непрофессиональная, ни тебе вибрато, ни тебе звука нормального, да и пьеска простовата для конкурса. У нас в пятом классе музыкальной школы любой ученик лучше сыграет.
Говорю об этом Бруно, но он захвачен обаянием девушки, и готов простить ей все, что угодно. Мне-то все равно, я рада, что вообще куда-то вырвалась, а быть с любимым мужчиной даже на таком концерте - большая радость. В конкурсную борьбу включаются певцы. Я готова их слушать, но тут уже Бруно не может вынести дилетантства. Помучавшись еще немного, покидаем зал, а вместе с ним и дворец.
Обсуждаем конкурс. Бруно отмечает, что в Советском Союзе музыканты, спортсмены, цирковые и балетные танцовщики были и являются в данный момент, после распада СССР, самыми профессиональными в мире, и что всем другим странам до них еще тянуться и тянуться…
Еще немного побродили по пешеходной улочке, встречая многочисленные парочки всех возрастов, легко поужинали в небольшом итальянском ресторанчике. Бруно не очень-то доверяет польской кухне. Старается готовить сам, но здесь он знает шеф-повара и поэтому уверен в качестве еды.
Возвращаемся домой. Выпиваем грамм по пятьдесят коньяку и вскоре оказываемся в постели... Перед сном, нежно целуя меня, Бруно произносит: «Буди меня, когда захочешь. Я всегда готов для тебя». И сразу же засыпает.
Волнения этого долгого дня:  перелет, экскурсия по Варшаве, конкурс и… волнующий секс мешают уснуть. Предаюсь воспоминаниям…

Поездка на поезде была прелестной. Виды за окном вызывали гордость за нашу природу, за Родину, наконец. Сверкающий на солнце снег, окутанные в белоснежные искрящиеся одеяния, деревья, снежные боа на елях радовали глаз не только гостей… Убогость и чернота вросших в землю полуразвалившихся деревень прикрытые пуховым одеялом снегов, дымок из труб небольших домишек,  создавали иллюзию уюта, тепла и защищенности. Красота, да и только…

На следующий день Бруно везет меня на природу. Осень во всей своей пышности тешит глаз. Леса, лесочки, перелески пестрят красотой разодетых деревьев. Последние, как будто хотят выделиться на фоне друг друга: кто краснее, кто желтее, кто разноцветней, как девушки на вечеринке. Оранжево-серо-белые фазаны с длиннющими хвостами разгуливают по полям, как обыкновенные курицы.
Доезжаем практически до границы с Чехословакией. Бруно очень любит Прагу и с удовольствием рассказывает мне о ней.  По дороге он много фотографирует. Надо сказать, итальянец - великолепный фотограф.
На обратном пути мужчина кладет руку на мое бедро.  Не встретив возражений, продвигается  дальше - в середину, в теплоту,  в интимное… 
Тут уж я не выдерживаю: «Stop it». «Stupid? Yes! I’m very stupid with you»6 - каламбурит он.
Заезжаем в магазин. Бруно предлагает выбрать все, что ни захочу. Я теряюсь.  В магазине самообслуживания столько полок, полочек, сверкающих витрин, заполненных товаром. Дома на полках магазинов пустота. Продукты по талонам отпускаются. А тут такое изобилие…
 Наспех выбираю какой-то крем для лица и спешу ретироваться.  «Ну, если тебе больше ничего не надо, тогда пойдем» - удивленно пожимает плечами мужчина.

 В ворохе фотографий нахожу несколько фото  Большого театра Польши. «Театр Велики» называют его сами поляки.  Фото сделаны Бруно в разное время суток. Великолепие дворца Мельпомены поражает. Даже не верится, что это здание было когда-то почти полностью разрушено. «Что же мы тогда смотрели?- пытаюсь припомнить, - Ах, да, «Фауста»…

