- Э, тётка, чего под ногами мельтешишь!
Явилась не в урочный час, да ещё мешаешься.
Разве с полуночи до утра не наше время?
Дай пожрать спокойно…
- Слышь, эта Муся каждый раз к нашей
кормушке суётся, мало ей припасов в
холодильнике? Во, глаза завидущие!
- Да и мужичьё тоже не подарок.
Давеча ни за что ни про что Кешу
стопариком прищемил.
- Это он с похмелья – гляделки не протёр…
- Без разницы. Никакой совести у этих двуногих нет.
Людьми ещё называются! Ты чего их защищаешь?..
- Ну как, всё же разумные, как и мы с тобой…
Есть, как говорится, надежда на выздоровление.
(диалог двух тараканов под газовой плитой)
***
Илья Иваныч едва дождался восьми часов, с каких открывался ближайший магазин в торце соседнего дома, и, придерживаясь за перила, ринулся вниз по лестнице, бормоча:
- Мне только в лифте ещё застрять не хватало… - пытаясь на ходу при этом вспомнить, закрыл он квартиру на ключ или нет.
Однако прямо у подъезда столкнулся с Инной, женой своей, от которой, собственно, и скрылся неделю назад на запасной аэродром (объяснять сей термин пока недосуг, поскольку есть риск упустить из поля зрения нашего героя, и тогда, поверьте, рассказ про тараканов не состоится).
- Я тебя с половины седьмого утра тут караулю, - и тёмные глаза её тревожно и взыскующе впились в его небритое, осунувшееся лицо.
- Так… - с хриплой досадой сказал неопохмелённый Илья Иваныч, стараясь избежать столкновения с её расширенными зрачками, дабы не нахвататься "зайчиков", как от электросварки. - Я вообще-то по делу… Щас! Приду! Погодь! - и хотел вырулить размашистым зигзагом в сторону – обогнуть, так сказать, непредвиденное и небезопасное препятствие.
- Я с тобой! - прытко заступила Инна дорогу.
- Тогда на! - И он разжал ладонь с деньгами: - Купи сама, я здесь подожду. - И это в нём, мои дорогие, малодушие взяло верх в результате внезапного ослабления тонуса: тяжело вдруг стало в магазин-то переться, так почему ж на другую персону не переложить тяготы, коль сама в сторожа записалась... Да и в магазине народ, небось, толпится. Инна же рядом молчком не выстоит, под руку что-нибудь да скажет-таки, есть у неё такая привычка, и отношения, чего доброго, выяснять начнёт уже там – прилюдно…
У Инны в согнутом локте пакет с ряженкой и какая-то булочка – то есть она только что из магазина, но, тем не менее, без лишних слов берёт с разжатой его ладони рыжую купюру и, развернувшись, чуть наклонясь вперёд, быстрым шагом спешит по дорожке.
- Впрочем, я с тобой… - неясное недоверие дрогнуло в его голове, но не оформилось до чёткого вывода: то ли слишком быстрый старт взяла супруга и, значит, ему тяжело будет за ней поспеть, то ли что-то ещё…
- Нет, подожду. На лавочке… вот здесь, - и сел.
Когда она вернулась, он был крайне разочарован: женщина взяла всего-навсего стограммовую скляночку: именно эта мысль, как он сейчас понял, и шевельнулась давеча в его заторможенном мозгу: сэкономит либо по-своему рассчитает норму – ох уж этот добровольный сторож-посланец.
«Мог бы и догадаться!.. Как дважды ж два!» - И захотелось Илье Иванычу зло потребовать: давай, мол, сюда сдачу тогда уж! - Однако он наперёд знал все её аргументы, и дискутировать сейчас сил у него не было никаких.
Уже в квартире Инна засыпала вопросами: почему не отвечал на телефонные звонки и звонки в дверь?.. Она со вчерашнего дня тут, приезжала с родственниками – звонили, стучали, вызвали милицию, хотели ломать дверь. Хорошо, соседка подвернулась с верхней площадки, успокоила:
- Сказала, видела тебя совсем недавно…
Илья Иваныч хотел уточнить, в какое именно время это происходило – стукотня эта ваша, тогда бы он мог сообщить определённо, где находился на тот момент, но опять вовремя спохватился и не стал втягиваться в тары-бары… Это ей нужны разговоры, чтобы не чувствовать его отчуждения… Он скинул башмаки и, не надевая тапок, прошлёпал на кухню, скрутил пробку с «мензурки» и, не тратя времени на поиск закуски, употребил… Затем сидел некоторое время не шевелясь и удивлялся, как странным образом голос жены из резко-неприятного постепенно становится вполне приемлемым для восприятия.
«Превращениям несть числа! Вот так вот, - сказал он себе, наконец. - Рассчитываем в одном исчислении, а получаем в другом…» Он имел в виду, что, убегая от жены, сам вскоре намеревался позвонить и торжественно сообщить: отныне, Ин-нусь, ты безраздельная хозяйка в своём гнёздышке. А это значит: сама сдуваешь пыль с мебелей и безделушек, посуду моешь сама, ответственность за всё несёшь сама, и сама же к себе предъявляешь претензии, если что не так. А он… «А я в своей норе живу тоже, как хочу». Короче, каждый индивид живёт, как ему заблагорассудится.
Однако провидение, если уж на то пошло, философствовал он дальше, также вносит свои коррективы…
Далее произвелось следующее. Супруги втянулись-таки в прения и объяснения, и, в конце концов, помирились… Инна помыла мужа под душем и… еле живого повезла домой, на московскую квартиру.
И хотя всё сложилось, можно сказать, не самым худшим образом, в дороге он продолжал, насколько мог, осмыслять своё отступничество…
«Не те были планы, не те… План главный – это жить одному… по-своему!»
Последние две недели он приводил в порядок свою, доставшуюся ему по смерти матери, «берлогу», с которой съехали квартиранты. То и дело, между прочим, повторяя вслух и мысленно: «Ты копошись в своём гнёздышке, а уж я как-нибудь перекантуюсь – в своей норе…» Приводил, приводил и…
…И опьянённый охватившим его чувством свободы – воли! – вдруг сорвался и запил. И даже забыл, что надо бы позвонить в офис к себе, предупредить. Впрочем, Волк и Филин (прозвища институтских друзей – производные от фамилий) никогда не обращали на такие мелочи внимания. Сами, если требовалось, не гнушались позвонить своему компаньону в любое время суток… Правда, в последнее время что-то на их фирме происходит не совсем понятно-внятное… и надо бы самому проявить активность. Ну да успеется…
К тому же, было ему, в самом деле, не скучно одному, чтобы беспокоиться о какой-то там фирме, потому что на другой же день, как он «развязал», к нему от соседей (а от кого же ещё-то?) приполз… таракан. Таракан-таракан-таракашечка. Илья Иваныч заприметил его, наливая себя чаю, и хотел ошпарить кипятком, но передумал: уж больно могуч, породист, блестящ и, пожалуй, красив оказался пришелец. Красавец-великан, да! А усищи! А важность, достоинство какое в поступи! А прыть! Рысак рысаком, иноходец! Илья Иваныч передумал совершать убийство и, выловив выдающийся экземпляр, посадил его "под замок" - в спичечный то есть коробок. Вскоре за первопроходцем прибежал и второй разведчик, и тоже угодил в застенок. Третий явился на третий день. А на четвёртые сутки Илья Иваныч догадался извлечь из этого пользу и устроить тараканьи бега. Но сначала, справедливо рассудил он, необходимо приучить участников к жёстким правилам – регламенту – и потренировать. Чем он тут же и занялся.
Когда же Инна спросила:
- Что это? - разглядывая крышку от большой картонной коробки с обозначенными в ней полосками в виде желобков, Илья Иваныч едва не брякнул: тараканий ипподром, но в который раз вовремя спохватился. Таракашек своих он держал в кладовке, и пищи им там хватит надолго, даже если отсутствие тренера затянется…
- Чего ты всё тряпкой своей возишь? - вопросом на вопрос сбил он её любопытство. - Вредно так часто пыль протирать.
- Не пыль, а следы!
- Какие ещё следы?
- А кто это, не тараканы натопали? Ух!
- Это тебе, что ли, слоны? Тараканы – чистоплотнейшие и умнейшие существа. Исключительно мыслящие твари. Это тебе не черепахи и не вараны, от коих вонь за версту. Слышит она, видишь ли, топают ей на ухо. Не трожь! Кому говорят!
- Как же, весь стол устряпали!
- Что ты болтаешь! Где, где, какие следы? Они в тапочках ходят.
- Уж не ты ли им тапки пошил? Совсем сбрендил.
- А хоть бы и я. Тебе не всё равно?
- Развёл тут свинарник, понимаешь!..
- И свиней не трожь. Самое родственное человеку животное. Между прочим. Понятно?
- Точно, белены объелся.
Арсения Петровича охватило и даже сцапало, можно сказать, раздражение, когда ему позвонила дочь с просьбой уложить мужа к себе в больницу, в хирургию. Он-то хорошо знал за Инной эту способность – сперва довести человека до сумасшествия, а затем броситься спасать его от петли или прыжка с балкона головой вниз, чтобы почувствовать себя спасительницей, радетельницей... Ещё в детстве её трудно было переубедить в чём-либо. Если втемяшится ей в голову «брито», то ни за что не докажешь, что «стрижено». «Бабьё!» - скрежетал он в таком случае зубами. Инна была его дочерью от первого брака, от второго брака он имел также дочь и сына, от третьего… от третьей воздержался что-либо иметь, кроме воспоминаний. Да и те невесёлые. Нет, он себя не выгораживал, знал цену своей невыдержанности, амбициозности и прочих недостатков. Поэтому обо всех своих жёнах выражался лаконично: «Бабье – оно и есть бабьё!» И никаких развёрнутых пояснений. Все эти книжонки зарубежных психологов он презирал, потому что считал: если человек не наделён природной интуицией и не воспитан должным образом (это кивок в сторону жён: "Девок прежде всего пасёт баба!"), то вычитывает он из них одно – лишь то, что касается его выгоды, а не партнёра. Да и невозможно без интуиции переложить советы чужого по менталитету человека на свой покрой. А тем паче такой читательнице, как Инна. Что ни скажешь ей, тут же, без раздумий, без паузы – из вежливости хотя бы, – отметет, да ещё и охает. Характер такой. В него пошла. Но и мать постаралась, куда от этого деться… Короче, циклическая шизофрения! Таким он обычно рекомендовал придерживаться хотя бы нескольких правил. Если у тебя обострение и уже зациклило, то: слушайся старших; никому не предъявляй претензий – попросту: не учи; хочешь заниматься чем-либо – занимайся, других не принуждай; не жалуйся ни на что и ничего не проси... Правила затверди, пока ты ещё в здравом уме, чтоб без напряга вспомнились...
Впрочем, что это он? Не для себя ли он сии правила изобрёл?.. Ведь не устаёт напоминать им, детям: вы все в меня до последнего ржавого винтика...
В молодости Арсений Петрович сначала хотел посвятить себя служению Мельпомены – сочинял пьесы, две из них даже были поставлены на провинциальных подмостках. Однако позже он предпочёл профессию хирурга, сочтя её для себя более важной и надёжной, в смысле заработка, нежели сочинительство. К тому же она, Мельпомена, требовала полной самоотдачи, а сочинять стало попросту некогда. Но сейчас, вспомнив о былом, как выражаются беллетристы, он вдруг подумал: а не разыграть ли ему спектакль, но уже не на сцене, а в антураже своей больницы, где он проработал – Бог мой! – более сорока лет. А?.. А?!. Хм. Хм! Хм… Этакую воспитательно-назидательную пиеску срежиссировать…
Вот, собственно, такая диспозиция. Воображение честолюбца заработало…
Тут надо сразу заметить следующее. Арсений Петрович был человеком православным. И чем старше становился, тем глубже утверждался в вере. Тому способствовало многое: и мироточащая икона, попавшая к нему задолго до обращения к вере, и позже – паломничество на Афон, и брошюры патриотического толка – не на квасе, конечно, замешенные и не на экстремизме. Ну, со всем этим и усугубляющееся беспокойство и даже боль за свою нацию, за свой народ, который, имея стольких недругов, сам себя уничтожает беспощадно и нисколько не меньше, чем в прошлые времена, а именно – а именно: безмерным пьянством. Статистика в данном случае подтверждалась, к сожалению, собственной врачебной практикой. Это беспокойство при его импульсивном, нетерпимом к худым вещам характере со временем превратилось в идею фикс. И дочь, надо заметить, обращаясь к нему по поводу его зятя, целила наверняка…
Арсений Петрович загорелся преподать зятьку наглядный урок, сценарий сего действа возник в голове очень скоро и сам собой, и отец, уже нисколько не злясь, перезвонил дочери:
- Привози. Я всё приготовлю…
«Человека всегда что-то угнетает… даже радость, если её количество превышает нормы конкретного организма. Ну, нельзя ему больше радоваться, чем положено и назначено свыше!» - Так размышлял Илья Иваныч, лёжа под капельницей. И мутным взором приглядываясь к своим соседям по палате. К чему это он? А не знаем пока. Такие вот мысли в голове бродят, он и формулирует их от нечего делать и по мере сил. А когда надоедает сие умничанье, переключается на визуальный ряд – глазеет по сторонам, даёт голове отдохнуть.
Вот, что это?.. Пятно крови на простыне выцвело и стало кофейным. Илья Иваныч посмотрел на руку, куда была вставлена игла, и увидал, что локоть у него распух и продолжает пухнуть, и ощутил при этом боль, точно натянувшаяся кожа вот-вот лопнет.
- А что это?! – воскликнул он, скорее в удивлении, чем в испуге. Сосед слева, Саша Примат, испугался больше вскрикнувшего – бросился в коридор, и вскоре прибежали запыхавшиеся Арсений Петрович с медсестрой. Арсений Петрович сам вытащил иглу и переколол её на правую руку Ильи Иваныча. Глядя на вспотевший лоб тестя, тот спросил:
- Рассосётся шишка эта?
- Конечно, дружок, обязательно рассосётся. Лекарство это и под кожу вводят, только помедленнее.
Поскольку больше Петровичей в окружении Ильи Иваныча нет, будем для краткости называть в дальнейшем нашего доктора попросту Петровичем, да и зятя его тоже подсократим – Ванычем проще называть, язык не будет запинаться о двукратную «И». Договорились?
Постепенно, после того, как Ваныч прошёл процедуру приёма в больницу, когда его тесть заставил побывать у нескольких врачей, тогда как ему и сидеть-то было в тягость, он начинал приходить в себя. И стал проявляться интерес к «коллегам по несчастью». Слева у самого «рукомойника» восседал на стуле перед своей аккуратно прибранной постелью, как за столом, Примат Саша, с солидным брюшком мужчина, и читал в аляповатой обложке детектив так самозабвенно, словно только вчера научился грамоте. Разве что палец не слюнявил при перелистывании страниц. Сидел он с прямой спиной, потому как, наверно, живот мешал ему сгибаться, и напоминал объевшегося лесным винегретом шимпанзе. На этот его животик очень удобно было бы усаживать ребёнка, прямо-таки как на мягкий стульчик, удобный наклон сиденья которого не позволил бы малышу скатываться.
Вообще-то фамилия его была Примак. Но Ваныч поначалу не расслышал, а потом посчитал, что Примат гораздо больше подходит этому мужичку с незатейливым лицом мелкого, но, по всей видимости, находчивого служащего солидной конторы, лишь прибавил теперь словцо читарь – примат-читарь, чем плохо? То есть учёный примат. Дрессированный. Вполне цивилизованный, значит. Впрочем, вся это словесная эквилибристика от лукавого. Кто он по профессии – вот, действительно, любопытно узнать было бы? Хотя не всё ли равно…
Напротив, через проход, также у самой стены, лицом к своей тумбочке с продуктами и боком-спиной к Ванычу, сидел Андрэ – производное от Андрея, так надо понимать. Парень лет тридцати, с физиономией, профиль которой напоминал грубо вырубленный из дерева большой нос, всё остальное выглядело мелко и неосновательно, закруглённо как-то, вроде бесплатного приложение. Молодой человек был тощ, но с громадным аппетитом – он непрерывно ел-ел-ел (так, что становилось даже страшно за него), отлучаясь, скорее всего, лишь в туалет. На нём была майка с тремя вертикальными полосами – жёлто-чёрно-красными – и придавала носителю её вид пёстрого попугая. Его первый вопрос к Ванычу, когда тот только улёгся на предназначенную ему койку, был без затей и, как бывает в таких обителях, бесцеремонным:
- А ты с какими болячками к нам пожаловал? – то есть таким свойским тоном, каким уместнее сказать: а тебя какого хрена сюда к нам занесло?
