Авария в стволу шахты

\Продолжение цикла "Будни энергетика шахты"\



Авария  в  стволу  совсем  не  тема, 
но  о  другом  сегодня  не  с  руки.

Сработала  защитная  система, 
легли  захваты  на  проводники, 
и  клеть  повисла  точно  по  расчёту, 
всего  полметра  в  бездну  пролетев.

Я  в  это  время  ехал  на  работу 
и  вдруг  нежданно,  донельзя  вспотев, 
почувствовал,  ну  что  ли,  дискомфортность, 
и  с  нею  сердца  дикий  перестук 
и  мысли  необычную  аморфность, 
и  силу,  уходящую  из  рук.

Секунды  длилось  это  состоянье.
Предчувствие?  Таинственный  намёк?
Преодолело  что-то  расстоянье, 
преподнеся  мистический  урок?…

Диспетчеры  меня  уже  искали, 
пытались  всех  причастных  отыскать.
А  на  скипу  механики  спускались, 
обязанные  что-то  предпринять 
к  освобожденью  из  такого  плена –
а  там  в  клети  аж  сорок  человек!

На  «нулевую»  выезжала  смена, 
когда  бутом  чуть  не  пробило  верх.
И  повредив  устройство  прицепное, 
их  попытался  случай  бросить  в  ствол.
Не  каждый  знает  что  это  такое, 
не  всякий  через  это  здесь  прошёл.

Случается  такое  очень  редко. 
Раз  в  десять,  нет,  пожалуй  в  двадцать  лет, –
не  яблоко,  оборванное  с  веткой, –
десятки  тонн  стремятся  на  тот  свет.      
И  тащат  в  преисподнюю  с  собою 
всё,  что  могло  б  ещё  годами  жить, 
преодолев  препятствие  любое, 
крушат  в  стволу,  что  можно  сокрушить.

Об  этом  я  уже  слыхал  однажды 
и  лично  видеть  это  не  хочу.
И  даже  не  испытываю  жажды, 
чтоб  пожелать  такое  палачу.

Сегодня  было  всё  гораздо  проще, 
однако,  был  удар,  почти  как  взрыв, 
и  час  в  стволу  уже – не  в  майской  роще! –
могли  родить  в  любой  душе  надрыв.

И  связи  нет – не  спросишь:  «В  чём  там  дело? 
И  сколько  так  ещё  в  стволу  висеть?»
В  дурацких  мыслях,  коим  нет  предела, 
какой  простор  душе  заледенеть!

Внизу,  под  клетью,  сотни  страшных  метров.
До  «нулевой»  руками  не  достать.
В  клети  ж  хохочут  горняки  без  меры, 
как  будто  на  опасность  им  плевать.

Степан  Галушка  анекдоты  травит, 
его  по  голосу  узнаешь  за  версту.
А  Дорошенко  сверху  клинья  правит 
и  матюгает  лёгкую  «балду».

Я,  обеспечивая  связь  и  освещенье, 
стою  на  крыше  лифтовой  клети.
Страховочным  ремнём  все  ощущенья, 
должно,  зажаты  у  меня  в  груди.

И  от  напряга  страхи  позабыты, 
слежу  за  действиями  чудо-слесарей.
Уже  захваты  ими  чуть  открыты, 
никто  им  не  кричит,  чтобы  скорей.

В  клети  всё  время  травят  анекдоты, – 
и  я  со  всеми  вместе  хохочу, –   
как  в  спешке,  по  рассеянности  кто-то 
попал  к  совсем  ненужному  врачу.
А  дальше…

«Вира!» – крикнул  Дорошенко.
Канат  натянут.  Щёлкнул  карабин.
«Зазор  проверить  надо  хорошенько 
и  выбить  мусор  из  колец  пружин!»

Всё!   Слесарями  выполнено  дело.
И  скип,  и  клети  поползли  наверх.
Теперь  мандраж  охватывает  тело.
И  замирает  бесшабашный  смех.

На  «нулевой»  я  вглядываюсь  в  лица, 
чуть  искоса,  чтоб  взглядом  не  смущать.
Почти  у  каждого  в  глазах  слеза  искрится,
Ну,  эту  слабость  надобно  прощать.

Кусая  губы,  их  кривлю  в  усмешке 
и  что-то  сигналистке  говорю 
о  том,  что  лучше  иногда  помешкать, 
сознание  при  этом  не  врублю.

Всё  в  полусне.  Теперь  я  заторможен, 
не  слышу,  что  помощник  говорит.
Мир  для  меня  до  мизера  скукожен, 
и  всё  нутро  моё  огнём  горит.

Чтоб  потушить  его,  чтоб  успокоить  нервы, 
холодный  долго  принимаю  душ.
А  рядом  Дорошенко  воет:  «Стервы!…»
Плевать – кого  имеет  он  в  виду.

Помоемся,  и  молча  с  ним  в  буфете 
раздавим  мы  бутылку  на  двоих.
Закуска – по  сырку  и  по  конфете.
Ну,  а  потом  в  своём  я  кабинете 
всё  пережитое  солью  в  корявый  стих.

- * -

Мой  стих – рифмованная  проза.
И  нет  нисколько  сожаленья, 
что  мир,  который  мною  прожит, 
находит  в  строчках  отраженье.

Ложится  быль  воспоминаний, 
но  чаще  сущая  реальность, 
чтоб  через  темень  расстояний 
я  памятью  увидел  дальность, 
в  которой  это  было.  Было! –
со  мною,  с  близкими,  с  друзьями.

Аккумулирую  словами 
в  себе  я  жизненную  силу, 
чтоб  в  старости  проснулись  чувства, 
меня  корежащие  ныне.
Пусть  мир  чудес  и  мир  паскудства, 
в  меня  вошедший  не  остынет 
покуда  я  живу  на  свете, 
покуда  мне  маразм  не  светит.

В  четырёхстопном  шаге  ямба, 
или  в  каком  другом  размере, 
конечно,  допускаю  блямбы, 
но  всё  же  в  допустимой  мере.

В  Христа  не  веря  и  ни  в  Кришну, 
ни  в  Моисея,  жизнь  я  нашу 
и  не  хулю  подряд  облыжно, 
и  в  розовость  её  не  крашу,
хоть  субъективно  отражаю.
А  есть  ли  в  чём  не  субъективность? 
Стихов  своих  себе  прощаю 
невысоту  и  примитивность.
               
1968 г.