Вечером у нас запланирован поход в театр, и не какой-нибудь, а оперный. И это понятно: он – «певец», а я – «музыкант».  Идем мы на «Фауста» Гуно.
Надеваю красное платье с черной отделкой. К счастью, Бруно еще не видел его. Платье плотно облегает фигуру в форме виолончели.  Надеваю черные лаковые туфли. Поднимаю волосы. Легкий макияж. Я готова.
Любимый в восторге. По дороге в театр все время поглядывает на меня.
Поднимаемся по многочисленным ступеням парадной лестницы к входу в театр. Мужчины оборачиваются, женщины разглядывают украдкой. Интерес вызывает не только мой внешний вид, но и наша пара в целом. Говорим мы по-английски. Бруно явно выделяется среди мужчин поляков. И тут… один из них, заглядевшись на нас, врезается  в колонну посреди зала. Бруно горд и счастлив.  Держит меня за руку, как мальчишка.
Торжественно вплываем в  зал. Он роскошно обворожителен. Как и Большой в Москве – в позолоте,  лепнине, с фресками; дорогими хрустальными люстры, с удобными красивейшими креслами.
У нас лучшие места. Бруно не отпускает моей руки даже во время спектакля, периодически пожимая и поглаживая ее.
Представление грандиозно, начиная с постановки, блестящего исполнения поистине столичных певцов, великолепных костюмов и декораций, заканчивая полетом ангелов (хора) и появлением из-под земли самого Мефистофеля.
Действие настолько захватывает и волнует, что на глаза наворачиваются слезы. Если бы не внимательные взгляды окружающих, мы бы, наверное, как школьники  в кинотеатре, прижались друг к другу и смотрели спектакль в обнимку.
В голове еще долго звучит рефреном: «Люди гибнут за металл…»
Как только за нами закрывается дверь квартиры, Бруно начинает неистово раздевать меня, целуя страстно и настойчиво. Помогаю ему.  Путаясь в одежде, наконец, сливаемся в единое целое. Накал страстей приводит нас на широченный подоконник, где за стеклом окна уже образовались первые льдинки. Постепенно наши разгоряченные любовной борьбой тела охлаждаются, дыхание восстанавливается, слезы высыхают. Есть возможность и желание вместе окунуться в воспоминания…

По приезде на Урал, начались рабочие будни:  переговоры, встречи, заводские цеха. Меня очень удивил  Бруно. В отличие от Антонио, попросившего меня называть себя Тони, он оказался очень собранным, выдержанным, всегда был готов ко времени встречи, задавал точные и тщательно обдуманные вопросы, не требующие пространных объяснений. Впрочем, это совсем не мешало ему постоянно шутить. Вскоре он стал любимцем всего заводского персонала, так или иначе столкнувшегося с ним по работе или во время отдыха.
По утрам он всегда удивлял меня, ежедневно преподнося различные презентики. Это были и огромный календарь с видами Италии, (впрочем,  у меня был выбор – Италия или эротические фото юных  красоток), ежедневник, записная книжка в кожаном переплете, ручки, значки и т.д., и т.п.
А вот Тони, напротив, весьма разочаровал. Он все время просил меня повторить переведенное, долго и нудно говорил о каких-то своих личных проблемах, постоянно все забывал. Одних только спортивных шапочек ему подарили штуки четыре, так как он все время терял их. Он забывал все и везде. Пришлось даже отсылать кое-какие его вещи посылкой домой.
 Я вынуждена была выбирать ему рубашку к костюму или пиджаку, галстук к рубашке, так как он совершенно не был приучен к этому. «Я что ему, жена, что ли?», возмущению моему не было предела.
За годы работы переводчиком я, в, общем-то, привыкла к самым неожиданным просьбам своих подопечных, которые особенно в российских реалиях того времени терялись, где и как можно отправить посылку или письмо, купить самое необходимое, но одевались до сих пор все самостоятельно.
Одно поразило  в самое сердце – у моего мужа в шкафу не было столько вещей, сколько он взял с собой на десять дней поездки. На каждый день – новый костюм…
 В промежутках  между переговорами мы осматривали  достопримечательности - краеведческий музей, картинную галерею, уникальное создание природы – самую крупную на Урале пещеру со сталагмитами и сталактитами, с гротами и озерами. Бруно много снимал, расспрашивал обо всем.
А Антонио в то же самое время развлекался над надписью «Касса». Видите ли, по-итальянски это читается, как «кака», ну и переводится, соответственно, также. Он постоянно покупал какие-то вещи, например, валенки, рукавицы,  шапку-папаху из каракуля (в те годы это было модно в России). Я все удивлялась, ну покажет он  это все один раз гостям, развлечет их, а дальше-то куда – хранить? Можно ведь просто  сфотографировать.
Бруно же, тщательно выбирал покупки. Если уж матрёшка – то самая
большая и красивая, если уж оптика, то последней модели.
Сами понимаете, что очень скоро мои приоритеты в корне поменялись. Бруно мне нравился с каждым днем все больше…

А вот несколько солнечных фотографий дворца Вилланов – это не в самой Варшаве, где-то загородом. Он напоминает  дворцы наших царей в Пушкине и Михайловском.