Ваныч его тогда не очень хорошо рассмотрел из-за серого тумана в глазах, потому ответил уклончиво:
- Сам пока не знаю, корешок. Но полагаю, разберёмся общими усилиями.
Андрэ, когда не ел и не отлучался по нужде, названивал по мобильному телефону, разговаривал складно, находчиво, можно даже сказать – красиво, и голос его при этом не раздражал и не мешал углублённой сосредоточенности окружающих. Очень выразительно изъяснялся, да. Но всё сводилось в конце сеанса связи к одному: это купи, это купи, это принеси – словом, всё почти о продовольствии. О жратве. Но иногда проскакивало и такое:
- Не пудри мозги мартышкам! Подбери сиськи и дуй на панель! Раз такая умная!
В данную минуту он с кем-то договаривался о том, чтобы ему привезли телевизор, потому что предстоял отборочный футбольный матч на мировое первенство между Россией и Эстонией. И сопалатники напряжённо прислушивались. Примат по окончании переговоров сразу же уточнил:
- Ну? Успеют?
- Будь спокэйшен, - поднял указательный палец Андрэ и с видимой усталостью повалился на спину.
Рядом с Андрэ возлежал, закинув нога на ногу, Константин Александрович. У этого на тёмном лице застыло выражение мученика. И прозвище Потерпелыч как-то непроизвольно возникло у Ваныча. Потерпелыч то вот так лежал, слушая резковатого дисканта приёмничек, то сидел, заплетя одну ногу за другую и скорбно свесив голову на грудь, и зримо-непритворно маялся.
Следующим, у окна, спал Олег Владимирович. Его вчера привезли после операции желудка, и рядом с ним до сих пор возвышалась капельница. Во сне он постоянно шевелил большим пальцем правой ноги, жёлтый ноготь на котором напоминал панцирь маленькой черепашки, так он был толст и к тому же с прожилками чётко вычерченных клеточек.
И последний сопалатник – колоритный киргиз. Этакий большой пухлый малыш. И видимо, вследствие именно этой колоритности Ваныч никак не мог его называть киргизом (через и), а хотелось смачно – через Ы заглавную.
Это был, в самом деле, очень удачный экземпляр, созданный природой как некий эталон разумного существа для жизни средь прекрасных гор и цветущих лугов под синим небом, отражённым в студёных речках, бегущих от снежных вершин. Вот этакая поэзия являлась на ум Ванычу, когда он исподволь изучал внешность своего соседа справа.
Рост аборигена Киргизии составлял приблизительно 180 сантиметров. Сама фигура отличалась плотностью, как у боксёра Тайсона, только гораздо лучше отшлифованной и глядевшейся оттого более ладной, завершённой. Голова удивительно больших размеров, но без намёка на дебелизм, скорее – в подтверждение, что жили на земле некогда инопланетяне, мозг которых превосходил наш с вами размерами в два раза минимум: затылок массивный и выпуклый, но лицо приятной округлости с красиво очерченным ртом, носом, бровями. Карие глаза и выражение лица – невинны до наивности и – задумчивы, отстранены куда-то в туманную даль, в мечты или, лучше, – дивные грёзы. И когда Кыргыз что-нибудь читал, он поджимал под себя ступни ног и склонялся над своим чтивом так, точно всё его мускулистое тело имело гибкость юного гуттаперчевого гимнаста. Оттого его хотелось окликнуть: "Малыш, хошь конфету?" Когда же тот просто сидел и о чём-то размышлял, то был похож на древнего шамана или даже отрешённого Будду…
Кыргыз лежал здесь уже неделю и освоил некоторые функции медперсонала, и теперь, как настоящий медбрат, менял бутыли капельницы Ванычу и Олегу Владимировичу. Он не очень хорошо говорил по-русски, но понимал с полуслова, по жесту или взгляду.
Примат неожиданно всхрапнул. Ваныч скосил глаза и увидел, что читарь спит, уткнувшись простецким своим ликом в разворот книги.
«Та-ак, значит! Ты у нас ещё и Храповицкий! - Ваныч огорчённо поцокал языком. - Чтой-то будет ночью-то? Если ужо днё-ом… ой-ёй-ё-ой!..»
Эта ли мысль или что-то ещё спровоцировали жгучую отрыжку, и затем у Ваныча вдруг началась икота.
- О-о-о! - невольно издал он протяжный стон, означавший предчувствие долгой маяты…
Примат-Храповицкий поднял голову, погладил обеими ладонями свой животик и грудь, пошмыгал носом-кнопочкой, ласковым голосом произнёс:
- Мебель приснилась.
- М-мебель? Ик!
- Ну. Мебелью торгую. Приснилось, что торгую мебелью.
Ваныч рассматривал примятое лицо Примата-Храповицкого и не знал, какой уточняющий вопрос ему задать, чтобы понять, о какой мебели идёт речь. Тот объяснил сам.
- Я на складе работаю, кладовщиком. И мне приснилось, что я очень удачно толкнул партию задрипанной мебели. Год уже валандался с ней. Уценили, и всё равно никак не сбагрить. А тут, значит, раз и готово. Да по прежней цене. Налом. К рукам прилипло, понимаешь?
- То есть сон хороший?
- Да, приятный.
- Это для тебя. А для того, кому толкнул эту мебель?
Примат насупил белёсые бровки, но так, очевидно, и не понял хода мысли собеседника.
- Это… - поспешно поменял Ваныч вопрос на более простой: - Я подумал… часто тебе, Саш, снятся такие сны, о работе?
- А мне только и снятся о работе.
- Вот как!
- Иногда снятся не очень удачные сделки, и тогда настроение фиговое. А как вот сейчас, так и… - и Примат улыбнулся улыбкой счастливого индивида.
- Что ж… тебе можно позавидовать.
- Мне уже говорили про это.
К Андрэ пришёл товарищ, принёс телевизор, стал его настраивать на столе у окна.
- Давай, живенько одевайся, - поторапливал он, - а то девчатки наши скоро на стрелке будут.
Андрэ, выглянув в коридор, стал переодеваться в принесённую товарищем одежду. Потом оба выскользнули за дверь, а у телевизора крепко умостился Примат и стал налаживать программы.
- Что же он пульт не принёс, гад такой. Не налаживается! – Тут ему удалось поймать нужную программу, и он довольно крякнул: - Хо-хо! Футбол уже наш! Вау!
Кыргыз, внимательно следивший за действиями Примата, кивнул и стал менять бутыльки в капельнице Ваныча.
- Последняя на сегодня.
Затем он посмотрел на капельницу Олега Владимирыча и вновь уселся в позу невозмутимого Будды – читать газету и размышлять о судьбах мира. Так, во всяком случае, хотелось думать Ванычу.
К Примату пришла жена. Очень милая и сразу как-то понятно стало, что любящая, спокойная, преданная, совершенно домашняя. У Ваныча в голове возник дурацкий вопрос: как такая шикарная женщина могла достаться столь невзрачному внешне мужику? Да ещё без извилин в голове... Неужто из-за хорошо продаваемой мебели? Экая обида и зависть… Шутка, конечно. Наоборот, Ваныч ощутил, что ему удивительно приятно наблюдать подобное… Жена выгрузила сумки с продовольствием в тумбочку, и вышла с мужем в коридор. Ваныч, развязавшись, наконец, с капельницей, вскоре отправился в туалет и увидел Примата на скамейке с женой и молоденькой хрупкой девочкой-подростком, такой же милой, как и жена Примата.
Когда Примат вернулся в палату, Ваныч поглядел на него пристально и сказал:
- Тебе, Саш, опять можно позавидовать.
- А? - Примат слегка оторопел. С набитым ртом он обернулся к соседу и Ваныч едва не прыснул: с надутыми щеками и испуганно-вопросительными глазками Примат стал похож, действительно, на примата – на гориллу, к примеру, – один к одному.
- У тебя такие милые жена и дочка… сразу чувствуешь – любят тебя без памяти и ты с ними счастлив. Сколько дочке, лет четырнадцать?
- Что ты! Двадцать семь.
- Серьёзно?! Такая миниатюрная. Ничего бабского. Замужем?
- Да. Уже и внучок есть.
- Жаль. А то посватался бы.
Примат ещё долго цвёл после всех этих словесных «шедевров».
К Потерпелычу часам к пяти тоже прибыла жена. Прибыла – глагол, пожалуй, наиточнейший, поскольку электричка, к примеру, тоже прибывает: с гулом, шумом, скрежетом тормозов. Высокая, плотная, в тугих джинсах, с развязной манерой говорка рыночной торговки. Под перекисью кудряшек круглое личико простодушной бабёнки. Она принесла пухлый пакет с байковым одеялом и зашуршала, его распаковывая. Одеяло повергло Потерпелыча прямо-таки, без преувеличения, в клинический шок. Он чуть ли не заплакал. И плаксивым голосом стал укорять:
- Тебя кто просил?
- Ну, Костик, по телевизору сообщили: будет ночью холодно. Чай, не месяц май и даже не апрель-акварель. А про марток умные люди сказывают: надевай трое порток. Штанов то есть. Знаешь такую пословицу? Вот. Портки – это те же штаны, только по народному, по-деревенски...
- Да зна-аю!.. Мне и под этим одеялом жарко. Ты видела, как я лежу – голышом почти.
- Ты что, не веришь синоптикам? Синоптики изучают погоду и климат по своим приборам и предсказывают нам...
- Да зна-аю... И верю! Я верю синоптикам. Но здесь очень хорошо топят. Видишь, окно открываем даже.
- Ну, тогда расстелем под тебя – мягче будет спать. Мягче – это не жёстче. Это не глупцами подмечено...
- Да ну?.. Не надо мне мягче. Мне и так хорошо. Разве я тебя просил? Я тебя о другом просил…
- Хорошо, давай отдадим его медсёстрам. Они же ночью дежурят, спят. Будут укрываться. Спать, укрывшись, куда приятнее, чем еслив не укрывшись...
- Ты что, издеваешься надо мной?! – перешёл на шёпот Потерпелыч.
- Почему я издеваюсь над тобой? Мне совсем не жалко одеяла за двести рэ. Подумаешь, безделица. Пусть пользуются. К тебе лучше будут относиться. Благодарные сёстры лучше неблагодарных...
- Унеси. У-не-си!
- Да не понесу я обратно. Охранник ещё на выходе задержит, скажет: украла.
- Унеси! Умоляю. Не ставь меня в дурацкое положение. Арсений Петрович завтра нагоняй сделает!
- А давай просто положим его тут в ногах. Как похолодает – развернёшь.
- Унеси!
Потерпелыч со страдающей миной встал с кровати и, полусогнувшись, вышел из палаты.
- Ну, видали?! Что за ребёнок такой! - воскликнула Нина, обращаясь почему-то к Ванычу.
- У нас, правда, тут жарковато, - ответствовал тот.
- А чего ж я его, зря тащила?
- Выходит, зря, - Ваныч отвернулся, давая понять, что разговор на эту тему исчерпан.
- Хм! - Нина неохотно стала упаковывать одеяло в целлофановые пакеты. - Тоже мне, больные. Жарко им, видишь ли. Жар костей не ломит. Лучше пропотеть, чем замёрзнуть. Эх, ладно. Третий раз в пенсионный фонд не попадаю! Еду-еду, куда-нибудь сверну, как нынче – одеяло, например, вот купила… Ну и не поехала поэтому в этот ваш фонд, сразу в больницу – думала, рады будут. М-да!
Вдруг Нина обратила внимание на Кыргыза, спящего поверх одеяла в одних трусах.
- А мальчику не надует? – И она глянула на пакет с одеялом.
- Ничего себе мальчик.
- Но он вылитый ребёнок. Вроде большой, а какой-то не серьёзный, пухленький потому что, наверно. И личико у него детское. Как вы считаете?
Ваныч усмехнулся. Непосредственность Нины вначале развеселила его, а теперь уже начинала томить и раздражать.
- Он кто – узбек? Армянин?
- Киргиз.
- А, какая разница, всё одно не нашей веры. Потому и боится оперироваться здесь, да?
- Не знаю.
- А я так считаю: кому какая судьба. А что, ваш доктор, по-прежнему орёт дурниной? Как зарезанный. Других режет и сам же кричит, как будто самого себя кастрирует. Чудно. Он что, дурной?.. Надо принести порошок – раковину вам почистить…
В дверь стукнули и тут же вплыли, как две уточки-близняшки, – почти круглая, как мягкий мохеровый шар, – старушка и за ней – средних лет женщина. Обе миловидные, очень похожие обликом, как обычно бывает с людьми, если они мать и дочь. Впрочем, также точно бывает с животными и людьми, машинально отметил Ваныч, если они долго живут бок о бок – собакой, например, и её хозяином. Поздоровались и прошли к кровати Олега Владимировича, где тот похрапывал и время от времени что-нибудь бормотал вслух. Вот и теперь:
- Ага! Так-так! Всё с вами ясно! Я вас не боюсь! Закон на моей стороне!
А минут пять назад издавал звуки, с трудом поддающиеся смысловому определению. Что-то наподобие звука флейты, а после этого, наоборот, противный звук торможения автопокрышек. Сейчас он пошлёпывал губами, будто кто отрывал банки-присоски с его тела:
- Олег! - шлёпнула его по пяткам старуха-тёща. - Довольно изображать юриста – ты давно на пенсии.
- Да пущай спит, - встряла Нина.
- Выспится ещё, - ответила жена. - У вас-то как дела?
- У меня-то всё нормально. А вот мой бедолага отказался одеяло брать. Вам не нужно? Я его за двести всего рублей купила. Так отдам, лишь бы назад не переть.
- Да нет, у нас много такого барахла.
- Вот, зря пожадничала. Ну ладно.
Юрист… (Что предлагают нам тёщи, не следует сразу отвергать – они, как правило, редко ошибаются, давая прозвище зятю), прибавим только его инициалы – для солидности – О.В., вроде как узник крепости ОВ, - ведь больница – та же крепость. Охранники, по крайней мере, у входа дежурят. Итак, Юрист ОВ открыл глаза, заморгал. Затем вытянул губы трубочкой, облизал их, будто для того, чтоб не потрескались, когда откроет рот. Жена приблизила к нему своё аккуратное ушко.
- Чего говоришь?
- Он ещё от наркоза не отошёл, - подсказал Андрэ. - Некоторые очень тяжело переносят.
Тёща глянула на сидящего к ней затылком Андрэ, у которого шевелились уши от пережёвывания пищи, отмахнулась, как от назойливого комара:
- Врач говорит: скачи козлом – вот и пусть скачет. А ну-ка двигай клешнями, ходи лаптями, а не то в лоб получишь.
Юрист ОВ, как по команде, быстро сел, лицо его, однако, при этом осталось прежним: ничего не выражающем, будто сомнамбула решила прогуляться, не ведая, куда и зачем.
В дверь заглянул молоденький паренёк – азиат по внешности. Сладко спавший Кыргыз (а может, притворялся?) точно почувствовал, открыл глаза, буквально впрыгнул в тренировочные штаны и, как пантера, мягко выскользнул из палаты. Вскоре и Ваныч выбрался в коридор, ему стало любопытно посмотреть на очередных гостей.
Три паренька лет по двадцати склонили свои чёрные головы к Кыргызу, сидевшему и здесь, на лавочке, поджавши босые ноги под себя, тапочки же почему-то сунув за пазуху. Он лопотал глухим, но приятным тембром, а соплеменники слушали, склонясь в почтительном поклоне – как именно перед Буддой, лишь ладони их не были сложены вместе, а покоились на коленках.
Ваныч прошёл молча мимо сего собрания единоверцев к торцу здания, открыл дверь балкончика, забранного решёткой, запустив свежий воздух. Обернулся, увидел выходящего бочком из двери палаты Примата, подождал, пока он усядется на скамью неподалёку, подошёл, присел рядом.
- Хочу изложить свою теорию свежего воздуха. Не возражаешь?
- Валяй.
- Знаешь, когда я по молодости ходил в походы, то никогда не хворал, если даже поутру волосы примерзали к мокрому рюкзаку. Проснёшься, в палатке ещё темно, хочешь голову приподнять, ба! – никак. Волосы из-под шапчонки выбились, и вот их прихватило ледком. Изловчишься, погреешь руками, дыханием, и только после этого освободишься. И ничего, говорю, никакая простуда не брала. И вообще никто в походах у нас не болел. Потому что настрой такой был. Когда есть настрой, свежий воздух только в пользу, а когда нет настроя – сразу и сопли ручейком и всё остальное. Так и здесь. Все думают: закупоримся, мол, и будем живы-здоровы, а того не понимают… Короче: тело тут лечат врачи, а дух свой поддерживать всё равно каждый должен сам. Как тебе теория?
