Яблочный Спас. Преображение

               

                Рассказ.

Превозмогая сердечную боль, монах Иоанн сел на сундук.
Отдышался. Сколько он провалялся, прижатый болезнью один в келье -  Бог ведает. Помнит лишь, что прихватило после Петрова дня.  Спасибо братии - не отступились, выходили: кормили с ложки, взварами поили, умывали с ковшика.
Ощупал лицо руками: страшен, поди.
Встал. Качнуло в темноте, но удержался за крышку стола.
- На улочку бы выйти,- прошептал себе, и так слезливо получилось, что насупился даже. Толкнул кованую дверь кельи, и она со скрипом подалась. Опять шепнул:
- Маслицем надо бы  смазать или хоть деготьком. Но не сейчас.
Сейчас к Сухоне, к церкви Никольской. Хоть бы еще раз взглянуть на них. А потом уж и умирать не в страх.
Мысли нагоняли одна другую, спорили меж собой. Одна особенно назойлива: « Всю жизнь готовил себя к подвигу, все мирское смолоду отринув. А где он - подвиг ? Умрешь сейчас и малого не успев.  Другая утешала: « А Богу служить по совести? А всенощные бдения, молитвы  о православных, али не зачтутся?»
Назойливая донимала: « Православные тоже разные. Убийцы, ворье; им то за что милость Божья? Надо ли отмаливать грехи, по умыслу ими совершенные?»
На душе стало муторно и неуютно. Толкнул высокую монастырскую дверь и ослеп от яркого, совсем не осеннего солнца. Словно чего-то страшась, осторожно открыл глаза.
« Господи, день то какой! На небе не облачка. В вершинах монастырских берез  листочки меж собой шепчутся, а может
ангелы тихонько поют. Теплынь».
Легкий ветерок принес с Сенной площади едва уловимый запах свежих яблок. « Да ведь Спас Яблочный поди? Иначе откуда   в Устюге яблочный дух?»
Скорей, скорей на набережную, там люди, там церковка Никольская счастливой невестой на Сухону выбежала, да так и замерла, очарованная красотой и простором русской земли.
От предвкушения радости вновь встретиться с праздничным людом, с рекой, и церковью  полегчало. Иоанн осторожно, словно ощупывая земную твердь, сделал первые шаги. И когда понял, что  не разверзлась земля, не подкосились в слабости ноги, устремился к цели.
 Все было знакомо, все радовало взгляд. Голуби, ошалев от тепла, ухаживают за голубками, воркуя и надуваясь. Галки купаются в лужах, поправляют перышки и, смешно наклонив головку, всматриваются в свое отражение в воде. Точь в точь - девки перед игрищем.
От Михайло – Архангельского до Никольской « не дальний свет», но даже ряса промокла от нездорового пота. Но дотянул – таки, дотянул до недавно построенного и сияющего свежими белилами архиерейского дома. Сел на скамеечку, стоящую над самым склоном к сухонской воде, и, ненадолго прикрыв глаза, отдышался. Здесь еще сильнее пахло яблоками. Везде, где можно, примостился торговый люд. Лежали на рогожах, на свежей золотой соломе горки яблок. В руках у людей тоже были яблоки, и лишь гуляющие по набережной форсиситые девки,   лихо бросали в крашеные рты мелкие лампасеи с веселым названием «Кап-Кап – весенняя радость».
-Вот, мое дитятко Ванюшка, здесь и посидим. Сядем на скамеечку и подождем тятьку – то. Вон он паузок разгружает. Пусть разгружает. Приказчик ему за это семишник даст.(семишник – две копейки серебром). Пряник медовый тебе купит. Хочешь пряник? Вот и купит. А пока накось вот.
 Женщина высвободила из  под плисовой кофты ярко белую грудь. И малыш тут же впился в крупный, как спелая вишня, мамкин сосок розовыми, чуть припухшими губками.
    Кругом суматоха: смех, ругань, ржание лошадей, всхлипы воды под крутыми боками причаленных барок. Звон металла и резкие ружейные хлопки от сброшенных пластью свежих досок.
 А ребенок сопит себе носиком – пуговкой, причмокивает, наполовину утонув в мамкиной нежности, и лишь скошенным голубеньким глазком с чуть заметной хитринкой на мир божий посматривает. Иногда даже улыбнется чему-то, одному ему ведомому.      
«Не остановить жизнь, пока мать кормит свое дитя, не остановить! Слава тебе, господи!» - подумал монах  встал со скамейки. И опять не ударило болью в сердце.
А женщина поправила за ухо непослушную прядь волос и,  чуть покачиваясь, тихо запела колыбельную.
Из – за Сухоны с Дымковской слободы, вдруг рванул ветер, темная рябь покрыла воду, в воздухе замелькали сорванные платки, шлыки, взвихрилась пыль, унося  с собой  листы упаковочной бумаги, куски пакли , обрывки веревок.
Словно пушечный выстрел, но как – то по- особому, со свистом, скрежетом и звоном, грохнул, упав на камни, широкий лист прислоненной к барке кровельной жести. Вороной жеребчик, привязанный  рядом, рванулся в сторону, оборвал привязь и,
 сбивая с ног шарахающихся людей, оттого еще дичее становясь, понесся срезом склона к только что покинутой монахом скамеечке. Женщина, баюкавшая ребенка, видимо сама задремала и не видела опасности.
- Берегись!- крикнул монах женщине и, собрав последние силы, бросился  наперерез к ошалевшему коню.
- Я успею! Успею! Не остановить жизнь! – радовалось,  разрываясь от непосильного рывка, сердце.
Оттолкнулся монах от сухого булыжника и всем своим телом, словно превращенным в пушечное ядро, ударил жеребчика в переднюю лопатку.
Люди видели, как от удара конь слетел на выстланный камнем склон, не удержался копытами и съехал на боку прямо к воде. Вслед за ним скатилось безжизненное тело монаха.
Ветер стих. Очнувшись от криков толпы,  молодая женщина прижала к себе испугавшегося ребенка.
Единственное облачко на всем августовском небе неожиданно закрыло праздничное солнце. И также неожиданно потемнели кресты и купола Никольской церкви. Но и в этот миг была  она похожа на невесту, выбежавшую встречать своего жениха.
Выбежала, да так и остановилась, замерла. На века.
Молодая пара первой бросилась вниз. Наклонились над телом монаха. Девка, вздрагивая от рыданий, почти кричала: « Как же так?!  Он ведь такой смиренный, кроткий был. Это он из-за бабы с ребенком бросился. Кто бы мог подумать!»
     Парень отвел глаза. Взглянул на нахмурившуюся Никольскую церковь и почти шепотом произнес:  «День, наверно, Аленка сегодня такой.Спас. Преображение».