На третий день с утра Бруно ездил в офис.  У него были срочные дела, а я отсыпалась до самого его появления.
 После завтрака для меня и обеда для Бруно, мы отправились за город во дворец польских королей Вилланов. Это был небольшой дворец,  выполненный в стиле барокко, внутри напоминающий Эрмитаж, но намного меньше размером. Бруно стал на время моим личным экскурсоводом.  Впервые в жизни наши роли поменялись. Не я, а для меня, проводили экскурсию. Поляки оглядывались, возможно, гадая, кто эта блондинка, для которой этот «дорогой» господин на английском языке рассказывает об их достопримечательностях. 
Бруно много фотографировал. Никто не запрещал ему этого. Его это очень удивляло, так как в Западной Европе для этого требовалось особое разрешение, которое, впрочем, можно было купить. Но здесь для него было раздолье…
Насладившись красотой внутреннего убранства дворца, мы вышли в парк, украшенный старинной садовой скульптурой, сербскими елями, декоративно обрезанными кустами можжевельника, начинающими опадать лиственными деревьями. Бруно попросил меня позировать, но я решительно отказалась. «Ну да, ты же у меня нелегально здесь. Ты же – контрабанда». На английском языке это звучит как blackmail.
В парке находился небольшой водоем лазоревого цвета из-за «синющего» неба, отражающегося в нем. Многочисленные утки всех мастей, лебеди, павлины, голуби, воробьи и другие, неведомые мне птицы, не давали туристам прохода, выпрашивая угощения.
Именно тут мне довелось услышать «пение» павлина. Лучше было бы и не слышать, чтобы не разрушать очарования от красоты оперения этой птицы. Кто слышал, тот меня поймет…


В один из свободных вечеров по просьбе гостей из Италии мы повели их в наш местный Оперный театр. Послушать они пожелали что-нибудь русское. Что может быть более русское, чем «Евгений Онегин»? 
Моя задача была переводить. Не переживайте,  такой опыт у меня уже был, только вот,  как переводить двоим, да еще итальянцам, я не представляла…
Одевшись в свой единственный нарядный костюм, в черные лаковые туфли на высоченном каблуке, сделав сама себе прическу, я отправилась в театр. Впервые представ перед гостями  в таком виде, я, похоже, поразила их.
Синьор Телли подставил согнутую в локте руку, сказав при этом: «Спасибо, Лина, мне очень приятно, что Вы для нас так оделись».
Меня еще ни разу никто не благодарил за то, что я хорошо выгляжу. Как это, оказывается, приятно, черт возьми!
Вообще-то в жизни я Елена, но по-английски мое имя звучит, как Лина. А у итальянцев тоже есть такое имя, так что для них я навсегда осталась Линой.
 Мои подопечные вели себя на удивление тихо. Будучи настоящими ценителями оперной музыки, они были поглощены действием, заворожены пением и только когда во втором акте появился не распевшийся Ленский, они разговорились. Очень понравились нашим гостям Гремин, Ольга и Татьяна. Замечательные голоса, вдохновенная игра, красивые исполнители, особенно, конечно же, исполнительницы.
Даже в зале Бруно умудрился фотографировать.
После театра мне было поручено проводить гостей до гостиницы. Для этой цели была выделена директорская «Волга» с водителем.
Покинув машину, синьор Рокко сразу же проследовал в гостиницу, так как на дворе было около двадцати градусов мороза, но Бруно, открыв мою дверцу, жестом пригласил последовать за ним. Также жестом, молча помотав головой, я отказалась от приглашения. Не могла я, замужняя женщина, быть с другим мужчиной. Да и перед коллегами было бы стыдно. Как потом с ними работать-то. Нет, я так не могу. Поблагодарив меня в очередной раз за помощь, мужчина удалился.
Дома, лежа в постели рядом с как всегда  выпившим мужем, ощутила эмоции, которых никогда прежде не испытывала. В мое тело проникла сила, которая выворачивала сердце и душу наизнанку, создавая в моем организме всепоглощающий огонь желания,  замешанный на непреходящей радости и страсти. 
Надо ли говорить, что спать я не могла совсем, боясь растерять это редкостное ощущение, эти эмоции, кутаясь в них, и точно зная, что все это он, Бруно. Я впервые испытала настоящую духовно-телесную связь с мужчиной и очень жалела, что не приняла его приглашения. У меня была вся ночь на то, чтобы понять, как я хочу его, как я люблю его.
Говорят, если человек совершает поступок,  он, возможно, будет сожалеть о нем неделю, месяц, год. Но если он его не совершит, то жалеть об этом ему придется всю свою жизнь. В общем, наутро я проснулась с твердым намерением быть с любимым…

Вечер решено было провести дома, то есть на квартире у Бруно, так как оставалось совсем мало времени для общения. На следующий день мне надо было лететь домой.
Валяемся в постели. Бруно все время называет меня «мy blackmail», а затем он отмечает, что в жизни не использовал столько презервативов, как за эти четыре дня со мной. Он уже привык к моим слезам, появляющимся в самое неподходящее время, и даже наоборот  всеми силами стремится вызвать их.
Мужчина пытается вернуть мне семьсот долларов, с целью компенсировать мои затраты на поездку. Я отчаянно отказываюсь, так как даже не знаю,  как их провезти через границу, ведь въезжала-то я всего лишь с пятьюдесятью «зеленых». Бруно шутит: «Да, точно, завтра во всех польских СМИ7 появится сообщение, что русская девушка пыталась контрабандой провезти на территорию России целых семьсот долларов».
Нам и весело и грустно. Мы благодарны польской земле, что позволила нам встретиться, обрести счастье, которого ждали долгие четыре года.
Прощай, Варшава! Прощай, Бруно! Прощай, Лина! До новой встречи!