В этот момент по коридору пробежал парень и закрыл балкон: нам на проходе дует, сказал он сердито, ни к кому не обращаясь.
- Ну и чего дальше? Кто и чего не понимает ещё? - напомнил Примат о прерванном разговоре.
- Все – всё – понимают – по – сво – е – му, - Ваныч вздохнул. - Да нет, всё нормально, это я так, о мыслях невпопад… О том, что моя теория о свежести воздуха оказалась невостребованной и потому не состоялась… для того парня.
- А ты бы там, в их закутке, прочёл им лекцию. Просветил бы. Может, и нашёл бы сторонников.
Ваныч внимательно поглядел на собеседника: иронизирует Примат или на полном серьёзе советует? Может, у него всё же есть извилины?
- Кстати, чего они в коридоре лежат? Мест не хватает, что ли?
- Их палату ремонтируют…
У Примата зазвонил мобильник.
- О? Привет. Ну, она мне укол сделала, полегче стало. Книжку читаю. А что у вас?
Ваныч снялся с лавки пройтись по коридору. У окна, выходящего на центральный вход, постоял, наблюдая за тем, как по-разному идут посетители в больницу – одни быстро, другие помедленнее. Но все целеустремлённо, точно не хотят, чтобы их заподозрили в нежелании посетить сие заведение…
Возвратившись к палате, столкнулся со стариком лет восьмидесяти, которого до этого видел лежащим в коридоре – в том самом закутке, откуда прибежал рассерженный парень. Старик так пристально глядел, что пришлось остановиться и сделать лицо внимательно-вопросительным: тоже о сквозняках хочет поговорить? – мелькнула у Ваныча мысль. – Хорошо, извинюсь, спокойствие дороже.
- Я вот смотрю… Чего?.. Увезли давеча на операцию мужичка – он всё тут приметно маячил. А что ж обратно не везут? Времени шесть часов прошло.
- В реанимации, - ответил за Ваныча Примат, убирая телефон в карман и поднимаясь со скамьи.
- Положено так? А-а … - Старик вошёл следом за Приматом в распахнутую настежь – для проветривания – дверь: - А у нас там больно телевизорик махонький-махонький, не то, что мяча не разглядишь, игроков своих от чужих отличить трудно – зрения не хватает! А у вас – о-го-го, что надо!
Ваныч взял чашку со своей тумбочки и вышел вылить заварку, оставляя решение футбольного вопроса на Примата, так как он играл тут роль сторожила-старосты – одного его взгляда хватало, чтобы Кыргыз вспомнил о своих обязанностях поменять бутыльки в капельницах или закрыть форточку.
Когда вернулся, старика в палате след простыл.
Примат хмыкнул:
- Каков шустряк – старикан-то. Наладился наш телевизор приватизировать. Нам и самим кислороду не хватает – двери настежь держим. Ишь ты – подишь ты.
Он, по всему, рассчитывал на одобрение, но Ваныч промолчал.
Ближе к вечеру Андрэ посетили две девушки, по виду сёстры, а там кто знает. Однако очень внешне похожие – и фарфоровыми личиками, и комплекцией. Одна, правда, дурнушка, вторая же – как ни парадоксально, но бывает ¬– весьма симпатична и даже изящна. Но обе приятные, чего не отнимешь. И хотя Андрэ и без того ел весь день постоянно, они его ещё покормили чем-то своим домашним, а он с удовольствием поел. Причём, кормила его с ложечки девушка-нескладёха, а он млел и чего-то успевал говорить. Вторая всё время отворачивалась, пытаясь скрыть улыбку, или прикрывала губы ладонью. И постреливала глазками по сторонам. Потом девчонки повели его в ванну и вернули оттуда с голубым в белую полоску полотенцем на голове – чалмой. Так что можно сказать: вернули они его завёрнутым. Или спеленатым. Ну, вот такое ощущение сложилось у Ваныча: играют девочки в мамочек и детишек. Нескладёха села с Андрэ рядышком на койку, и он стал ей поглаживать-почёсывать спину, а вторая – на стул у стены, и они долго о чём-то разговаривали. Позже стали "Ребёночка" причёсывать, укладывать ему волосы, и завязали, наконец, пушистым хвостом на затылке. И стал их подопечный похож скорее на дятла, чем на попугая, но девчонки от него балдели – в этом Ваныч не мог усомниться. Они уселись так прочно, словно и не собираются никогда уходить. Стали вновь кормить своего болезного. Ваныч обратил внимание, что свободная девчонка нет-нет да и поглядывала на киргиза… Впрочем, она постреливала и на остальных. Нет, на Кыргыза всё же не так, как на остальных.
Постепенно девочки раскрепостились настолько (это уже ближе к началу футбольного матча), что стали вольно, но довольно приятно похохатывать, уже не оглядываясь, из опасения кого потревожить.
И всё же симпатичная спохватилась, постукала пальчиком по часикам на запястье, однако дурнушка явно уходить не торопилась. «Сестре» вновь пришлось усаживаться на стул. Однако до трансляции матча они всё же собрались. Проводив их, Андрэ первым уселся перед телевизором верхом на стуле, перекрестив тонкие запястья на спинке.
- Итак, - спохватился он и обозрел присутствующих, повернув свой рубильник направо и налево, потёр ладошку о ладошку, как муха или таракан на печке, - каковы прогнозы, глубокоуважаемые собутыльники? Я уверен, наши выиграют… четыре – ноль.
- Ого! – перекатился Примат с левого бока на правый, так что койка под ним застонала. – Чего-то сомневаюсь. Выиграть должны, но поскромнее. Кто там у нас в нападении…
- Погоди, - Андрэ поглядел на Ваныча. - А ты как считаешь?
- Поглядим – увидим. Честно говоря, я уже лет пятнадцать ничего не смотрю, кроме классики бокса, да и то если комментатор юморной и говорит что-нибудь наподобие: он нокаутировал очень уважаемого им боксёра. Спрашивается: если ты его так уважаешь, зачем же бил? - Ваныч сделал паузу – убедиться: дошёл до слушателей юмор или нет. - Там, знаете, в боксе, никакого подлога. А тут… не с чем сравнивать.
- Ты? - Андрэ ткнул пальцем в пятку Кыргызу. Тот поджал ногу, молча пошмыгал носом.
- Ладно, - отступил Андрэ и посмотрел на спящего юриста, прикрыл ему ноги одеялом. - Этот не в счёт. - Слегка повернулся к Потерпелычу: - Ты-то чего вздыхаешь, как несчастная лошадь. Скажи чего-нибудь.
Потерпелыч стянул со спинки кровати полотенце, накрыл им голову и свернулся калачиком.
- Ясно. Его жена расстроила, поэтому не будем ему мешать продолжению мысленной дуэли – нет ничего хуже проигрыша в этом святом деле.
В палату, как мотылёк, впорхнула медсестра – такое впечатление оставили распахнутые полы её халата.
- Я так и знала, что за своим футболом вы позабудете всё на свете!
Не закончив, казалось бы, ещё свой бесшумный мотыльковый вираж, она уже успела перевернуть Юриста на бок и всадить ему шприц в мягкое место, взять другой шприц и повернуться к Потерпелычу…
- Так мы о чём? - нарушил паузу Андрэ, потирая левую ягодицу правой рукой, когда «мотылёк» упорхнула, и дверь за ней затворилась.
- Не знаю, - сказал Ваныч, видя, что Примат никак ещё не соберётся с мыслями после инъекции, - как сейчас тренируют наших футболистов... Мы вот в детстве подражали бразильцам – играли на песке, пока кожа с подошв не лезла. Причём, наклейки друг другу делали из фамилий игроков нашей сборной, так что в патриотизме нам не откажешь. Ты, допустим, Стрельцов, а ты Яшин, ты Малафеев, а ты Банников, ты Блохин… Но возились на песке, и по кочкам скакали. И знаешь, какой дриблинг был у каждого?!. О-о! Не то, что теперь. У, кричит, а-а, руки к небу воздел! Неровность поля сорвала блестящую атаку! Позор ответственным за стрижку газона!
- Нет теперь талантов, по-твоему?
- Таланты, может, и есть. Нет стойкости духа. Ведь если есть уверенность в себе, ты в решающий момент загоришься, а не окоченеешь с испугу. Наоборот, включишь добавочные силы, новые ресурсы, максимальные обороты… они сами включатся! На кураже, что называется! А что у нас? Ноги ослабнут, силы покинут, стушуется, махнёт рукой… Да ещё говорят, договорные матчи…
В этот момент диктор вскрикнул:
- Довольно неожиданный удар! Рядом со штангой…
- Вот вам, пожалуйста – какая это неожиданность, скажите на милость?! Промазать – неожиданность для него!
Диктор продолжал:
- Неплохо, неплохо убрал мяч под себя! Хорошо выскакивал! Но… мяч прошёл мимо.
И дальше в том же духе – Ваныч, улыбаясь, загибал пальцы.
- Игрок всего себя отдал игре и уступил место Гансу.
- Да-а, много времени ушло на организацию этого штрафного удара.
- Он хотел обмануть… перебросить изящным движением… но обман не удался. У-у!!!
- У меня происходят какие-то взрывы-разрывы в наушниках. Побежал к центру Ганс. Ой-ёй-ёй-ёй-ёй…
В перерыве:
- Не мудрено, что этот… как его?.. губернатор… купил заморский клуб, а не наш какой-нибудь, - Примат потянулся, зевнул.
- Лучше бы он построил приют для старушек, - подал голос Потерпелыч и сел, не снимая с головы полотенце. Посидел, покачиваясь из стороны в сторону, и опять лёг.
- Приют? – переспросил Андрэ и, откусив крекер, стал с хрустом жевать. – А ты, Ваныч, чего думаешь?
- Насчёт старушек?
- Да, насчёт стариков, беспризорных детишек, бомжей…
- А он что, своровал эти деньги?
- Кто?
- Губернатор ваш.
- Причём тут это?
- А раз не доказано, значит... Я не знаю, должен ли кто в обязательном порядке заниматься благотворительностью. Государство в лице чиновника должно заботиться о своих гражданах, тем более о калеках если, в этом я уверен, особенно о стариках. Обязано заботиться государство, а не кивать на спонсоров. Ваш губернатор, как чиновник, должен действительно. Но, насколько известно, он свою губернию обустроил, привёл в порядок. Даже аэропорт международного класса воздвиг. Так что есть ли там обездоленные или уже иссякли, надо проверить. Что же касается своих денег, собственных, то тут дело каждого. Добровольное. Многие ведь как. Пришёл к церкви, подал милостыню, а затем на преступление сподобился… Убеждения в каждой голове свои, как и тараканы. Ежели, положим, ты считаешь, что государство должно, и всё на своём поприще делаешь для этого, то… а ежели не получается, воюешь с противниками… Законы меняешь. Сами понимаете. Какие могут быть претензии. И о совести тоже, знаете ли, не нам с вами ботать. В этом мы поднаторели до бесконечности.
"Что это я такой болтливый стал, - подумал Ваныч в некоторой оторопи. - От инъекции?.." - Но остановиться не мог.
- А вот что касается футбола… то… А чего? Чего не покуражиться? Взяли и приобрели. Чем хуже других? Не загородный дом очередной, не десятую по счёту яхту, а клуб. Глядь-поглядь и уже все россияне болеют не только за Динамо, но и за Челси. Глядь-поглядь, а там уже состав из наших русских игроков. Глядь-поглядь, а русских в Англии вдруг стало больше, чем англичан-аборигенов... Ну не все поголовно… Но и в Спартаке сейчас также не все белобрысые бегают. А? Так что, Андрэ, можно ли судить в данном конкретном случае?
- Не знаю. Мудрёно всё. Да и на фиг мне ваша политика. Я в домашних делах не разберусь никак…
Начался второй тайм.
Комментатор:
- О! Ганс продолжает творить чудеса!
- Тут хотя бы одно чудо свершилось! Хоть бы раз понять, что к чему... - Андрэ взял книгу и стал читать. Примат тоже не спешил к экрану, спокойно себе умывался, благо водопроводный кран рядом. Так что смотрели теперь только Ваныч с Кыргызом.
- Гол! – завопил диктор. - Мерзавцы!
Андрэ с Приматом очутились поблизости с экраном. Диктор:
- Стало легче дышать. Вы не находите? Однако нужен, ой как нужен, обязательно нужен второй гол. Ой-ёй-ёй – прямо головой! Великолепный, очень хороший выстрел в дальний угол!..
Четверо в палате – Андрэ, Примат, Кыргыз и Ваныч – отплясывали так, что диктора не стало слышно. Даже Потерпелыч снял с лица полотенце и с немым укором наблюдал происходящее. Юрист, не открывая глаз, воздел руки кверху и шевелил пальцами.
- Вот наши три богатыря, - прорвался наконец в эфир и голос диктора, - наши тренеры… наша троица... именно их стараниями наши игроки…
После футбола Кыргыз повернул телевизор к себе. Примат спросил:
- Свет никому не нужен?
- Погоди-погоди! - Андрэ поспешил включить свою настольную лампу: он опять ел.
- Гаси, Анарбек, трансляцию, поздно уже, - распорядился Примат.
Но Кыргыз на сей раз распоряжение «старосты» проигнорировал, лишь убавил звук.
«Видимо, давно, - подумал Ваныч, засыпая, - не наслаждался… как уехал с Киргизии своей…»
Примат укоризненно покачал головой, выключил свою лампу, и удрученно вздохнул.
«Так-то вот, - на исходе сознания подытожил Ваныч, - выходят из подчинения выходцы с гор… рано или поздно».
Сколько спал? Не понял.
Храп Примата напоминал несыгранный симфонический оркестр.
- Вот это да! – Ваныч даже сел и с восхищением осмотрел ночную палату. Никто, коме него, не восхищался. - Как вам всем не повезло! Спите, спите. Так всё и проспите на свете! А самое замечательное в мироздании – это музыка!
Но вскоре патетики поубавилось. Ваныч толкнул кровать Примата ногой. Безрезультатно. Толкнул посильнее. Храп прекратился, но через пять секунд возобновился с увеличенной громкостью… правда, сменился регистр – с мажорного на минорный.
- Хм. Он ещё и не доволен. Мешают ему музицировать, видишь ли…
Ваныч встал, пошёл в туалет. В тёмном коридоре столкнулся с человеком, поприветствовавшим его вскинутой ладонью. Ваныч невольно отсалютовал так же. Обернувшись, различил лысину в обрамлении длинных волос. Чудак, право. А походка-то, походка какая вальяжная. Не из туалета чешет, а по проспекту вальсирует.
Вопрос, однако – как победить храп? – встал перед Ванычем со всей своей неотвратимой очевидностью: величина децибел превышала способность его организма существовать.
- Нет тут никакой альтернативы. Либо жизнь, либо смерть. Лично я выбираю первое! – Ваныч взял с тумбочки книгу и плашмя уронил её на пол. Решительно никакого эффекта. "Уронить банку с водой? Не гигиенично…"
Из-под телевизора возникли тараканьи усы, пошевелились, зондирую пространство. Затем тихо-спокойно вышел крупный таракан.
- Ну-к не наглей! - Ваныч постучал ногтём по столу. Таракан опять пошевелил усами и скрылся назад под телевизор. И одновременно прекратился храп.
- Ага. Так-так. Понятно. Спасибо за подсказку. Но ты-то откуда здесь? Или у тебя тоже панкреатит? Нехорошо. Пить тараканам вредно до смерти. Тараканам спортом надо заниматься.
Примат всхрапнул и носом вывел звук флейты.
Ваныч нервно побарабанил ногтями по тумбочке и… даже затаил дыхание: Примат вновь умолк!
Стараясь не спугнуть или разбазарить удачу, Ваныч потихоньку лёг и стал ждать.
Вот Примат осторожно всхрапнул, точно испрашивая разрешения, затем второй раз и… начал выводить, пока ещё не во всю носоглотку, и пока ещё простенькие коленца рулады… А Ваныч, в полном напряжении, поднял руку над тумбочкой и – три раза ноготочком: тук-тук-тук!
Храп мгновенно пресёкся, точно его производитель захлебнулся и пошёл ко дну. Ваныч не знал, как ему ликовать-торжествовать. Он гримасничал, таращил глаза, беззвучно разевал рот… жаль, что нельзя было в этот момент его заснять на камеру.
