Перерождение. Часть 4

Я пил чай. В банке плавал пакетик.
Вокруг царила тишина.
Абсолютная.

- У тебя сейчас совершенно тупое лицо.

Я пролил чай.

- Прости, задумался.
- Я так и сказала.
- Потерпи ещё минут с пятнадцать, хорошо?
- Раз просишь.

Я закрыл глаза.

- Мне надо проконсультироваться с папой.




- В мире есть много вещей, которые могут испортить тебе от него ощущение. Что, однако, совсем не означает, что ты на них должен вестись.

Папа пьёт чай.

- Всегда есть мир и есть ты. Как океан и остров. Океан стучится в каменный висок острова. Остров сопротивляется океану. Океан перехлёстывает и иногда полностью заливает остров. Но остров не должен считать, что он хуже океана. Даже если его опустило на океанское дно, он - остров. И в полном праве вспороть брюхо любой недобитой касатке, которая так не считает.

Я пью кофе. Кисти болят.

- Папа, я иногда задумываюсь - а я вообще нормальный в такой-то семейке, а?

Папа улыбается в чашку.

- Если кто-то сомневается, дай ему в рыло. Я в молодости так и делал.
- И помогало?
- А то.

Глоток. Кофе остаётся на донышке.

- Хорошо. Я тебя слушаю дальше.

Папа ставит чашку на блюдце.

- Запомни главное - любые твои мысли, ощущения, тревоги, решения, страхи - всё абсолютно определяются тобой. Океан ломит в тебя, но как на это реагировать - дело твоё. И ты всегда соотносишь это с собой. Всегда. Именно поэтому одно тебя волнует, а другое нет.

Папа крутит в пальцах зубочистку.

- Практическое следствие из этого вот такое - когда что-то, кто-то или как-то тебя тревожит, будоражит, давит, всегда помни, что это только твоя реакция. Твоя. А с тем, что твоё, можно работать.

Папа машет официантке.

- Два эспрессо нам пожалуйста. Да, больших.

Переводит взгляд на меня:

- И способ с этим работать очень простой - если что-то тревожит, посмотри на это. Пойми, что именно тебя тревожит. И обнаружишь, что обычно тревожит тебя не основная проблема, а вспомогательная. То есть чаще всего переживаешь не о том.

Папа крутит в пальцах зубочистку. Я периодически хлопаю глазами и молчу. Пауза тянется и тянется.

- О, а вот и наш кофе.

Я беру чашку. Отхлёбываю.
Папа греет руки чашкой. Смотрит на меня.

- Вот скажи, что она о тебе подумает, это проблема? И если да, то основная ли?

Я бурчу:

- Вот тебе и практическое задание после лекции.

Папа кивает:

- Чего ты больше хочешь? Её? Или чтобы она о тебе хорошо думала?

Я смотрю в чашку. Ставлю её на стол.

- Её.
- Ну вот тебе и ответ. Занимайся ей, а как она о тебе сейчас или завтра, или через неделю думает или будет - это процесс динамический. Ну облажаешься - так и папа твой во время своё лажался фундаментально. И дедуля не на эталон порой выглядел. Дело не постоянной безупречности, дело в движении и итоге.

Я смотрю на него. Папа странно ухмыляется - немного грустно, но с затаённой гордостью.

- И у деда была твоя бабка. А у меня - твоя мать.

Папа молчит, смотрит вдаль, улыбается.

- Ох и стоила ж она мне души и нервов.

Барабаню пальцами по столу.

- Можешь дать мне в морду, но хочу задать отвлечённый вопрос - это стоит того?

Папа смотрит на меня с полуулыбкой.

- Был в своё время очень умный человек, и он сказал так - твоя любовь к человеку измеряется объёмом крови, который ты готов ему отдать, чтобы он жил.

Ломает зубочистку надвое.

- И моя кровь - твоя и её.

Кидает кусочки зубочистки в пепельницу.

- Целиком.

Машет официантке:

- Посчитайте нас, пожалуйста.

Я допиваю кофе из своей чашки.



Я открываю глаза.

- Помогло?

Я киваю.

- Очень.

Достаю из кармана рюкзака футляр с очками. Расцепляю дужки. Надеваю. Достаю из того же кармана блокнот и ручку. Смотрю на владелицу моей крови.

- Итак. Что на повестке дня?




Через два дня взбесились машины.
Я перебирал альпинистское снаряжение, учился вязать узлы по учебнику. Сердце моё чистило “сайгу”. И не упускало случая запустить мне коготь под рёбра.

- И всё же скажи мне, поведай тайну - почему год назад ты от меня отступился?

Я поднял на неё взгляд от страницы.

- Ты ведь вроде как замужем была.
- Ах, какие мы нежные да вежливые.

Я кивнул.

- Угу.

Вернулся к узлам.
На улице раздался громкий металлический скрежет.



Мы вдвоём смотрели в окно.
Какие у нас были лица - хотелось бы знать.
Серебристый “фольксваген” учинил внизу бойню.
Он быстро лишился бампера - пластик не выдержал уже нескольких первых ударов - капота и передних частей кузова, и дробил диких обнажившейся решёткой радиатора.
Несколько тел можно было распознать по оторванным конечностям и головам.
В месиве же между кусками могло быть и ещё несколько - дикие налетали на него толпой, молотили палками и камнями.
Автомобиль использовал окружение как наковальню - столбы, ограду проезжей части, павильон автобусной остановки. Не оставлял раненых - охотился за подранками и добивал.
Сильные жёсткие пальцы вцепились в мою левую руку над локтем.

- Кто за рулём?
- Не знаю. Кажется, никого.
- Не дикий?

Я сглотнул.

- Нет. Хуже другое...

Пальцы сжались ещё сильнее.

- ...то, что я не слышу двигателя.

“Фольксваген” раздробил о столб очередную жертву.
Дикая кричала, кричала, кричала, плакала тонко, словно ребёнок. А может и была ребёнком, ещё где-нибудь месяц назад.

Радиаторная решётка сорвалась с креплений и с лязганьем волочилась краем по асфальту.
“Фольксваген” отъехал, разогнался и вернулся. Оборвался крик.

Я отодвинулся от окна.
Сглотнул. Двинул левым локтем.

- Милая, оставь мне руку. Ещё пригодится.

Пальцы разжались.

- Прости, была напугана.

Я кивнул.

- Я тоже.

Рвота давила в горло.
Я едва добежал до отхожей комнатушки.
Вывернуло меня по полной программе, до горькой желчи и звона в висках.
Никогда не любил делать этого дуэтом.