Я просмотрела уже все фотографии из конверта. А воспоминания картинками калейдоскопа все вертятся и вертятся в голове. Встаю, беру с полки фотоальбом фирмы «Кодак». Этот альбом я получила через пару месяцев после отъезда «моих» итальянцев из России. На альбомной обложке на английском языке написано, что он для мадам Ивановой. Помню, как позеленел мой непосредственный начальник, увидев его.  Сам-то он получил лишь пару фото. Это и неудивительно. Ведь не он  проводил с гостями почти двадцать четыре часа в сутки – переговоры, экскурсии, завтраки-обеды-ужины, посещения жилищ руководителей предприятия, охота, наконец.
Да, охота…

В один из последних дней пребывания на уральской земле, итальянских гостей повезли  в охотхозяйство. Охотиться они должны были на лосей. В то время стоимость лицензии для российского охотника составляла пятьсот рублей. С итальянцев же взяли по пятьсот долларов…
Я должна была провести инструктаж  и могла отдыхать в охотничьем домике до возвращения группы с охоты. Занял инструктаж не более десяти минут. Главный егерь рассказал, как пользоваться оружием, каким образом необходимо держаться, чтобы ехать за снегоходом на лыжах, охотничьих, конечно же.
Бруно был в приподнятом настроении, говорил, что всю жизнь мечтал побывать в русском лесу зимой. Говорил, что много читал про русскую охоту. Радовался он так, как я,  радовалась бы пребыванию в Италии, а еще лучше в Венеции, о чем в то время не могла и помышлять.
Погода и впрямь была замечательная, самая «красивая». Температура воздуха не превышала двадцати градусов, снег возлежал сплошным пушистым ковром, бриллиантово искрясь на солнце. Воздух был упоительно чистым и «вкусным».
За инструктажем последовало шоу. Ну никак у наших итальянских друзей не получалось ехать за  снегоходом, падали они все время, а ехать-то как-то надо было. Поэтому пересадили их на этакие широченные деревянные сани для перевоза поклажи и трофеев. После этого дело пошло на лад. Только вернулись они обратно все в синяках и ушибах. Не пощадили их водители снегоходов. Такой вот экстрим за их же собственные деньги. Наши же сопровождающие мужи взгромоздили свои, довольно упитанные тела на снегоходы. (Ну, кто сказал, что итальянцам-то не под силу было вести  «Буран»?) За сим, вся процессия удалилась в сторону леса.
Надо сказать, что наши егеря здорово управлялись с лыжами, держась в связке по два-три человека за каждым  снегоходом.  Зрелище это было довольно захватывающее. Оно мне  напомнило кадры из военных фильмов про бойцов лыжников в белых маскхалатах, едущих по белой равнине друг за другом, только скорости там, в фильме, были во много раз ниже.
Впервые за несколько  дней работы с итальянцами у меня появилась возможность выспаться, чем я и не преминула воспользоваться. Лежа в постели, я опять ощутила эмоции, нахлынувшие предыдущей ночью, но на сей раз сон, все же, взял верх над ними.
Разбудил меня начальник заводского общепита, который с шумом ввалился  в мою комнату в окровавленном маскхалате с огромными лосиными рогами в руках. Как я ни пыталась отвернуться, чтобы не слишком «впечатляться» следами убийства благородного животного,  эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами. Мало того, оказалось, что сей муж еще претендует и на меня, о чем он напрямую и заявил. А я-то все думала, как так оказалось, что при наличии огромного количества свободных комнат нас поселили вместе. Но, так как ночевка не предполагалась, меня это сначала не очень-то и взволновало.
Теперь же я настороженно уставилась на гиганта весом не менее ста пятидесяти килограммов с тремя массивными подбородками, громовым голосом и осоловелыми глазами. Увидев мой испуг, богатырь успокоил: «Ла-на, не бойся, не трону, подожду, когда сама захочешь». Я аж задохнулась от возмущения! «Он себя  в зеркале видел? Двух слов сказать без «связки слов» не может!».  Но на всякий случай промолчала.
И, все больше стала тесниться к «своим» итальянцам. Тем более, что с Бруно мы часами могли говорить о музыке, живописи, архитектуре. Антонио же все время спрашивал, а ты-то, откуда все это знаешь? На что Бруно отвечал за меня: «У нее же университетское образование, и вообще человек пять языков знает». Самое интересное было то, что  для Антонио  мне приходилось переводить даже латинские изречения.
Итальянцы как-то поинтересовались уровнем моей зарплаты, и были весьма удивлены. Как они сами пошутили:  «За каждый язык тебе платят по тысяче рублей».
Они же поведали мне, что в Европе технический переводчик получал в то время не менее двадцати тысяч долларов в месяц…
Вечером  после охоты синьор Телли  вынужден был в роскошном номере по меркам тогдашней уральской действительности  вываривать прямо в ванне при помощи горячей воды из крана,  мясо с лосиных рогов, которые ему торжественно вручили в качестве трофея. Такого сервиса за пятьсот долларов иностранцы явно не ожидали, поэтому  еще долго и возбужденно обсуждали этот вопрос.
За границей лицензия на лося  в то время тоже стоила долларов пятьсот, но при этом в качестве трофея охотник получал готовый продукт - рога или чучело убитого животного. Вдобавок, обязательно изготавливались консервы из мяса, которые при желании  тоже можно было взять с собой.
У нас же мяса гости не увидели,  правда,  поели пельмени из лосятины - трофей какого-то другого охотника. Но Бруно, все же, отвоевал часть туши для меня. Так что домой с охоты я  приехала не с пустыми руками, и долго еще угощала гостей лосятиной.
Само собой при таком раскладе итальянец не мог в тот день пригласить меня к себе. Поэтому нам предстояла еще одна ночь в душевном волнении вдали друг от друга.