Следующую попытку Примат осмелился предпринять минут через десять. На этот раз ещё осторожнее. Фьють-фьють. Трель-трель-трель – и молчок, выжидательная тишина. Пауза минуты в полторы и опять: тю-тю-тю – соловей прямо, соловушка, пташка Божья. Трюль-трюль… чик-чирик… – и тишь-гладь.
Давай-давай, ободрил Ваныч симфониста, и когда тот осмелился на более роскошную фугу, вновь пару раз стукнул ноготком.
Примат едва не вскрикнул, сел на кровати, будто пружиной выброшенный, посопел носом возмущённо-испуганно… медленно повалился навзничь, затем повернулся на бок. Ваныч долго не засыпал, очень уж ему понравилось истязать храпящего найденным способом-средством. «Ну не садист ли я?» Сон таки одолел его. Однако…
Храп со стороны Кыргыза был не столь вызывающ. Скорее, напоминал задушевную беседу двух приятелей-баритонов. Ваныч постучал ногтем по тумбочке Кыргыза – никакого результата. Кыргыз и в ус не дует. Но то ли Ваныч устал, выдохся – вспомним, каков напряжённый график сегодняшнего дня был у него – или храп Кыргыза, действительно, не столь вреден для здоровья, но... бешенство вдруг охватило его – он вскочил, навис коршуном над спящим, как если бы хотел его закогтить и сожрать, и с лютой ненавистью проклёкотал:
- Задушу паразита! На части разорву!
И в тот же миг храп прекратился.
Утро. Ваныч проснулся от скандальных криков медсестёр в коридоре. Вслушался, понял: ящик склянок потеряли.
Им бы мои заботы. Огляделся. Палата на месте. Больные в ней прежние. Юрист дрыхнет. Потерпелыч угрюмо сопит, накрыв рукою лоб, и поглядывает из-под ладони на пол – возможно, также вникает в коридорный скандал, приобретший тенденцию к выцарапыванию глаз. Андрэ спит и что-то пережёвывает во сне. Примат свесился с кровати и копошится в своих целлофановых сумках. Кыргыз… а где Кыргыз?
Тут же в дверях собственной персоной возник житель прекрасных гор, – скок-скок и прыг в кровать свою, и на вопросительный взгляд Ваныча:
- Петрович идёт!
- Полундра! - зловещим шепотом объявил тревогу Примат, так что все, кто ещё спал, тут же распахнули вежды.
- Чо так рано? - с недовольной хрипотцой Андрэ.
- Шмон нужно навести! - Примат – сторожил: всё знает. - Комиссия нонче.
- Комиссия? - басит Юрист. - Не терплю комиссий. Комиссия – это анахронизм.
Но Петровича всё нет и нет.
- Кстати, - Ваныч усмешливо поглядывает то на Кыргыза, то на Примата. - Могу поздравить вас с международным дуэтом.
Кыргыз молча внимает яхонтами своих тёмных глаз, Примат приподнимается на локте:
- Международным?
- Русско-киргизским. Такой органно-симфонический оркестр ночью жарил… Прав был Андрэ: храп – вещь интернациональная.
- Когда я такое говорил?
- Ну, значит, думал.
- Не припомню.
- То есть ты против такого определения?
- Нет.
- А чего тогда?
- Я за точность.
- Похвально. Ну, так вот. Ничего прекраснее, чем сегодняшняя ночь, я в жизни своей не видывал и не слыхивал. Два несравненных таланта, выступив в ООН дуэтом, могут рассчитывать на то, что два суверенных государства вскоре опять сольются в экстазе любви и братства, и вновь будет мир и дружба между народами некогда одной страны.
- Чего, так сильно храпели? - пошмыгал носом Примат. - Забыл предупредить. Извини.
- И я? - удивляется Кыргыз.
- И ты, дорогой. И ты. Но не это самое интересное.
- А что? - сразу оба, в унисон.
- Один поддаётся дрессировке, другой, увы, нет.
- Как это? - опять оба сразу… хотя нет, Кыргыз просто высунул кончик языка от распиравшего его любопытства.
Однако тут в дверь ворвался Арсений Петрович. Он затормозил у первой койки, взглядом коршуна оценил обстановку и – бросился в пике. Первым делом распахнул окно.
- Навоняли – спасу нет! Вы что, хотите задохнуться! Я вам пропишу кислород! Нет, я пропишу углекислый газ – маску на каждого напялим!
"Вот это да!" – ахнул про себя Ваныч, и так же, как все остальные, подтянул одеяло к подбородку. Такого тестя он не знал.
- А ну, что это у тебя тут?! А?!! Что за хлам? Тебя спрашиваю!
Андрэ невольно прикрылся одеялом до самых глаза – по пятаку каждый.
- Бутылки из-под воды, - отвечал робко-глухо.
Петрович сгрёб пару сумок и – в коридор. Примат все свои сумки в мгновение ока запихнул в тумбочку. Петрович вернулся и загрохотал вновь:
- Знаешь, кто ты есть, как теперь говорят – на самом деле? Ты есть, милейший, натуральное дерьмо! Почему? Потому! Что ты вот сейчас жрёшь? - Петрович потыкал в рассыпанное печенье на тумбочке. - Тебе, с твоим панкреатитом, сейчас сухарик грызть и то не досыта! А ты чего?.. Шамаешь за обе щеки? Да знаешь ли ты, молодец, что сдохнуть тебе – раз плюнуть! Потому что ты в дерьме. В натуре! Ты сам себя туда загнал. Ты сам обделался. И потому сам теперь – дерь-мо! Ты уже не человек. Тебе ни есть, ни пить, как всем остальным здоровым людям, нель-зя! Я даже не уверен, стоит ли тебе заводить семью. Ведь ты сегодня жив, а завтра, глядишь, сдох. И жена твоя с дитятями пойдёт по миру. Нужно ей это? Нужен государству ещё один безотцовщина?
- Ну, прямо уж так и сдох, - не выдержал и обиделся Андрэ.
Петрович аж взвился, точно в пламя плеснули масла, он язвительно-весело загромыхал:
- А ты как думал?! Пройдёт пару месяцев, и ты пойдёшь куда-нибудь на пикник с дружками или на свадьбу. Пить и есть тебе нельзя – диета строгая. И тебе станет тоскливо среди веселящихся, а товарищи станут подзуживать: да брось, чего ты? Выпей, хуже не будет. Пятьдесят грамм даже пользительно. Твой доктор лапшу тебе на уши навесил, а ты и поверил. И ты, сволота, сломаешься в мгновение ока, выпьешь – ну чего там одна рюмаха? И что интересно, тебе действительно станет хорошо. А, скажешь ты, в самом деле, наврал мне всё доктор. Гадина такая! И затем ты уже без всякой боязни выпьешь ещё. А в другой раз – ещё. А в другой-другой раз – сдохнешь, в мгновение ока. Без всякого предупреждения. И всё.
- Ну и когда меня выпишите?
Петрович осёкся, поскрёб под халатом грудь. Подошёл было к Потерпелычу, но обернулся:
- Анализы сдашь, там посмотрим. Но упаси тебя Господь снова являться ко мне. В другую больницу – пожалуйста! Ко мне – уволь! Ты что, я тебя держать буду? Да по мне чтоб вы все отсюда побыстрее слиняли. Выгнать вас всех взашей и не видеть больше никогда. Не гуманно? А-а, воспитывать вас нужно? Ну-ну. А ты! - Это Петрович обратился уже к Потерпелычу. - Ты кто?
- Тоже дерьмо? – усмехнулся Потерпелыч через мучившую его боль.
- Ты? Не-ет, ты дважды дерьмо! Трижды! Я тебе говорил после прошлой операции не пить? Я тебя говорил – не курить? А ты пил и курил! Чего ты теперь хочешь? Умереть у меня на столе? Ты думаешь, мне это доставит радость? Ошибаешься. Я буду жалеть об ином. Я буду жалеть о том, что зря потратил время на тебя, а не занимался кем-то другим, кто по-настоящему нуждался в моей помощи, а из-за тебя, забравшего это время, не получил её! Вот о чём я буду жалеть. Зачем тратить на тебя, дерьмо ты этакое, силы, скажи мне? Чего ты скроил жалостливое рыло своё? Мне такое дерьмо, как ты, не жаль. Не обольщайся.
- А ты… - подступил Петрович к Юристу. -… ты чего, вообще говоря, лежишь-то?
- А что?! – испугался тот и вздёрнул ладони, точно хотел закрыть ими своё бледное лицо.
- Я тебе что сказал? Гулять собственными ногами до первого этажа и обратно.
- Голова кружится.
- А поноса нет?
- Нету.
- Будет! Я тебе его устрою. Сегодня же пропишу касторку. Будешь у меня по сто раз бегать вприпрыжку на унитаз, коль не хочешь по коридорам гулять. Я после тебя в тот же день такую же операцию сделал ещё одному, так он уже чуть ли не пляшет. А ты сопли тут распустил. А ну сядь! Кто тебя просил укрываться простыней? Я тебе для чего пелёнку дал? Изгадить всё больничное бельё хочешь?.. Так! - резкий поворот к Кыргызу.
- Ну-с! - Впрочем, голос Петровича потеплел: видимо, на этот экземпляр человеческой особи и ему было приятно смотреть. Он пощупал печень больного, почесал свою бровь. - Не болит?
- Нет, - ответил экземпляр.
- Хорошо. Скоро выпишу. Готовься. Но имей в виду: оперироваться всё равно придётся. Не понимаю я тебя, Анарбек.
- Чего?
- Ну, вот ты приехал в Россию на заработки, так?
- Да.
- Ты что, не слыхивал, что тут водка сплошь палёная?
- Слыхивал.
- А зачем же пил? Твой организм создан для живительных хрустальных вод, бегущих с высоких гор. И для кумыса. У тебя вообще нет в роду тех, кто наградил бы тебя мало-мальски стоящим иммунитетом против какой бы то ни было заразы. Потому что у вас в горах нету микробов. Нету! И тебе, такому здоровому на вид, стоит выпить здешней водчонки, как ты сразу и сломаешься. Тебе это было очень надо?
- Нет.
- Нет-нет, - передразнил Петрович. - "Нет-нет, я хочу сегодня, нет-нет, я хочу сейчас…" Слыхал такую песенку? Это для таких, как ты, дурачков. А с виду вроде умный. Ладно, ещё поговорим.
Петрович встретился глазами с зятем, посмотрел на него внимательно, спросил:
- Оклемался? - и – чего-то прокрутив в голове – переместился к Примату, скомандовал:
- На правый бок! - пощупал, постукал пальцами по дряблому животу, вздохнул. - Ну, чего скажете, достопочтимый Александр Семёнович?
- Я? Ничего.
- То-то и оно. А догадываетесь, почему?
- Почему? – скорбным эхом откликнулся Примат.
- А потому, что всё прекрасно понимаете и без меня. Сами вы себе свинью подложили, винить некого. Подлечить мы вас подлечили. Воздержитесь теперь от излишеств. Даже не так: садитесь на строгую диету и через месячишко к нам – на плановую операцию. Не внемлете моему совету, останутся ваши жена, дочь, внук на этом свете, а вы перекочуете на тот… Всё вам ясно?
- Да.
- Вот и ладушки. - И вдруг зловеще: - Это ваши носки?! А чего себе под нос, под подушку не положили?!.
И – понеслась душа в рай…
«Вот те раз! - осмыслял в это время ситуацию Ваныч. - Да мы тут все одним миром мазаны… Палата забулдыг, получается! Ну, бега-а тараканьи!»
Естественно, проникнуть в тайну сценария своего тестя он не имел возможности. Да и как, собственно, можно проникнуть в какой-то сценарий, если о его существовании известно лишь Богу да автору. Первому сия игра мелка и не интересна, и по большому счёту – до лампочки, а второму… Короче, наш Ваныч припух бы, узнай он, какую комедию завертел ради него тесть… хотя, может, и не ради него. Ради дочери – скорее.
- Итак, - закончил свой пике коршуна Петрович. - Кто на меня осердился, имеет реальную возможность пожаловаться высокой комиссии – она вскоре сюда к вам пожалует. Понятно? Желаю здравствовать!
И вышел. И хлопнул дверью.
- Ну что, заполучили? - осведомился Андрэ, спуская ноги с койки и запихивая в рот пряник целиком.
- Чья бы корова мычала, - откликнулся Юрист вполне осмысленно, как если бы его, пьяного (равно, после реанимации) окунули в ледяную воду, и он протрезвел в мгновение ока.
- А моя корова вообще онемела и трепещет у ворот, - пожал плечами Андрэ. - Обделалась корова с перепугу. Вот что с ней случилось, беднягой.
- У каких ворот?
- Скотобойни.
- И поэтому ты безостановочно жуёшь?
- А что мне остаётся делать? Нажраться до отвала напоследок хотя бы.
- А чего, правда, ты всё время ешь и ешь? - осмелился наконец потешить своё любопытство Ваныч.
- Так я две недели вообще ни крошки. Заколодило. Думал: всё, не оклемаюсь. Теперь, должно, со страху жор на меня и напал. Сам удивляюсь. Жую-жую, на живот поглядываю, а его всё нет и нет. Когда же, думаю, пресыщение появится.
- То есть переводишь добро на дерьмо?
- Получается, так. Тут Петрович прав. Но не буду ж я ему говорить, что это у меня с перепугу. Пройдет, думаю.
- Вообще-то, клин клином…
- Что ты имеешь в виду?
- Петрович хотел тебя напугать, да не получилось, видать.
- Ладно, хорош трепаться. Пойду курну, что ль, пока наш тиран не воротился…
Высокая комиссия пожаловала так же внезапно, как и давеча Петрович – минут через двадцать. До этого было слышно, как Тиран насаждал свой режим в иных пределах.
В палату влилась, без преувеличения, целая толпа в белых халатах – человек аж двадцать. А поскольку они были все разного роста и возраста, то это Ванычу показалось очень забавным. Впереди (напрашивается штамп: на белом коне) – предводитель, по осанке, по облику минимум генерал армии: статен, красив, искусно причёсан, ни дать - ни взять, Верховный Главнокомандующий, Глава… За ним, строго по рангу, росту и возрасту – его шуршащая крахмалом свита: врачи-подчинённые да ещё, похоже, студенты-практиканты, в отличии от первых слегка робеющие, но посверкивающие любопытными глазёнками, особенно девчата, у которых халатики напоминали короткие рубашонки-ночнушки, едва-едва прикрывающие разнообразные впадинки и округлости.
Ваныч смотрел во все глаза, укрывши одеялом даже нос, дабы не выказать невольной улыбки на величавого предводителя и… проникался почтением, подобострастием, уважением, трепетом даже...
Петрович, перелистывая дела в картонной папке и снизу вверх поглядывая на начальство, докладывал состояние своих пациентов.
- Этот, - давал он отповедь Андрэ не вполне академическим слогом, - молод и глуп, просадил своё здоровье не за понюх табаку, ни на что уже не годен в свои двадцать семь, разве что – в пищу бродячим котам и собакам.
Кто-то из свиты выражал свои эмоции каким-либо образом по поводу столь не изящных характеристик, только не Верховный Жрец. Он-то как раз слушал внимательно, снисходительно кивал, просил уточнить-перевести какие-то медицинские параметры на латынь, сам осматривал больного.
- А этот, - вёл Тиран Верховного к следующему пациенту, – вроде и не тупой, но тем не менее также безнадёжен: говорили ему не пей, не кури, а ему хоть бы хны. Словом, саморазрушающийся субъект. Даже не знаю, стоит ли на него тратить ещё медикаменты и силы наши. – Поворот к Юристу: - А этот хмырь слаб духом, - юрист затравленно заморгал и попытался улыбнуться, отчего бледный лицо его приобрёло совершенно глупое выражение. - Слаб на удивление… хотя и обладает интеллектом. Требует постоянной накачки и подпитки энергией извне. Если будет и дальше распускать нюни, выгоню в шею и швы снимать не стану. Этот… - резкий разворот к Кыркызу, - абориген страны гнедых лошадей. Пытался мне, глупому, доказать, что его печень нисколько не хуже печени русских забулдыг, и – просчитался. Балда балдой, короче. Хотя внешне напоминает херувима. Оперироваться боится – хочет к себе домой, в деревню Бишкек. Ну что ж, пусть чешет, рекомендации ему дадим. Врачи там нашенской закваски. А жаль, если окочурится, уж больно шикарный экземпляр для размножения. Не находите? - И – хитрый взгляд в сторону практиканток.
Ваныча Верховный Жрец решил обследовать основательно – очевидно, вследствие того, что Тиран не дал ему столь убийственной характеристики, как другим. Долго мял печень, к чему-то прислушивался, смотрел куда-то за окно, вся свита стояла не шелохнувшись, внимая – что изречёт сей обожаемый ими Светлый Разум. Однако:
- М-да, - только и произнёс их Разум, и перешёл к Примату. - А этот?
- Этот, на мой взгляд, разумнее остальных. Когда пил – закусывал. Но чревоугодие, невоздержание от многоликих соблазнов ломает и не таких стойких. Внемлет ежели нашим рекомендациям, сделаем всё возможное и невозможное. Недельки через три-четыре.
С тем комиссия схлынула за дверь. Однако в палате ещё некоторое время царила тишина. Точно все были оглоушенны увиденным и услышанным. Кто-то из ушедшей свиты – озорник, однако, – включил чайник на подоконнике. И теперь он закипал, напоминая звуком набирающий скорость поезд.
К Потерпелычу вломился друг с пистолетом на поясе и с женой, на голову его выше, в форваторе. Именно вломился. А также именно в таком сочетании – с пистолетом и женой. По ходу изложения станет понятно, почему именно так. Посетитель, похоже, совершенно не отдавал себе отчёта, какое заведение посетил. Скорее всего, он повсюду являлся столь громоподобно:
- Ба-а! - после самоуверенного толчка ногой в дверь. - Еле нашли! Ты чего тут прячешься, друган? Чего не встречаешь у парадного входа? Мне там с боем пришлось пробиваться! Во, видал? – с гордым видом похлопал он по кобуре на поясе. - Не эта б штука, хрен пустили б! Хотел уж всех порешить!
Был он небольшого росточка, но крепок, в форме с надписью на груди и спине «Охранник», в высоких со шнуровкой ботинках – одним словом, вояка-забияка, да ещё портупеей перекрещен для устрашения не особенно чувствительных. В руках – по большой хозяйственной сумке, которые он бросил на пол с грохотом.
Потерпелыч нисколько не смутился, наоборот – расцвёл, точно к нему в гости наведался министр здравоохранения собственной персоной, и сейчас он ему пожалуется на грубияна Тирана и Верховного Главнокомандующего давешней комиссии.
- Садись! - это – миловидной жене, улыбающейся во весь оранжевый рот и возвышавшейся на целую голову над всеми и всем. - Вот сюда садись. Хозяина нет – можно.
Женщина ещё шибче заулыбалась, причём так, словно ей отпустили с десяток комплиментов, и, не жеманясь, бросила на кровать Андрэ свой зад, будто хотела проверить на прочность панцирную сетку да и всю конструкцию в целом. А друган полез обнимать Потерпелыча, хлопать его по плечам и спине, вещать своим трубным голосищем:
- Вот с работы – и сразу к тебе. Сумки… это мы с Надюхой по шмоткам ударили, по магазинам прошвырнулись. Ну, рассказывай! Чего ты тут засел? Тебя на работе ждут, а ты... Хочешь, позвоню? - выхватил из кармана мобильник, набрал номер. – Вот! На тебе – х-хренота! Деньги ещё не дошли. Я только что их забросил… Дай свой! - жене Надюхе. И та радостно достала трубку, поспешно подала.
- Эй, - уже в телефон кричал друган. - Я у Костяной головы! У биллиардного шара! Не помнишь? Да ты чо?! Слышь? Он ничо, ещё не помер. Да. Привет тебе! Вот, сидим с женой, радуемся, что живой. Да. Ну ладно. Хочешь, тоже беги к нам, мы тебя подождём. Нет? Далеко? Ну ладно. Бывай.
С видом, будто совершил некий подвиг, друган осмотрел палату, но никого как бы не увидел… или не удостоил внимания своего…
- Слышь, я ей говорю, - подёргал Надюху за юбку, - давай заедем к бильярдному шару, к тебе то-ись. Она и говорит: давай. Мы и поехали к тебе. А если б она не согласилась, я б ей, знаешь что… - друган выхватил пистолет из кобуры, приподнял подол Надюхи и наставил туда дуло. - Я б ей ногу отстрелил! Вот так, со мной не забалуешь. Как?
Надюха в этот момент зарделась столь красочно, что не спутаешь – удовольствие своим вниманием супруг доставил ей преогромное.
Ваныч наблюдал во все глаза, даже рот слегка приоткрыл.
- А вчерась собаку застрелил. Да! Идёт за мной, понимаешь, и нюхает мои пятки. Э? Идёт и нюхает. Мне такие дела не нравятся. Достаю пистолет и бемц! И нечего меня обнюхивать.
Друган залился квохчушим смехом. А Надюха робко оглядывалась, ища на лицах очевидцев одобрения своему героическому мужу.
- Пойдём, что ль, в коридор, а то жарко тут у вас. Сумки пускай валяются, я их заберу, когда уходить буду.
И все трое высыпали в коридор.
Ваныч несколько ошалело посмотрел на Юриста, ему хотелось поделиться впечатлением и узнать мнение чужое, но Юрист спал. Кыргыз для этой цели не был пригоден – Ваныч уже убедился, что при всём своём внушительном и колоритном облике, Анарбек не обладал высоким интеллектом, да и по-русски говорил в пределах обихода. Примат же читал детектив и даже не отвлёкся на посетителей.
«Н-да, бега тараканьи... - даже мелькнуло несуразно: - Может, померещилось?»
Из коридора донёсся зов:
- Мальчики! Обедать!
Юрист резко сел и держа голову, как переполненный сосуд, пошарил по тумбочке ладонью:
- Ложка моя где?
- Тёща, небось, унесла, - напомнил Примат. - Она тебя кормила, а потом машинально запрятала… Да ты не горюй, в столовой попроси, у них на крайний случай…
Кыргыз уже спрыгнул с кровати, был в дверях с ложкой и кружкой… Ваныч решил пойти чуть позже, когда не будет очереди. Вернулся Андрэ с наполненной миской – он никогда не ел в столовой – и склонился над своей тумбочкой…
В столовой Ваныч попросил добавки, но раздатчица отказала, мотивируя тем, что ещё не все поели. Но поскольку перед этим она щедро нагрузила тарелки двоим мужикам, отказ задел Ваныча за живое. Он, собственно, не очень и хотел, и попросил просто по инерции – кроме него и двух упомянутых мужиков никого больше в столовой уже не было, он и хотел ещё побыть тут в относительном одиночестве, чтоб подольше не возвращаться в палату. А тут на тебе. Этим – пожалуйста, а тебе шишь без масла. "Странно, однако, вот что, - говорил он себе, шлёпая по коридору, - то, что ты обиделся – вот что. Что тебя это задело и даже заело? Какая глупость! Разве ты голоден? Нет. Так чего? Странно. Ей-богу странно. За пару дней ты сделался полноценным обитателем этой от среды больничной, и твоя психология утратила индивидуальность. Понимаешь? Вот как мощно, оказывается, влияет окружение! Правда, есть смягчающие обстоятельства – алкогольная заторможенность, все эти капельницы, от которых голова твоя, что порожний чугунок. И всё-таки, и всё-таки… Ай-яй-яй-яй! А потом осуждаем других, как они так нехорошо вели себя в толпе, в стаде людском… Да, стадный инстинкт, дружок, – значит, и реакции животные. Обиделся он! Обиженный теперь. Ляжет на бочок и будет переживать, мусолить эту свою обиду, нянчить своё задетое самолюбие… Вот скажите нам, отчего люди спиваются? А я вам отвечу. От обиженности. От самолюбия. От чувства собственной значимости, которую никто другой не видит. От самомнения. От… И несть числа таким причинам! Ох, человек-челове-ек! Как мелок ты и завистлив. Возьмём Юриста. Он-то с чего пропил свой желудок? А теперь, кажется, и шизофрения при нём. А Примат? Магарыч с мебели получал? А… а я? Да, ты. Конкретно… А что думает по этому поводу мой тесть? И вообще – как я сюда попал?.."
Ваныч остановился и посмотрел на сестру за стойкой.
- Вы что-то хотели? – улыбнулась та.
- Нет, ничего. Спасибо.
- Да не за что.
"А ведь они знают, кто есть кто. Небось, тестю стыдно за такого зятя… Чёрт знает что! Зачем я согласился на уговоры… Разве я алкаш?.."
Ближе к вечеру пришла Инна. Ваныч заварил ей чаю, так как она бегала весь день по работе, и скормил ей ею же принесённые пироги – но это уже в коридоре, куда они удалились – вернее, в фойе около лифта, сидя в креслах по фикусом.
Какой-то – узбек или грузин, не разобрать – у окна с усмешкой наблюдал за больными, занимавших себя променадом по длинному коридору – туда-сюда, туда-сюда: и не все были одеты изыскано, как этот самый хачик.
С чего бы такая ирония? – хотелось Ванычу у него спросить. Но он понимал, что раздражение не из-за этого. Просто Инна сегодня выглядела несколько съехавшей с ума. И говор её был, как у слегка пьяной, и глаза расфокусированые блуждали, и претензии в отношении своего начальства были чересчур уж резки.
- Нет, ну вот ты скажи, они правы?.. - пыталась она втянут его в критику-полемику. Но он давным-давно знал: как бы он ни ответил при таком её настроении-состоянии, она воспримет в штыки всё, с подозрением, что её осуждают. И он пытался увильнуть, переводя разговор на другую тему:
- Как на улице?
- Да ничего. Вот ногу подвернула. Еле дошла. Завтра, чего доброго, распухнет щиколотка, вряд ли смогу тогда придти.
- Да чего приходить, тут кормят. Мне сейчас немного и надо. Капельница с глюкозой, - Ваныч щёлкнул себя по кадыку, - та же пища…
- Не люблю, когда ты на эти темы шутишь.
Инна вообще – сколько знает её Ваныч – прохладно относится к любому проявлению и любым разновидностям юмора, чаще всего не понимает. Поэтому лучше сразу затормозить – и не шутить.
- Да ещё эта икота… Вот опять начинается!
Затем, когда вернулись в палату за её сумкой, Ваныч обратил внимание, как у Инны расширились глаза и задрожали ноздри при виде Кыргыза… Приглянулся? И было в её жадном любопытстве не только интерес, как к необычному виду живого существа или заморскому музейному экспонату, но, и… бычку-производителю?
Было в ней это – западать вот так явно на колоритных мужиков. Она сразу становилась боевито-весёлой, находчивой на язык. Причём, когда себя плохо контролировала, как сегодня, это было заметно особенно – по выражению лица, глазам, голосу… И восхищение и вожделение так и излучает она тогда всем своим существом самки. В такие моменты и Ваныч ощущал прилив желания немедленно совокупиться с ней. Другое дело, что, разобравшись в её натуре – женщине для раутов, то есть умеющей охмурять и заводить мужчин на вечеринках, но не очень-то пригодной для быта и семьи – он этому желанию перестал радоваться… потому что, в сущности, её и секс по большому счёту не интересовал, ей главное – увлечь собой на ту минуту, а потом… потом занавес, спектакль окончен, и – ах, какая я была очаровашка, поговорить, пообсуждать, посмеяться над дурашками этими – мужиками.
- Всем бодрости духа и скорейшего выздоровления! - громко – даже чересчур – пожелала на прощанье Инна присутствующим в палате, но при этом не могла отвести глаз от Кыргыза.
Проводив её до лифта, заметно прихрамывающую, Ваныч подождал затем у открытого окна, пока она не появится на крыльце. Хотел окликнуть, помахать рукой, но… Вот она, ещё дверь за ней не захлопнулась, останавливается и выхватывает из сумочки мобильник.
- Петя? Я уже освободилась… Да.
И – едва убрав телефон, взяла резкий старт – пошагала, будто солдат на плацу, к машине.
«Во как… и нога не болит… Петя, Петя… (это её сын от первого брака) Что там случилось?..»
Ночью опять не спалось. Вёл войну с храпом. Боролся с икотой, пытаясь зажевать её печеньем. Выходил в тёмный коридор, прохаживался, вновь сталкиваясь с чудиком, выходящим вальяжной походкой из умывальни и в приветствии поднимавшим кверху руку...
- Душно, - сказал в полусне Андрэ. - Надо оставить дверь приоткрытой.
Так Ваныч и сделал. Лёг. Неожиданно икота утихла. Ваныч затаился в ожидании подвоха – пусть клиент поверит, а я, коварная, и вернусь... Но понемногу отвлёкся на другие мысли. Вдруг дверь приотворилась шире, как если бы сквозняком, и в комнату медленно вплыл силуэт… «Это я уже засыпаю, - подумал Ваныч, - сон такой… хорошо…»
- Ты кто? - спросил Андрэ, приподымая голову с подушки.
- Да тихо ты. Спи спокойно, - сказал силуэт и прошёл к столу с телевизором. Ваныч узнал в нём давешнего чудика из умывальни.
- А чо тебе надо? - Андрэ сел.
Силуэт-чудик схватил антенну и поспешно выбежал из комнаты. Андрэ соскочил с кровати и последовал за странным гостем. Кыргыз по-кошачьи мягко спрыгнул на пол и тоже в дверь…
«Если мне и снится, то довольно складно… - вяло подумал Ваныч. Ему очень хотелось спать… - Как барс в ночи мелькнул Кыргыз… Неужели я не сплю?..»
Открыл глаза – утро. Андрэ делится ночными впечатлениями с Приматом:
- … и бежать! Я за ним. А там по коридору как раз дежурный врач навстречу. Этот хмырь, значит, антенну скинул в дальнем углу и как ни в чём не бывало чешет дальше. А глаза у него такие вот… короче, не знают, куда глядеть. Бешеные, в общем.
- Может, притворился?
- Вряд ли. Костя утром пошёл в туалет, и нос к носу с ним, и он на полном серьёзе спрашивает: ты зачем меня сдал?
- Так его отпустили?
- А чего с ним делать? Вкололи, небось, чего-нибудь… Шизофреникам тоже, заешь ли, нужны хирурги.
- Значит, мне не приснилось, - Ваныч оглянулся на спящего Кыргыза. - А он тоже видел?
- Да, мы оба выскочили.
- А какой он из себя, этот хмырь?
- Да какой… среднего росточка, с длинными кучерявыми волосами вокруг лысины.
- Видел такого. Он меня ночью в коридоре приветствовал.
- А я видел, - сказал Примат, - как у него мент на лестнице документы проверял. Ксива, говорит, у тебя подходящая, даже шикарная, не придерешься. В другое время меня б, конечно, любопытство попридержало, но в тот момент я с гастротерапии вертался, и мне как-то не до того… я и забыл. А сейчас понимаю: неспроста…
В палату вошёл Юрист, держа, как и прежде, голову строго по курсу – кто не знает, скажет: слепой.
- Вашего похитителя антенн повели… - Юрист добрался до постели, сел, перевёл дух.
- И чего? Куда повели-то? Эй! - Андрэ постучал ложкой по кружке. - Закончи повествование.
Юрист ещё раз шумно вздохнул и выдохнул.
- Два каких-то оперативника. Один впереди, другой сзади.
- Откуда ты знаешь, что оперативники?
- Мне да не знать. Я своих за версту чую.
- Ну и чего, ну и чего – дальше?..
- Тот, который сзади, говорит похитителю: «Ты только не дёргайся, ладно? - шёпотом говорит, улыбается. – А то прищёмлю…»
- А похититель?
- А похититель спокоен, отвечает тоже с усмешечкой, не оборачиваясь, тихо: «А зачем? Я разве дурак? Я не дурак, я шизофреник». – «Ладно, - говорит опер, - шизофреник. Кому другому мозги компасируй…»
- То есть это какой-то жучара? Хотел укрыться в больничке. Его засекли, и он решил закосить под умалишённого? Антенны, дескать, ненавижу – через них людям внушается вся абракадабра… Лишают народ воли и самостоятельности через эти антенны, да? Я читал про такое.
- Устал, - Юрист осторожно лёг на спину. - Я устал разговаривать.
- Вот так вот, - Андрэ потянулся. - И в больнице не спрячешься. Спрятаться можно лишь в самом себе. Напиться или уколоться.
- Либо помереть, - проскрежетал Потерпелыч.
- Да ладно тебе, - возразил Примат, - не горюй раньше времени.
Медсестра принесла эпикриз и больничный лист Примату.
- А вам, - посмотрела на Кыргыза с вожделением и грустью, - чуть попозже.
Оказывается, их обоих выписали.
- А меня? - схватил за локоть сестру Андрэ. - А меня когда?
- А вас, сказал Арсений Петрович, надо ещё воспитывать. И не надо меня лапать. Шкодник эдакий.
- А-а-а!.. Ну, слава богу, а то я думал, выгонят невоспитанным.
Примат позвонил жене:
- Соскучилась? Вот. Сегодня меня и увидишь. Что надо? Сделай, как я давеча сказал. Что-что, зайди в мой кабинет и положи в сумочку то, о чём мы говорили. Да, и куртку захвати. Когда? Я ещё позвоню.