Переворачиваю странички альбома с  фотографиями  охоты. Далее театр, пещера, застолье в квартире директора завода, прощальное фото возле гостиницы в самом  центре города…

В день отъезда гостей домой я, как обычно, заехала за ними в гостиницу. Бруно пригласил меня к себе в номер. Он приготовил для меня особый прощальный подарок – великолепные французские духи “Escape” и со словами благодарности  преподнес их мне. В ответ я сделала какое-то не очень ясное движение в его сторону, и мужчина неожиданно поцеловал  меня.
Поцелуй был долгим,  упоительным, проникающим в самое мое существо, объединяющим нас в единое целое.  Оторвавшись, наконец, от моих губ, Бруно сказал: «Я… я не знаю, что делать дальше». На что я  ответила на выдохе: «Я знаю…».
В этот момент в дверь номера постучали. Это был Антонио. Он пришел, для того чтобы я в очередной раз выбрала галстук к его костюму. У Антонио я провела не менее пятнадцати драгоценных минут, минут, отобранных у меня и Бруно. Когда я вернулась к последнему, его вещи уже стояли у порога. Он метнулся ко мне, но я, показывая на часы, грустно сказала, что нам пора  ехать в аэропорт. «Да, да» - растерянно проговорил мужчина.
Когда мы подъехали  к аэровокзалу, оказалось, что из-за плохой видимости рейс откладывается на неопределенное время. Гостям предстояло вернуться на завод, так как номера в гостинице были уже сданы. Директор завода успел организовать прощальный обед для отъезжающих в своей, так называемой, директорской столовой. Во время этого обеда уже не велось каких-то серьезных разговоров. За десять дней успели обсудить все необходимые вопросы. Вспоминали пребывание на Урале, поездку на поезде, театр, охоту. Итальянцы многословно и страстно благодарили всех, с кем, так или иначе, сталкивались за дни пребывания в командировке.
Бруно много говорил и обо мне, о том, как я им помогала, как много личного времени потратила на них, какой была милой и интересной собеседницей. В конце концов, он заявил: «Лина – особенная».  «Да-да, особенная», - согласно закивали мои коллеги по заводу.
После обеда народ постепенно рассосался по делам, а мы втроем остались коротать время в директорском кабинете. Антонио много и громко трещал ни о чем. Бруно заметно нервничал. Нам обоим казалось, что слова сейчас излишни, хотелось, молча чувствовать друг друга, и только.
Я сидела на стуле. Он подошел ко мне сзади, начал делать массаж шеи. Насколько могла, я пыталась скрыть эмоции, вызванные его нежными прикосновениями. Тут, Антонио тоже захотел  массаж, и Бруно вынужден был оставить меня. Вскоре Александр Иванович прибежал с известием, что рейсы возобновлены, и можно отправляться в аэропорт.
Руководители решили, что во второй раз гонять меня на аэровокзал ни к чему, что  я заслужила отдых, поэтому отпустили домой. Мол, ничего особенного там переводить не надо.  “Good Bye”- и сами скажут.
А я напротив всей душой рвалась проводить своих подопечных, чтобы, ну хоть  чуть-чутьеще  побыть вместе с Бруно, смотреть в его  глаза, прикоснуться невзначай. «Что же вы со мной делаете-то!?!»
 «Хочу туда, хочу скорей к нему…» - пела Пугачева из радио автомобиля по пути из аэропорта.  «Да, хочу-у-у!!!»- кричала моя душа.
Попрощавшись с итальянцами, выслушав в очередной раз миллион благодарностей, я вынуждена была уйти.
Но это только физические тела наши расстались. Я  имею в виду себя и Бруно. Души наши еще больше потянулись друг к другу. Они слились в единое целое. Целостным я впервые ощущала все свое существо, как будто чего-то во мне раньше не хватало, как будто при моем рождении что-то забыли вложить в меня…
Надо сказать, начальник общепита еще больше упал в моих глазах уже после отъезда  итальянских гостей. Обедали мы всем своим небольшим коллективом ОВЭС8 в директорской столовой. И вот уже после отъезда итальянцев этот человек во всеуслышание заявил как-то, что Лена – особенная потому что, якобы, по словам иностранцев,  замечательно делает минет.
Нет, вы представляете!?! И после этого они спрашивают, почему русские женщины отдают предпочтение иностранным мужчинам! Читайте, господа, больше! Руководствуйтесь не только своими инстинктами. И будет вам счастье!