Кыргыз тоже говорил долго по мобильнику на своём родном языке. Ваныч лежал и слушал непонятную речь и думал: вот когда-то он собирался с друзьями в поход – туда, в горы, а теперь это – суверенная страна, там какие-то политические процессы бурлят и клокочут, аборигены бегут в Россию в поиске заработка… удастся ли когда там побывать теперь? А язык киргизский ему нравился – мелодичный, чуть по-орлиному гортанный…
- Слышь, какие планы у тебя по выходу из больницы? Есть планы?
- Планы? Работу искать.
- А дружки твои?..
- Они – мальчишки. Сами нуждаются.
- Позвони мне через недельку. У тебя ведь строительная профессия? Я, наверно, уже выйду отсюда.
- А чего строить?
- А тебе не всё равно? Ипподром, скажем. Годится?
- Годится.
- На операцию денег соберёшь. Дома-то кто ждёт?
- Мама, жена, дочка.
За обедом Ваныч «обидел» женщину с багровым цветом лица… вернее, как было дело: она увидала у него на тарелке кусок курицы, восхотела… по-детски, непосредственно. Но если мордашка ребёнка и манеры умиляют, то взрослый, поведя себя так, вызывает раздражение и брезгливость. И вообще, кому приятно, когда тебе заглядывают в рот самым беспардонным образом. А женщина эта именно в рот тебе как бы и заглянула:
- Ой! А мне почему-то другое дали!.. - Она уставилась в тарелку Ваныча и даже вилку нацелила. Горло её морщинистое дёрнулось, губы сомкнулись, чтоб не уронить слюну. Ну! Хоть бери и меняйся с ней тут же тарелками… знать бы только, что она в своей ещё не ковырялась. Затем женщина увидала пузырёк с солью, который Ваныч приносил с собой, так как чаще всего пища была недосоленной, схватила, сыпанула в ложку себе, да многовато, стала пересыпать в салфетку, но посолив суп, тут же и отставила-отвергла… И вот тут Ваныч, пожалуй, чересчур резко забрал у неё пузырёк (то есть не у неё, а от её тарелки, разумеется). Теперь он пытался оправдать себя тем, что опасался, как бы она не опрокинула и не рассыпала оставшуюся соль. И всё же, всё же – она ж больна, у неё трясутся руки, немощна… увы, минуло, не вернуть.
"Что-то я совсем размяк… дурочек всяких жалеть начинаю… Пора на выписку…"
На вновь застеленной кровати Примата после обеда Ваныч застал постанывающего юношу лет двадцати, с серебряными цепкой-медальончиком и крестиком на шее.
Ваныч лёг, огляделся. Ему показалось, что пространство вокруг несколько видоизменилось. Стал рассуждать: вот одни люди, к которым ты привык, и которые как бы срослись с окружающей обстановкой, атмосферой, вдруг заменяются другими и… вместе с этим меняется как бы и помещение, так?
Повернул голову, внимательнее пригляделся к новому соседу. «По крайней мере, один непьющий в нашей пьяной вотчине, наконец-то, появился…»
- Третьим будешь?
Юноша даже вздрогнул, скосил на Ваныча свои большие и глубокие глаза – глубину им придавали густые ресницы:
- Что?
- Я спрашиваю: ты не пьёшь?
Юноша покусал губы – до него никак, видимо, не доходило – ни суть вопроса, ни тем более юмор. Он был поглощён своим недугом.
- А, - он слегка скривил губы, - я, кажется, догадываюсь…
«Ну, слава богу».
- Как тебя зовут?
- Артём.
Знакомство прервали – в палату внёсся Петрович с медсестрой. Петрович сел на кровать к юноше, придавив его колени своим локтем.
- Ну, рассказывай.
Артём несколько смешался:
- Я думаю…
- Мне не надо твоё думанье. Подробно: когда, что, какие реакции. Как у разведчика – одни факты. А думать буду я. Договорились?
Чуть позже, когда Петрович умчался, а медсестра стала наставлять Артёма насчёт предстоящей операции, Ваныч наблюдал, какое впечатление оставляет юноша в молоденькой сестрице: она прямо-таки влюбилась в него и готова была облизывать с ног до головы…
- А наш Артемий – красавчик! - заметил Андрэ, когда юношу увезли на каталке. - И такой нежный, томный… прям дивчина.
- Тебе тоже понравился?
- В каком смысле?
- Да не в том, не в том. С этой сексуальной революцией у всех крыша набекрень съехала. Если раньше можно было сказать: я в него влюбился, и это бы означало: человек достоин уважения, приязни, импонирует тебе, ты готов с ним дружить, идти в разведку и прочее подобное в нормальном плане. Теперь же все так и вскидываются в испуге либо начинают строить глазки.
- Ну, лично я, хоть и младше вас раза в два, считаю всё это…
- Что?
- Давайте сменим тему. Есть гораздо более существенные и серьёзные проблемы.
- Например?
- Вот я бы с удовольствием полежал бы тут ещё недельку.
- Понравилось?
- Не то, чтобы очень, но, во всяком случае, подальше от домашних скандалов. Я сейчас у своей девушки обретаюсь. В своей квартире ремонт затеял… И вот каждый вечер родственники начинают скандалить. Я даже не могу сказать, из-за чего у них начинается. Я просто ухожу в комнату, включаю телевизор и надеваю наушники.
- Понятно. А мне бы надо отсюда поскорее слинять.
- Чего?
- На работе недоделки, недомолвки...
- С начальством?
- С друзьями. Кстати… - Ваныч взял с тумбочки мобильник. - Привет, Филя. Чего голос такой? Не рад? Голос у тебя… А где Вульфик? Поня-атно. Ну, вы, надеюсь, знаете, где я. Так что звоните, если что. Хорошо, буду…
Отключившись, некоторое время пребывал в незрячем состоянии – осмыслял ощущения от переговоров.
- Ну и чего? - вывел в зримую реальность Андрэ. - Ждут – не дождутся?
- Не похоже. Фиг вам.
- Что так?
- Крохоборы.
- Да? Деньги многих ломают. Месяц назад встретил своего закадычного в прошлом друга. На иномарке ко мне подкатил… а я, значит, на своём стареньком жигулёнке… Так этот закадычный аж поморщился… стал расспрашивать: где продуктами отовариваешься? Да, на базаре? А я, знаешь, в Елисеевском. Это твоя машинёнка? Да-а? А я думал… То есть подъехал себя показать и на товарищей прошлых своих полюбоваться. Этак через губу поплёвывая. Свысока так взглянул и отчалил. Даже не попрощался.
- Ничего. Никто не знает, что с ним будет завтра.
- Это верно. Ну и что твои кореша, большие деньги зажилили?
- Пока не знаю. Туманно как-то: приезжай – поговорим. И всё.
- Странные у них имена – Филя и Гульфик?
- Филин и Волк. Между прочим, настоящие фамилии.
- О! Между филином и волком ни одному зайчишке не уцелеть. Один бдит, другой пожирает. Даже в детстве мне такую сказку не читали.
- Бывают и пострашнее фамилии.
- Бывают. Но в таком сочетании – редкость. И вряд ли, говорю, какому другому зверю удастся между ними пристроиться. При малейшей оплошности, говорю, съедят живьём. Как же они друг друга нашли? Игра природы какая-то.
- Может, ты и прав. Но я с ними ещё в институте корешевал… и девушка, по которой они сохли, стала моей женой…
- О! Это ещё забавней.
- Слушай, Андрэ, ты пугаешь меня своей раскованностью, осведомлённостью, мудростью даже. В житейских вопросах… Как-то не вяжется с твоими летами.
- Да, я такой, проницательный. А почему она вас выбрала?
- Хм. Нескромно прозвучит…
- Да ладно. Чай, в больнице находимся, не на посиделках.
- Она называла меня генератором идей.
- И что, генератор иссяк?
Ваныч пожал плечами.
- Как раз насчёт идеи кой-какой я и звонил сейчас. Уходя в пике, так сказать, я им оставил для осмысления…
- Осмыслили?
- Такое у меня ощущение, что и воплотили уже.
- Не хотят делиться?
- Знаешь, Андрэ, это всегда так. Когда надо делиться по мелочи, то и не жалко. А когда по крупному…
- А я про что и толкую.
- А чем же ты занимаешься, такой проницательный?
- Где работаю, в смысле? У меня вообще-то два незаконченных высших – строительное и юридическое. Нашёл же я себя в компах. Сейчас этим и зарабатываю. А по трудовой книжке – техник по слаботочным системам…
На тумбочке запел соловьём телефон.
- Да. Слушай, детка моя, ты вот сидишь, на жо… елозишь. Всё бы тебе позвонить куда-то, узнать чего-то… Не надо никуда звонить! Я тебе сам на все вопросы отвечу. Ты меня поняла?
- Ну, эти бабы… - это уже к Ванычу, отложив телефон.
- Слышь, Андрэ, а о чём ты думал, когда тебя доктор учил жить?
- А ничего не думал. Покричит, кумекаю, покричит и перестанет. Тем более, доктор наш – импульсивный мужичок. На деле же всё просто. У него сложилось обо мне устойчивое мнение, и он его вряд ли изменит. Я же планирую свою жизнь сам, не по чьей-то указке. Ремонтирую квартиру, куда мы переедем из семьи, я уже сказал. Там постоянно ругаются – это не мой климат. Зарплата моя позволяет не только себя содержать, но и Машку, и тётушке помогать, она у меня инвалид второй группы. Единственный в живых родственник. Мать в позапрошлом году померла. А постоянная работа, что ж, для пенсии. Не рано ли мне об этом?.. Зачем мне горбатиться всю неделю на чужого дядю?.. А? Я в три раза больше получу на халтуре – причём, за пару дней всего. Запой? Ну вот пока что первый раз со мной такое… Не, не злоупотреблял. А сейчас кровь почистили – и вообще не тянет. - Андрэ сел, подпихнул под спину подушку. - Он, доктор наш сердешный, я думаю, так шумит на всех потому, что переживает не в меру… Я б на его месте чихать хотел…
Скрипнула дверь, и кто-то крикнул в образовавшуюся щель:
- Олег Владимирович! На укол – быстро!
Дремавший Юрист мгновенно встрепенулся, резко сел, скинул ноги и чуть ли не бегом – к двери. Но у порога вдруг пошатнулся и упал меж стеной и кроватью Андрэ. Ваныч с Андрэ подняли и отвели его на постель.
- Ты чего ж так скачешь, дядя? - попенял Андрэ. - Чай, ушибся, нет?
- Ну ты, Олег, здоров пугать людей… Пойду за сестрой схожу…
Позже Юрист опять несколько раз порывался резко вскакивать, но Ваныч успевал его окликнуть и тот уже не спеша, с рулоном туалетной бумаги, конец которой развевался, как флаг, отправлялся в туалет. Возвращаясь, сообщал:
- Не получилось.
Андрэ его успокаивал:
- Тебе ж нечем, ты ж ничего не ел.
- Как же ж не ел, - возразил Потерпелыч. - Бабушка его накормила, на завтрак он ходил, на обед и ужин тоже.
- Да, спасибо бабушке, - раздумчиво и благодарно тянул Юрист.
- А вообще-то эта сестра на всех больных страх наводит. Чумичка.
- Да, голосок у неё не из приятных. На укол! Быстро! Чокнутая, короче.
- Надо ей клизму поставить.
- Как бы тебе самому не поставили…
Красавчик Артемий после операции постанывает, глаза наполнены тревогой, томным подрагивающим голосом просит:
- Вы не можете позвать доктора?
Ваныч было к двери, но, спохватясь, спрашивает:
- Зачем?
- Я хотел у него узнать кое-что.
- А что именно? Секрет?
- Можно ли убрать компресс?
- Э, брат, у доктора и без тебя забот полон рот. Лежи, знай, отдыхай, потому что завтра он тебя уже бегать заставит.
Искажённое болезненной гримасой лицо Артемия становится удивлённо-недоверчивым:
- Завтра? Уже? Так скоро? - И с опаской заглядывает себе под одеяло.
Что-то трогательное и притягательное присутствовало в этом юноше. Изнеженный, правда, чувствуется, ребятёнок, но… простодушный донельзя. Над ним и язык не поворачивался посмеяться.
- Если уже не сегодня, - бурчит Андрэ.
Артемий поморгал, потом опять приподнимает простынь.
В палату входит молодой незнакомый врач.
- Где тут Эммин? А… - отдёрнул простынь, глянул, хотел уйти.
- А можно вопрос, товарищ доктор?
Врач приподнял брови.
- Конечно… товарищ.
- Можно мне повернуться на бок?
Врач подавил улыбку, пощипал себя за мочку уха.
- Конечно, дорогой. Можете. Что ещё?
- А можно убрать компресс?
- Я уже убрал.
- Да? - Артемий поглядел. - Извините.
- И вообще, можете уже подниматься…
У Артемия распахнулись глаза широко-широко…
- Да, - подтвердил врач. - Часов в пять даже погулять можно по коридору, потихонечку.
Едва удалился молодой врач, влетел Петрович. С ним молодая симпатичная врачиха. Ваныч не в первый раз её видит, и даже успел подметить, что между ними нечто вроде симпатии. Значит, подумал Ваныч, тестёк вовсе не анахорет…
- Так! – сорвал простынь с красавчика-Эмина. - Почему без трусов? Ты соображаешь хоть чуть-чуть?!
У Артемия отвис подбородок.
- А что такое, Арсений Петрович?
- Ты что, не знаешь наших медсестёр? Если ты без трусов – считай, яйца тебе уже оторвали! Быстро! Одевай-сь!
- Извините, я как раз хотел спросить… можно? - Артемий судорожно натягивал трусы, испуганно косится на молодую врачиху. - У меня яйцо распухло.
- Отрежем. Вот, кстати, Ленуле поручу, она по этой части мастак.
- К-как?!
- Очень просто. Ладно, ладно, успокойся, всё в порядке. Пройдёт. А это что?! – загромыхал Петрович уже на ином регистре: - Чтоб я не видел здесь никаких уток! Такой молодой – утку под себя!.. Быстро унести!
С перекошенным ртом, уронив слюну от натуги, Артемий схватил пластмассовое судно, которое ему давеча Андрэ советовал спрятать, и скособочась, пошаркал в коридор.
- Куда?! - загромыхал Петрович. - В таком виде? Штаны одень! Плечи расправь! Голову выше! Ты что – урод?! Тебя лишь поцарапали слегка! Ишь ты! А это что? Что в сумке?
- Мусор.
- ?! - брови у Петровича взлетели на лоб. - Убрать! Позже. - Рассматривает на тумбочке продукты. - Мамочка принесла?
- Да.
- Мамочка накормит, мамочка пыль протрёт, мамочка мусор вынесет, так что ли?
Придавленный внезапно разразившейся грозой Артемий промолчал.
Петрович повернулся к Юристу:
- Стул был? Ешьте. Только не злоупотребляйте.
- И... Ик! Йогурты могу есть?
- Можете. По чуть-чуть.
- Любой градации?
Петрович в нетерпении чешет голову, смотрит на врачиху Лену:
- Да, любой гр-р-радации. И побрейтесь. Или вы будете бороду носить?
- По-вашему примеру.
- Коне-чно.
- А он упал сегодня, - доложил Ваныч.
- Как упал? Куда упал?
- У двери. Побежал и потерял сознание.
Петрович наклонился к лицу Юриста и точно впился ему в зрачки.
- Меня кто-нибудь когда-нибудь слушать будет? Я кому объяснял, как следует себя вести? - Выпрямился. - Повторяю для всех тупых ещё раз! Прежде чем встать, нужно сесть. Посидел, обвык, затем только вставай. Сердце такая штука, что разгоняет кровь по горизонтали сперва, а потом только по вертикали. Так чего ты его заставляешь себя насиловать? Сел, привык, тогда и чапай – хоть на танцульки. Понял теперь?
- Теперь понял.
- Зайдёшь ко мне в процедурный – посмотрю, умеешь ли ты падать. Олух царя небесного.
И Петрович, увлекая за собой молодую врачиху, удаляется из палаты, как водяная воронка из раковины. Однако через секунду его голова опять появляется в дверях:
- Константин Александрович!
- Да! - вскинулся Потерпелыч.
- Побреешься вот от сих до сих. Всё.
- Прорвёмся?
- Прорвёшься?! Умник! Одни вот так прорвались. Но не знают куда. Из-за какой-то херни идёшь на такую операцию. У! Вмазал бы в другой раз! Некогда щас!
Похныкивая у своей тумбочки, Артемий всё ещё натягивал штаны.
Андрэ повернулся к Юристу:
- Слышь, юриспруденция, сколько тебе лет?
- А что? Пятьдесят восемь.
- А выглядишь молодо. Шустро вскакиваешь, шустро падаешь.
- Я много проводил времени на природе, на свежем воздухе. Раньше не было МЧС, и вот нас, офицеров Минюста посылали считать портянки. Так я считал в Сочи весь пригодный для отдыха сезон – полгода, и на других курортах также не спешил сосчитать всё сразу…
- А, понятно, из-за этих портянок ты и получил язву желудка?
- Можно и так сказать. Надо теперь сырые яйца пить.
- Кстати, о яйцах. Не Артемия, понятно, а куриных. Мне вообще желток нельзя, а они дают целое яйцо.
- А как же они отделять будут? – свысока осведомился Юрист.
- Это их проблема.
Однако Юрист пока ещё не был готов воспринимать подобного рода иронию, потому, вероятно, глубоко и задумался.
В «тихий» час ремонтники в крайней по коридору комнате долбят так, что и мертвецки пьяный не смог бы уснуть. Ваныч полюбовался спящими своими сопалатниками и, взяв у Андрэ курточку, вышел на больничный двор подышать свежим воздухом. Прошёлся по периметру, обдумывая телефонный разговор с компаньоном Петей Филином.
- Кстати! Его тоже ведь зовут Петей… - это Ванычу вспомнилась Инна, произнёсшая на крыльце это имя. Он-то подумал – с сыном она разговаривает. А сейчас сомнение возникло… - Ах вы, тараканы! Неужели?..
На фоне заката обрезанные верхушки тополей гляделись чрезвычайно весело: их обкорнали таким образом, что впечатление – в небо воздеты голые запястья великаньих рук с растопыренными пальцами: как при известной игре. Кто выбросил три пальца, кто два, кто четыре, кто все пять… И проигравший получит сейчас щелбаны. А с противоположной стороны горизонта – в пронзительно голубом весеннем небе – прорисован бледный лик полной луны.
В больницу вернулся к исходу «тихого» часа, как раз ремонтники перестали стучать.
Артемий покряхтел-покряхтел, поднялся, прошёлся вокруг кровати. Ваныч с Андрэ надели заново ему пододеяльник, завязали узлы вместо отсутствующих пуговиц.
- Ну вот, можно идти на обед.
В столовой.
- Тебя как по отчеству? - спросил Ваныч Артемия уже за столом.
- Сергеич.
- Мамашу твою я видал. А кто твой отец?
- У меня нет отца.
Ваныч посмотрел в окно, уточнил:
- Давно?
- Да нет, мы просто не общаемся.
- Значит, отчество отца ты носишь, но считаешь, что… Хочешь совет? Не делай преждевременных выводов. Жизнь не линейная штука… А что это у тебя за серебряные колечко и медальончик? Мать подарила?
- А вы откуда знаете? Они в церкви освящёны.
- А когда и в честь кого?
- Не понял.
- В честь какого святого?
- Не знаю.
- Узнай. Непременно узнай. Человек должен быть любознательным.
Подошёл с тарелкой Юрист, всё также смотрит поверх голов, точно проглотил жердь. Присел. В сидячем положении выглядит более осмысленно. Спрашивает:
- Это твоя жена пожелала нам скорейшего выздоровления давеча?
- Значит, не спал?
- Да, слышал.
- И что?
- Резковата.
Ваныч смотрит на Юриста, ждёт разъяснений, но тот принимается есть свой протёртый супчик, и забывает, кажется, обо всём остальном. Чуть погодя говорит:
- Да, не забыть отпустить бороду, как у Арсения Петровича.
- А надо тебе это? Она тебе не очень-то пойдёт.
- Ты так считаешь? Тогда голову помыть.
- Придёт жена с тёщей и помоют. Не торопись – успеешь.
- Резонно. Чего им просто так сидеть. Докучать.
- Ну что, по коням?
- Погоди, я это съем. Какая необычная весна.
- Всё необычно в этом мире.
Помимо наркоза, который Юрист плохо перенёс, есть ещё что-то в его поведении неадекватное, думает опять Ваныч. Возможно, с психикой уже не всё в порядке было и до операции… "Впрочем, я об этом думал уже…"
- Пойти, что ль, пошаркать по коридору?
- Доктор обещал зайти после обеда. Тебя просил обязательно быть. Ты забыл?
- Забыл, правда, - Юрист вновь глядит куда-то поверх всех, рассуждает: - Был же обход.
- Мало ли что. Он сегодня дежурит. На обходе он с тобой не дискутировал, так что… Короче, надо быть…
- На всякий случай?
- Именно.
- Тогда я пошёл.
Юрист поднимается и выходит из столовой. Но не успели Ваныч с Артемием переглянуться, возвращается:
- Да, забыл…
Долго стоит, вспоминает. Наконец говорит:
- На посторонних она излучает позитив, потому что всегда на людях или по телефону говорит в мажоре. А вот на близких людей – негатив. Почему? Потому что чуть что – сразу обижается. Обида же – это негатив.
И уходит.
- Что это с ним? – смотрит Артемий на Ваныча. – Про кого это он?
- Это у него после наркоза.
В соседней 236-й палате кто-то помирает… Уже и священник тут, и родственники толпятся.
Из этой палаты пациенты – очкарик и пожилой мужик – расположились в креслах у лифта, тихо разговаривают меж собой.
- Негуманное отношение к нам.
- Да, ночка нам предстоит ещё та…
- Пойдём к Ниночке, посадим её на рабочее место, а сами на её диванчике…
Мимо шаркает обувью санитарка:
- А люди всё прибывают, - говорит, приостанавливаясь, - и прибывают… ну нельзя же так… Я бы своего домой забрала, пока он был ходячий (умирающий – муж сотрудницы отделения). Ну ладно, ребятки, спокойной ночи.
- Спасибо, догадливая ты наша.
«236-я - это рядом с нашей», - думает Ваныч. И проходя мимо открытой двери палаты с зашторенными окнами, старается туда не глядеть, но всё же замечает в дальнем углу женщину, уткнувшуюся лицом в живот помирающего.
В палате Андрэ дискутирует с Артемием.
- Это моё твёрдое убеждение! - упорствует – по тону чувствуется – красавчик Артемий. - Журналистам я б поставил на Красной площади памятник из фекалий. Почему?
Задумался.
- Вот один мой знакомый говорит…
- Да ты погоди про знакомых, - перебивает Андрэ. - Ты говори за себя. Ведь шоу-бизнес и СМИ разные вещи. А жить без информации, я думаю, неправильно. Незнание законов ведь не освобождает от ответственности. Да, согласен, центральные газеты патронирует государство. А как иначе? Как, скажем, народ успокоить? Надо им ответственно, через свой рупор, сказать: так, мол, и так…
- И всё же я буду считать себя правым, пока ты мне не докажешь, что я не прав.
- Вот и докажи ему! - смотрит Андрэ на Ваныча. - Есть люди ну непробиваемые, им ничего не докажешь.
- А кто этот таинственный авторитет, на которого ты всё время ссылаешься? - спрашивает Ваныч. До сих пор он никак не мог разобрать, отчего ему нравится общаться с этими ребятами, рассуждать на предложенные темы, даже поучать нравилось, чего раньше, кажется, вообще не терпел... Правда, похоже на то, что получалось это у него несколько наукообразно... От капельницы, наверно, решил он вновь остановиться на медицинском диагнозе – так ему было как-то спокойнее. Временное явление. Потом, возможно, найдётся более точное объяснение.
- Ну… - мнётся Артемий. - Это не важно.
- Да нет, Андрэ, наверно, прав. Отстаивать следует своё собственное мнение, а не чужое. А то как-то… зашоренным выглядишь. Как лошадь. Знаешь, что такое? Надевают ей на голову с двух сторон дощечки, чтобы только перед собой смотрела, - и, знай себе, погоняют. Это хорошо на ипподроме, а в лесу, скажем, не очень…
- А наша жизнь даже не лес дремучий, - вставляет Андрэ, - …джунгли.
- Да, о бабушке с дедушкой хотел тебя спросить – живы? – спрашивает Ваныч чуть погодя.
- Померли.
- Понятно. И вот что получается. С отцом ты не общаешься, деда у тебя нету, мать в расчёт не берём… Кто ж для тебя авторитет?.. Кстати, заешь, что меня несколько удивило? Ты, когда на тебя доктор наехал по поводу матери, ты даже её не защитил.
- От чего её защищать?
- Ну, как, выказать хотя бы уважение. Любовь за то, что кормит-поит, одевает, глупости твои оплачивает...
- Какие глупости?
- Что же, никогда не глупишь?.. Так вот, дружок, – мать – единственный человек, который тебя никогда не предаст. Братья, друзья и прочие – это всё как сказать… а мать – есть мать. Ты, кстати, кем работаешь?
- Менеджером в универмаге.
- То есть начальничек? – уточняет Андрэ.
- Я что-то среднее.
- То есть под тобой кто-то есть?
- Да.
- То есть ты имеешь какие-то уже преимущества?
- Приведу хороший пример. - Артемий, похоже, забыл про свой вырезанный аппендикс, так голосок его зазвучал горделиво, со значением: - Если дворник, грубо говоря, может украсть лопату, то начальник ЖЭКа – экскаватор.
- То есть ты имеешь экскаватор?
- Да, продуктами.
- Как сказал один мудрец: надо быть дураком, чтобы, находясь у колодца, да не напиться. Но быть умным – это значит: напиться самому и дать другим, - изрёк Андрэ.
- Давайте лучше о бабах, - предлагает Ваныч.
- Мужик, - с ходу подхватывает тему Артемий, - он умнеет по мере взросления и набора житейского опыта. А баба… она родится либо умной, либо дурой. И так на всю жизнь.
- Какой ты, Артём Сергеевич, мудрец, однако. Прямо даже страшно.
- Стараюсь.
- А квалификацию повышаешь?
- В университет поступил.
- В какой?
Артемий задумался.
- Директор колледжа порекомендовал меня туда, у него там директор знакомый.
- Понятно. Но что за специальность хочешь получить?
- Честно говоря, не знаю.
- Как так? - Андрэ даже сел от удивления, воззрясь на красавчика.
Артемий пожимает плечами.
- Ну ты даёшь! - Андрэ берёт книгу и, вновь укладываясь на спину, накрывает ей себе лицо.
- Бывает, - говорит Ваныч минуты через две. - Есть люди, которым не важно, чем заниматься, они везде способны прилепиться и расти карьерно. Есть такой тип человека. Один себя ищет аж всю жизнь, а другой… другому такой надобности нет. Ему бы лишь прилепиться к чему-либо. Не то, что ты, Андрэ, – до сих пор себя ищешь.
- О, да.
- Одни имеют потенциал очень высокий, но используют его по минимуму. А иные, имея поменьше ресурсов, раскручивают их, тем не менее, по максу. И глядь, идут не только вровень с шибко талантливыми, но и вперёд вырываются частенько. Я даже не имею в виду карьерный рост, когда слабенький головой становится начальником и помыкают более перспективными…
В палату заглянула медсестра:
- Эммин! На укол.
Артемий не пошевелился.
- Эй, Артём, тебе на укол, - снял с лица книгу Андрэ.
- Сюда зайдут. Не баре.
- Но ты всё же, Артемий, не любопытен, - продолжал развивать свои мысли Ваныч.
- Будь другом, - перебивает Артемий, - убери колено, экрана не вижу.
"Так, - усмехнулся Ваныч, амбиции попёрли… То ли ещё будет… когда совсем оклемается."
Пришла Нина, ворчит на Потерпелыча.
- Ты тогда приготовился к операции, а они передумали. Теперь… Трусы снимай.
- Не торопи.
- Не тороплю. Одни в больницу ложатся – поправляются, а ты похудел. Стирал, что ли?
- Намокло.
- Что Арсений Петрович говорит? Орёт?
- Ой, опять рубашка стягивает горло.
- Ну, Костя, я ж не виновата. Не капризничай.
- На, - даёт ей ленту туалетной бумаги, - поди вытри волосы в ванне, я там брился…
- Сейчас… - И видно, что ей не хочется. - Прочитаю сперва, - начинает читать вслух про панкреатит.
- Про себя читай!
- О, - Нина поворачивается к Ванычу, - он у меня перед тем, как попал в больницу, пять яиц выпил. Ох, как меня врач ругал. А я не видела, не знала. - Опускает глаза в брошюру, читает: - Есть пять-шесть раз в день…
- Слушай, Нин, шла бы ты в зад. Нам Арсений тут кажин день лекции читает!
- Во, до чего люди дошли-дожили – всё у них болит. А что доктор?..
- Иди ты, Нин, я по десять раз тебе отвечать не собираюсь.
- За один раз не запоминается.
- Записывай.
- А ты не спросил, случайно, почему они тебя тогда не оперировали?
- Они там сообща думают – консилиум: делать – не делать.
- Горбатого могила исправит. Так что лучше не падать, не разбиваться.
- Это ты про что?
В ординаторской.
Лена подвинула по столику чашку.
- О чём задумался?
Петрович помешал кофе.
- Да ни о чём. Так. Чего-то суеты много сегодня.
- Забыла сказать: спасибо.
- За что?
- За диагноз. Не будь тебя рядом…
- Прекрати. Все мы ошибаемся.
- За тобой я этого не помню. Неужели правду говорят, что ты ни разу не…
- Такие легенды не следует, конечно, разрушать, потому что они помогают больным. Но всё же, между нами, профессионалами, - легенды есть легенды. Поняла? У каждого врача есть своё кладбище…
Петрович погладил женщину по щеке.
- Ну, я на дежурстве, но ты то чего… ступай домой.
- По-моему, шеф тебя эксплуатирует сверх всякой меры…
- С чего ты взяла. Я сам напрашиваюсь.
- Днём у тебя была операция… про остальное не говорю. Ночь – дежуришь. Пожелаю тебе спокойной ночи.
- Спасибо.
- Но с утра у тебя опять операция…
- Такие старики, как я, не нуждаются в долгом сне. Кроме того, когда я при деле, я себя лучше чувствую. Всё, ступай-ка домой…
Выпроводив, наконец, Лену, Петрович приглушил свет и прилёг на диван.
«Вот интересно, - подумал вдруг с чёткой прямотой – точно вопрос адресовался не самому себе, а кому-то постороннему, - дождётся она моего предложения или нет?..»
Уже три года они близки. Ему шестьдесят семь, ей тридцать три. Ни разу она не намекнула ему о том, что пора бы узаконить отношения. Это он иной раз не выдерживал и давал понять, что пора бы ей, молодой, красивой и цветущей, подумать о себе всерьёз… Да, он по-прежнему занимается спортом – пять километров пробежка по утрам, бассейн, да физические нагрузки на садовом участке… – однако… если к тридцати трём прибавить всего десяток годков, то выйдет сорок три, а если эти же десять – к шестидесяти семи… почти восемьдесят! А ведь у него нет никаких сбережений, ни загородной виллы с зимним садом… Так чего ради тратить свою молодость на старика?..
Вспомнил, как недавно в ординаторской молодой коллега со свойственной ему прямотой поинтересовался, как долго собирается «старина» работать:
- Лет до семидесяти пяти, что ли?
- До первых признаков маразма. Как только заметишь, что голова у меня плохо соображает, скажи. Лады?
- Лады.
- И я сразу уйду. А тебе коньяк поставлю за своевременную информацию...
- Договорились.
Разговор этот, впрочем, возник не на профессиональной почве (и этого молодого хирурга Петрович выручал не раз и не два… хотя, не столько его, сколько его пациентов), скорее – из ревности… именно Лена являлась предметом… вернее, яблоком раздора.
Затем мысли перескочили на зятя и дочь…
Интересно, возымела его назидательная пиеска какое-то впечатление на зятя? Вряд ли. Зрелый мужик… Впрочем, недельку пробыть в ином пространстве полезно всякому… заодно подлечится.
В самом деле, имею ли я право кого-либо поучать. Моя воспитательная работа среди пациентов стала притчей во языцех. Над моими нотациями, может быть, смеются… Да и не «может быть», а так и есть. Хохочут. Воспитываю кого-то, а сам… Детей бы так своих воспитывал… Впрочем, так и воспитываю… потому, наверно, и нет взаимопонимания. Как пациентов… воспитывал.