Листаю альбом дальше. Вот фотография с выставки «Консумэкспо», в которой наш завод принимал участие со своей мирной продукцией. Сколько подарков мне тогда надарили. Со всех стендов мужчины всех национальностей несли что-нибудь особенное. И все, как один, повторяли: «Ваша Лена – особенная».
«Что же во мне такого особенного?» - хотелось спросить их. Но ответа я ждала лишь от одного мужчины – от Бруно. И дождалась…

Через десять дней после отъезда итальянцев мы отправились на международную выставку представлять интересы своего предприятия. Я впервые была на такой выставке, да еще и работала на стенде. Роскошь стеклянных витрин, залов, количество и качество товаров поражали. В магазинах, особенно, у нас на Урале, не было ровным счетом ни-че-го.
А тут…
Мировые бренды, известные по редким журналам, привозимым счастливчиками из-за границы, были представлены сплошь и рядом. Мы ходили по выставке, разве что, не раскрыв рты. Я едва не шарахалась в сторону от красавцев-мужчин с великолепными прическами, в одежде из модных журналов, уже на взгляд отличающихся даже от самой богатой русской публики. Как нарочно, эти мужи, как будто преследовали меня, я все время натыкалась на их внимательные взгляды и зазывные улыбки. Я старалась совсем не замечать этих улыбок и взглядов, на всякий случай,  нацепив на себя маску строгости и независимости.
С соотечественниками было проще. Тут уж я улыбалась во всю ширь, шутила, флиртовала, в общем, развлекалась на полную катушку. Конечно же, иностранцы не могли не заметить такого моего «шовинистического» поведения.
В один из дней распорядители выставки сообщили нам,  что наш стенд разыскивает какой-то иностранный господин с огромным количеством багажа. Мы с Александром  Ивановичем отправились на подмогу иностранцу.
Боже, какое это было  удивление, радость, да, что уж тут, счастье, увидеть Бруно! Он заехал к нам по пути в Поволжье. Там у него наметились дела. Итальянец  был очень расстроен. Он полтора часа разыскивал наш стенд, так как руководители предприятия сэкономили на размещении в каталоге выставки наших реквизитов.
Бруно посетовал, что у него осталось меньше часа времени, а ему надо еще кое-что выбрать на выставке. Для этой цели ему обязательно требуется переводчик. Руководители охотно отпустили меня, оговорив время моего возвращения.
И вот мы остались одни…
Миллион людей на выставке не в счет. Мы могли говорить, могли прикасаться друг к другу. Бруно очень сожалел, что потерял так много времени зря. Он надеялся увезти меня в гостиницу, чтобы побыть, наконец, наедине. Но видно не судьба была нам сблизиться в тот раз.
Счастливые, мы бродили по выставке. Бруно не стеснялся в отличие от моих коллег попросить приготовить блинчики на стенде “Tefal”,  «принять душ» из духов на стенде парфюмерной фирмы «Сальвадор Дали», угоститься ромом «Малибу» на презентации этого напитка, а на стенде фирмы «Мартини» сам хозяин для высокого гостя, моего спутника, соорудил  коктейль по собственному рецепту.
Коктейль состоял из белого вина «Мартини», шампанского «Мартини», кусочка лайма, нескольких кусочков льда. Ничего более вкусного из алкогольных напитков на тот момент я не пила. Проглотила коктейль, практически, залпом, поэтому долго еще прикрывала рукой бокал, так как мужчины, увлекшись разговором, лишь пригубили напиток. Двух итальянцев, встретившихся даже в пустыне, невозможно отвлечь от разговора, это я поняла еще на заводе, так что, провели мы на этом стенде довольно много времени.
Попрощавшись с хозяином, отправились дальше. Бруно все время что-то искал, а я просто с удовольствием находилась рядом с мужчиной. И вот, ювелирный отдел. Итальянец разглядывает  браслеты, выбирает один и спрашивает: «Нравится?».
«Да, интересный».
«Это тебе», - Бруно надевает на мою руку серебряный браслет с затейливым узором, выполненным чернением.
Все хочу и никак не решаюсь спросить, что же такого особенного он во мне увидел. Наконец, набираюсь храбрости, и задаю вопрос.
«Да,  особенная, это точно. Просто при твоей красоте, при огромном интеллектуальном  багаже,  при наличии семьи, двоих детей в тебе читается какая-то девственность, что ли. И грусть. У нас такие женщины себя так превозносят, они уверенны в своем настоящем и будущем. А ты, как будто, и не знала еще настоящей радости. Тебя хочется защитить, приласкать, приободрить. Ты, как мадонна Рафаэля – чистая и светлая с грустинкой в глазах».
Слова мужчины вызывают слезы и…радость. Благодарю его, наклонив голову, чтобы не заметил слезинки. Украдкой смахиваю ее…
Все, время вышло и  пора возвращаться на свой стенд. Бруно берет с меня слово, что мы обязательно встретимся в Италии или где-то еще.
Душа поет и плачет. Опять надо расставаться.  Но, это ненадолго. Так мы тогда думали…

Летом того же года я заболела энцефалитом. А так как клеща я где-то пропустила, не заметила, болезнь приняла тяжелейшую форму. Только в тот год я пролежала в больницах около трех месяцев. А каждый последующий год еще не менее двух раз по месяцу.
И все это время я ощущала незримую связь с Бруно. Я сворачивалась в калачик на неудобной больничной койке, пытаясь сохранить внутри себя ту радость, то тепло, которое появлялось в душе каждый раз, когда я о нем думала.
Муж  все это время безбожно пил.  Детьми занималась моя мама.
Мне говорили, что пока я мыкалась по больницам, мне часто звонил какой-то иностранец и что ему по-русски отвечали: «Лены нет».
К счастью, звонки не прекратились. Когда в промежутках между больницами я оказывалась дома, Бруно, а это был, конечно же, он, поздравлял меня со всеми церковными праздниками, присылал подарки мне, детям и даже родителям. Ну не отмечают в Италии  «Первое мая» и «Восьмое марта».
И все время звал меня к себе, сначала в Италию. Это для меня было дорого, на лечение уходила уйма денег. Но говорить об этом не пристало, поэтому эта тема в разговоре не поднималась.  Затем – на Украину.  «Куда ж я детей-то дену, маленькие еще. Итак, полжизни с бабушкой проводят, пока я в больницах бока пролеживаю».
Придя, наконец, в себя года этак через три, я вновь начала нормально работать. Дети подросли.
Бруно все не унимался. Он, в очередной раз, придумал, как нам можно встретиться.
В Польше его предприятие открыло филиал, где синьор Телли был поставлен руководить. Лично для него была выкуплена и отремонтирована квартира в самом центре столицы Польши. Туда-то и позвал меня столь высоко терпеливый ухажер. Визу в Польшу в то время открывать было не надо. И уже примерно через год все детали паззла, наконец, сложились. Мы встретились…
На этот раз прощаясь, мы  были уже осторожнее в разговорах о возможности скорой встречи. И были правы…