Кажется, я нюни распустил… Осталось только о смысле бытия задать вопрос. Удалась – не удалась жизнь?.. Хм. Почему мы несчастны? Потому что ждём чего-то особенного для себя, жаждем, а не довольствуемся тем, что уже имеем. Не способны насладиться мгновением, не можем увидеть его прелести… фантазии заслоняют потому что. И не уразуметь нам, что имеющееся у нас, возможно, не хуже, если не лучше… Это я к чему?.. Да ну, право, довольно ерундить…
В ординаторскую заглянула дежурная сестра.
- Арсений Петрович!
- Иду.
Вернулся Потерпелыч из реанимации с трубками из носу и пупка. Сразу, как его сгрузили с каталки, стал рассказывать о своих ощущениях.
- Ещё в реанимации курить хотел… Но кашель… в шов, зараза, так и отдаётся...
Включил рекламу по своему приёмничку.
- Андрэ, давай курнём… побудь на стрёме?
Андрэ прикурил ему сигарету, сам встал у двери…
- Ты меня не выдавай, Илья, ладно?
Ваныч обиделся:
- Чего ты ботаешь! Кто тебя выдавал? Лучше рекламу выруби.
Потерпелыч выключил. Покурив, стал рассматривать свой зашитый крупными стежками живот, разбираться с трубками. Своим видом он оставлял впечатление очень довольного человека… И только сейчас Ваныч понял, насколько тот боялся операции, боялся не выжить. И теперь, несмотря на ужасную, по всей видимости, боль, совершенно на неё не реагирует… и шебаршит, и шебаршит, не останавливаясь, чего-то гудит себе под нос. Тут же и в туалет собрался идти, да медсестра помешала:
- Вы что, с ума сошли! Вам нельзя! Лежите! - И насильно его уложила, укрыла простынёй. А когда укрывала, неотрывно смотрела на его промежность. Потерпелыч – ей:
- Чего, хоться? Я могу всю ночь. Приходи.
Сестра смешлива, с симпатичными ямочками на щеках. Едва она удалилась, привязав бутыльки к кровати и вставив трубки в горлышки, Потерпелыч надел трусы, халат, рассовал бутыльки с трубками по карманам и пошлёпал в туалет.
Юрист ему вслед:
- Ты же сам меня учил: не спеши.
- А я и не спешу.
Когда Потерпелыч вернулся, налил воды в чашку. Руки ходуном. Допил воду, взял трубки в левую руку и опять – в коридор, предварительно выглянув.
- Покурю.
Пока отсутствовал, пришла его жена Нина. Всё так же говорлива. Села на стул посреди палаты и начала:
- Да что теперь горевать. Сделали и сделали. Я вот была в 33-й больнице, откуда он тогда сбежал, и там на этаже есть уголок такой особый, где иконки висят. И вот я подошла и одна икона вдруг падает, я её подхватываю, ставлю, а она опять кренится… И мне сразу и невдомёк, что это неспроста. А она опять падает… чтобы я так сказать глянула вниз, глаза опустила, и увидела молитвы – на листочках выписанные. И вот я их в свой блокнот и записала все. И Пантелеймоноса и других. Правда, говорю, он оттуда убежал, Костя, но всё равно я вот зашла и записала.
Вошёл Потерпелыч. Кивнул жене, сел на койку, долго переводил дыхание, глядя под ноги.
- Костя, - сказал Юрист, - мы тут посоветовались и решили выключить рекламу.
Нина:
- Нет, врачи делают чудеса! - и не ясно: радуется она или сожалеет.
- Но кто-то сомневался, - заметил Ваныч, намекая на её прошлые нападки на доктора.
- М-мм-да, - Нина одним глазом глянула на Ваныча и – к мужу: - Ну ты хоть доволен? Ладно, Кость, были бы кости, а мясо нарастёт.
Не дождавшись ответа:
- Но твоей родне я не звонила, и своим не звонила, только Светке-сестре… - Нина зевает. - К ей домой приходил невропатолог и лицо выправлял. Выправил. Так вот она с ребёнком поехала… - опять скачёк в мыслях. - Родился при большом давлении… - Это Нина опять к Ванычу поворачивается, так как Потерпелыч занят исключительно собой и не слушает. - Пока врачи думали, родит она сама или кесарево нужно… - Опять скачок: - Это только дурак рубит руки-ноги… а если случайно, тогда конечно. - И вновь про ребёнка: - Один раз легла туда и то заразилась… а теперь поносом – весь детский сад. - Мужу: - Ну что тебе подать? Вот грохнешься туда! И что я буду делать? Сейчас кончу, успокойся, кончу. Куда тебе пробки, где? Мне надо наклониться и пролезть. Как будто я девочка! Так вот твои пробки-затычки. Где полотенце? Я привезла тебе розовое полотенце. А чё ты встаёшь, а? И путает провода и путает... Что тебе надо?
- Не мешай.
- Давай я эту…
- Сам! Уйди, уйди, уйди…
- А ещё куришь, верно. Нет, я наверно, с ума сойду. Как гляну…
Потерпелыч собрал свои трубки в кулак и, гримасничая и тараща глаза, отправился в коридор.
- Куда? Ты там всех распугаешь. Как осьминог!
И к Ванычу обращаясь:
- Это уже бывало. Я к этому привыкла. Так. Надо деньги посчитать, а то я сегодня махнула… 800 рэ.
Считает.
- Так, смотрю 50, так… без десятки. Ой-ой! Мелочь какую-то рассыпала. Так я до пенсионного фонда и не доехала. Хотела расписаться. - Роется в сумке. - Мне 55 исполнилось, пенсию оформляю. Сегодня день такой прекрасный, тёплый, хороший. Сейчас я работаю санитаркой. На одном месте у меня пять тысяч, на другом – семь. А теперь я подторговываю. А до этого я работала кондитером. Но сейчас мне 55, я ж его на 10 лет старше. Но по внешности вы не скажете, да? Ой. Но, вообще говоря, спасаю я его. А у вас что, печень? Плохо. Ноне чисто мужская болезнь – куда ни посмотришь. Кем он работает? Да кем, инвалид третьей группы. Стелил линолеум, холодильник передвинул, грыжа вылезла. А ведь я ему сказала: разгрузи сперва, вытащи всё. Не-ет! Он вообще-то всё мне помогает делать. Он по электрике в основном. Ну, короче, в технике разбирается. Шофёром работал в основном. А когда инвалидом стал – в охрану. Четырнадцать лет живём. А с первым - семнадцать. Помер, разбил пятки и помер. В тридцать пять лет. Прыгнул из окна в подъезде, сестра ключи в машине забыла, а ему надо побыстрей, повыпендриваться. И прыгнул. Молодой, горячий…
Вернулся Потерпелыч.
- Ой, Костя, Костя, говорила лежать… Устал? Полька тебе привет передаёт, ты её не знаешь. У тебя не выскочит трубка-то?
Сидят друг против друга и маются – видно.
- Голова-то кружится? Гудит, да? О, уже полвосьмого!
Гладит его по голове.
- Я тебя угрею – сковородой, сковородой. Не, он меня слушается, слушается. Найду его в канаве, припру домой – он и не ропщет.
- Таблеток мне от кашля принеси.
- Мои таблетки тебе не подойдут. Это они, врачи, леченье назначают, а не я и не ты. Так что с них таблетки спрашивай. Завтра с профессором поговорю. Костя, откуда я знаю! Пройдёт. Пройдёт кашель. Станешь выздоравливать и пройдёт.
Роется в тумбочке.
- Ой, порезалась! Потому что пакет драный, а лезвие острое. Лучше б я туда не лазила, за таблетками этими. И как сильно!
Уходит в коридор к медсестре. Потерпелыч вроде доволен, что она порезалась, градусник трясёт.
Жена возвращается.
- Чего ты градусник трясёшь? Оно тебе надо? Или думаешь, за день спадёт? Ладно, Костя, поеду я, пора. Главное, тебе прооперировали, что смогли. Остальное они, мне думается, не стали, иначе б они тебя совсем зарезали. Завтра я приеду, поговорю с профессором. Они мне всё популярно объяснят.
Потерпелыч опять заставляет её лезть в тумбочку. Опять подвох?
- Всё, на ночь тебе сделают обезболивающий и – тишина. Я ухожу, ухожу. После работы завтра приеду.
Заходит Петрович, подсаживается к Потерпелычу, разглядывает бутыльки с трубками:
- Ты ничего тут не перепутал?
- А какая разница?
Петрович взвивается по обыкновению:
- Большая разница! Очень большая разница! Это очень важно!
- Ну понял, понял, - как бы успокаивает Потерпелыч своего врача. - Понял. Сейчас сполосну и сделаю, как говорите.
- Вот сделай! - Петрович оглядывает палату. - А я пока домой сбегаю.
Кивает зятю и выходит.
На место Кыргыза привезли тёзку первого космонавта планета Земля, сухощавого семидесятипятилетнего мужика. Петрович поторапливал:
- Юрий Алексеевич, да снимите вы, наконец, свои вонючие носки или вам помочь? Ложитесь!
Осмотрел больного, ушёл.
- Ну и с какой планеты, космонавт? – обратился к новенькому Андрэ. - Ничего, что я вас так величаю?
- Нормально. Меня все так величают. Я, кстати, Гагарина на годок постарше.
- С чем вас и поздравляем. Вы всё ещё живьём, а он...
- А он зато первый…
«Ну, всё, пора выписываться! – как-то сразу решает Ваныч, когда «космонавт», едва смежив веки, засвистел носом, да так фигуристо, что … в таких случаях говорят: слов нет! - Да, пора-пора, домой-домой. Отдохнули и хватит».
Ваныч уехал из больницы раньше, чем ему выписали эпикриз. Зачем ему этот раздолбанный эпикриз? Вызвал такси, добрался до гаража, пересел на свою машинёнку и - в офис. Его не ждали. Волк при виде компаньона слегка растерялся.
- Ты? – и забегали глазки под нависшими бровями, тараканчиками забегали.
- Как видишь, Володя. А где же наш Петя Филин?
- Отъехал.
- Ну что, Волчик, давай на чистоту – выкладывай, почему вы решили от меня избавиться, пока я на отдыхе?
- Надо бы втроём обсуждать этот вопрос…
- Да обсудим ещё и втроём. Одного только не понимаю… зачем такие сложности? Какая-то сверхсекретность… Решили – значит, решили.
Из офиса Ваныч поехал домой. Не желая париться в пробках, поехал через Куделино – заодно взглянуть, как там движется строительство особняков – они с Инной приглядывались там к одному. Вдруг накапает деньжат с последней сделки, – думали, рассчитывали… Теперь уже не накапает. Волчек с Филей подавились жабой… Проглотят, не подавятся?
Прежде, чем съехать с горы, Ваныч приостановился и окинул живописный простор застройки. Ни одного кустика зря не повредили застройщики, молодцы. Русло реки подёрнулось лёгкой зеленью ракитника…
Покатился под уклон на нейтралке, разглядывая фасады домов, притормаживая, чтобы разглядеть заодно и машины у ворот – кое-какие знакомы… А вот и дом, на который Инна зубки свои точила. А что это за «Крайслер» у ворот?.. Ваныч стал притормаживать, желая запомнить номер. И вдруг увидел – и даже не боковым зрением, а затылком, скорее, почувствовал, а там уже и в зеркало наблюдал, точно в замедленной съёмке… Поворотная штанга тюнинга, на которой крепилась «запаска», вдруг медленно отходит от заднего бампера и, убыстряя ход, летит навстречу «Крайслеру»… Ваныч не успел ни удивиться, ни похолодеть… Удар! Брызги стёкол, искорёженный метал…
Первое побуждение – удрать… тем более номер забрызган грязью.
Из дверей особняка бегут люди. Крепкие ребята, упитанные. Кричат… явно не приветствие. Ваныч нехотя выходит из машины.
- Ты что, козёл, наделал?
- Вот падла! Ты нам заплатишь!
Гвалт, чьи-то руки тянутся к вороту рубахи… И вдруг все расступаются. Петя Филин собственной персоной… Дрожащими пальчиками бородку разглаживает:
- Свой, ребята, свой… Быстро разбежались! - И к Ванычу. - Чего ж так неаккуратно, Илюш. Ох-ох.
- Не знал, что у тебя новая машина.
- Теперь и эту придётся менять.
- И дом твой? Широко… Не знал.
И тут в памяти всплыл телефонный разговор, который Инна вела якобы с приятельницей, но где также промелькнуло имя Петя… Инну звали осматривать новый дом, просили совета, где лучше поставить унитазы и прочее… Ну явно не с сыном она тогда переговаривалась. Странно, нет?
«Ладно, хорошо, это мы обговорим в другой раз. Сейчас не время. Да, сейчас не могу. Да, зачем так спешить».
Инна встретила сдержанно.
- Ты вроде ещё пару дней должен был отдыхать.
- Надоело.
- Соскучился по автомобильным авариям?
- Уже в курсе? Хорошо… один я постоянно не в курсе.
- Ты о чём?
- Всё о том же.
Ваныч вынул из кармана ключи, положил на стол.
- Слышь, детка, у меня к алкоголю теперь иммунитет…
- Закодировался, что ли?
- Вот именно. Так что спасать меня уже не нужно. Договорились?
Из местной прессы:
« … в первые дни весны в нашем городе состоялось открытие ипподрома. На открытии присутствовали представители местных властей, знатоки конного спорта, а также…
Праздник удался на славу. Теперь у жителей города больше возможностей заполнить свой досуг…»
Мало, однако, кто знал, что помимо основного объекта в эксплуатацию был запущен и, так сказать, запасной – вспомогательный. В подвальное помещение, под трибунами ипподрома, владелец новых объектов, Тараканов Илья Иванович, повёл лишь самых близких своих друзей. Там и состоялись первые в истории нашего государства тараканьи бега…
Однако уже через год сей удивительный спорт приобрёл международный статус… И на афишах можно было прочесть не только о рысаках из Казахстана и Киргизии, но также и о доморощенных – чёрных и рыжих – тараканах, имеющих свои клички и рейтинги…
И если в администрации «верхних» бегов заправлял небезызвестный Кыргыз Анарбек, то нижние бега под своим контролем держал опять же знакомый многим Андрэ Панкратов…
Обычно наверху гостей встречает Красавчик Артемий. Он знает всех мало-мальски значимых посетителей в лицо и по имени-отчеству. Знает их пристрастия и никогда не ошибается, кого куда направить.
Вот, скажем, Филин Пётр Акимович с Инной Арсеньевной.
- Ну как там лошадки? Бегают? - задаёт дежурный вопрос Пётр Акимович.
- А таракашки? - это вопрос исходит уже от его спутницы.
- Все бегают, - отвечает с обворожительной улыбкой Артемий.
- А как нам повидать Илью Иваныча?
- О, это вопрос не ко мне, а к старшему менеджеру, - Артемий нажимает на мобильнике кнопку. - Андрэ…
В ответ раздаётся:
- Абонент временно недоступен…
- Козявочка моя, таракашечка... Ниц перед тобой падаю, рученьки твоей прошу-испрашиваю. Суженная моя, будь моей, ненаглядная... Будь моей законной... Супругой будь единственной...
- Да ладно тебе придуриваться. Козявка, козявочка... Заладил. Ну а кто ты, милый мой? Чемпион? А-а!.. Не врёшь? Так чего жжж... Вон их сколько у тебя, бери любую хоть щас, хоть после обеда, ни одна не откажет... Меня выбрал? Да я готова хоть сию минуту. И без сюсюканий, без нежностей... Научился, понимаешь, у людишек бестолковых... Романтике всякой. Иди ж ко мне, люби ж меня без условностей... Будут у нас тараканчики краше прежнего – и нахальные, и наглые – до чрезвычайности даже, и прыткие... Такие побегунчики, такие спринтеры олимпийские... Никто за ними не угонится, никто их не обидит... Высший сорт! Ну, давай, давай, красавчик мой усатенький, полюби свою козявочку лакированную... Вона сколько кругом охотников! Скорей же – от тебя хочу! Олимпийцев хочу сыночков и доченьков... Тьфу, бестолковый какой! Кто же по прямой-то бегает! А ещё чемпион! Бегать только и можешь по прямой?.. Ну, успокоил, уже не обидно мне... Зачем по прямой? По жизни это опасно, дружок. Не надо нам от тебя ни мальчиков, ни девочек... Иди-иди, нечего облизываться, не мешай другим любить меня, царицу тараканьего царства... Прочь! Не то головы лишу!
Бега тараканьи
© Copyright: Игорь Агафонов 2, 2013
Свидетельство о публикации №213040101543
Свидетельство о публикации №213040101543
Рецензии
Игорь, не отрывайте писанину от реальности и все получится и короче, короче надо излагать мысли...
Сергей Донец 16.10.2016 10:59 • Заявить о нарушении
Сергей Донец 16.10.2016 10:59 • Заявить о нарушении