 Вскоре после возвращения из Польши прекратились звонки от Бруно. Я не смогла связаться с ним ни по одному из его телефонов. Вернее, связь была, но отвечали мне по-итальянски и очень бегло. Я не настолько хорошо изучила язык, чтобы понимать спонтанную речь, поэтому прекратила свои попытки звонить.
Одно я поняла точно, с Бруно что-то случилось. Впервые за многие годы я не чувствовала той связи, которая согревала меня все это время. Не было горечи, обиды, злости, но и тепла, радости я тоже не испытывала. Была только легкая нежная грусть.
И, почему-то именно в это время я отчетливо поняла, что дальше так жить нельзя, нельзя терпеть унижение, давить в себе отвращение к вечно пьяному супругу, срывать свое недовольство на детях.
Я занялась разводом, затем разделом имущества. Собственно, это не было разделом в прямом смысле этого слова. Не без помощи родных я купила мужу квартиру в отдаленном районе, позволив ему вывезти все, что ни пожелает.
В результате мы пару лет жили даже без телевизора. Не думаю, что это было плохо для моих детей. По крайней мере, они выросли читающими, думающими людьми.
Моя деятельность тоже претерпела изменения. Я начала работать в иностранной транспортной компании.  Много летала по командировкам, в том числе и заграницу. Бывало, случались и романы…
Детям нравилась моя новая работа. Дорогие игрушки, необычные конфеты, иностранная одежда, гости со всего света не могли не радовать их. Постепенно образ Бруно начал стираться, я реже стала просматривать фотографии с «моими итальянцами».
И вдруг недавно я снова ощутила тепло, пеленающее  душу в какую-то сладостную негу, радость вновь разлилась по моим сосудам, разнося ее во все частички моего тела. Опять вспомнился он, дорогой мне человек, Бруно Телли. Помнится, он даже приснился мне, но сон был каким-то неясным, размытым…

И вот теперь я рассматриваю фото Варшавы, которые через столько лет нашли меня. Снова беру конверт, смотрю, нет ли внутри еще фотографий, и нахожу крошечный конвертик. Как же я раньше-то его не заметила? Руки дрожат, не слушаются, разрываю конверт неловко, неаккуратно. Внутри письмо и какая-то бумага, похожая на дорожный чек.
С нетерпением читаю письмо. Почерк неровный, узнаваемый лишь по особенностям написания отдельных букв.
«Дорогая Лина!
Знаю, ты потеряла меня. К сожалению, судьба преподносит нам сюрпризы. Ты ведь испытала  это на себе. На этот раз досталось и мне.
Ты знаешь, как я люблю горные лыжи. Я катаюсь на них практически круглогодично. В тот счастливый год, когда мы, наконец, встретились с тобой в Варшаве, на одном из склонов  в Италии сошла небольшая лавина. Несколько человек попали в нее. Пострадали двое. Одним из них оказался я. У меня был поврежден позвоночник. Часть тела была парализована.
Cara mia, я только сейчас начал писать.  Много драгоценного времени ушло на восстановление  речи, чтения. Сложнее всего было с письмом. Что бы я ни написал, никто ничего не мог понять. Ты же знаешь, почерк у меня и раньше был ужасным.
Лина, я все-все помню. Нашу встречу, завод, поездку на поезде, охоту, выставку, Польшу.
И тебя, особенно тебя.  Ты всегда стоишь у меня перед глазами, я слышу твой красивый и теплый голос. Я не могу забыть и очень хотел бы все повторить, хотел бы быть с тобой, чтобы ты снова открывала мне себя, открывала для меня Россию.
А ты помнишь наши беседы  о театре, живописи, архитектуре, о твоей стране и о тебе самой?
Дорогая моя, к несчастью этому не суждено сбыться, так как я теперь калека, прикован к инвалидному креслу. Я не хочу никого обременять, благо у меня достаточно средств, для того чтобы вести безбедное существование.
Лина,  ты никогда ни о чем меня не просила, и даже наоборот отказывалась, если я предлагал тебе помощь. Прошу тебя, не отказывайся от помощи и на этот раз. Я специально не написал обратного адреса, чтобы ты не могла  вернуть мне деньги, вернее чек на твое имя, который я вложил в конверт  с фотографиями.
Милая моя, девочка, как вспомню твое растерянное лицо в варшавском магазине,  и то, что зарплата у такого квалифицированного (уж поверь мне на слово!) специалиста  меньше двухсот долларов… 
Так хочется помочь и по возможности защитить тебя. Десять тысяч евро не слишком  большие деньги, но, надеюсь, они  смогут облегчить немного твое существование.
Конечно, мне хотелось бы сделать для тебя  другое - увезти в Италию, быть рядом. Но я не смею тебе даже предложить этого в своем нынешнем состоянии. Доктора не обещают чудес. Мне предстоит борьба за свое здоровье. Насколько хватит у меня сил, не знаю. Прости за то, что все это тебе пишу.
Я всегда буду помнить тебя. Будь счастлива.
Ciao, Lina.
Ancora  grazie9».

Опускаю конверт на колени. Слезы застряли где-то, так и не пролившись. Ком в горле никак не сглатывается. Радость обретения и горечь потери обручились и теперь уже пребудут навсегда вместе.
Дорогой мой, Бруно, живи, пусть без меня, только живи! Я должна, я буду чувствовать тебя всегда. Я уже научилась, у меня это хорошо получается!
Это неправда, что мы не вместе. Наши души вместе, и так будет всегда!
Ciao, Bruno,
Mille grazie, signor Telli10.