Чаша

Чаша
рассказ
посвящается Тебе

Большая просьба: по возможности читать под музыку Ханса Циммера. Особенно под саундтрек к фильму Inception.

1

Прошлой ночью был ливень. Днём немного моросило, и к вечеру совсем стихло. Все лавки в парке были мокрыми, и мы стояли, кутаясь в толстовки, и курили. Дымили в слякоть, пытаясь согреться этим дымом, холодным пивом и бестолковыми разговорами, смехом. Кеды и балетки, клеша и обтягивающие штанишки, рубашки в полосочку и клеточку, майки и топики, очки на затылке и на воротнике. Сцепленные руки, разомкнутые руки, грустные и весёлые глаза, хитрые и высокомерные глаза, глаза с расширенными и суженными зрачками, пьяные и трезвые. Калейдоскоп личностей. Фото-фильм через объектив и саундтреком к этому фильму Hans Zimmer из наушников. Я смотрю на них, не слышу, о чём они говорят, но рефлекторно смеюсь вместе с ними. Моё тело привыкло так реагировать на оскаленные рты и судороги. Это похоже на нервные сокращения. Образ согнутых, как от боли, тел с разинутыми ртами и зажмуренными глазами посылает сигнал моему мозгу начать дёргаться и резко шумно выдыхать воздух из лёгких. Странное тело. Объектив выстреливает сам в себя эти картинки, чтобы потом выплюнуть на мой компьютер. Изображения страдания на лицах – вот как выглядит смех. Именно такие фотографии больше всего нравятся людям, такие собирают самое большое количество лайков, их выставляют на конкурсы, ставят на аватарки и пишут кучу комментов типа «такой ра-а-а-достный!» А я не вижу ничего радостного через мой объектив. Только сплошное страдание.
Я больше не могу терпеть этот суицидальный мир. Когда ему хорошо, он корчится. Секс, смех. И я корчусь вместе с ним. Но я никого не обманываю. Мне херово, ой, как херово. Мой живот нервно дёргается, и мне от этого ещё херовее.
Она стоит рядом и смеётся громче всех. Я не слышу её, но вижу это по её телу. Ему хуже всех. Оно страдает. Оно не может выпрямиться и откинуть волосы с лица. Руки не слушаются её, лицо свело судорогой. Я вижу, что ей больно щёки и под рёбрами. Я рефлекторно нервно дёргаюсь. Меня почти тошнит. Я больше не могу терпеть этот суицидальный мир. Я сбрасываю наушники, хватаю её за руку и тащу от лавок, от коллективного со-страдания. Она сразу же перестаёт мучиться и приходит в себя.
- Ты должна мне помочь, - у меня сводит скулы от напряжения. Кажется, ещё полминуты, и мои зубы раскрошатся. Я еле-еле размыкаю челюсти и шиплю на неё. – Я не могу больше. Давай, отправь меня.
- Но как? Ты же знаешь…
Мы стоим за углом дома. Из парка нас не видно. Фонарь светит мне прямо в лицо, и я натягиваю капюшон, чтобы он не снимал меня своим горящим объективом.
- Я знаю.
Я знаю. Вот уже пять лет я отправляю людей куда-то в иные миры, но сама не была там ни разу. Техника проста, я выдумала её шутя. Я создаю вокруг лежащего тела энергетическую оболочку – «скафандр» - мы называем его так. Отдельно надевается комбинезон. Он застёгивается на молнию. Потом шлем. Его надо основательно прикрепить к скафандру, перчатки и ботинки. Они на шнуровке. Тщательно, мысленно ощущая толщину шнурка пальцами, завязать каждый бантик. Потом обратный отсчёт и… красное дерево… С него всегда начинается путешествие. Его мне помог прорисовать Роберт Монро. Это всё, что я взяла у него. Больше ничего и не надо. Дальше у каждого начинается своё собственное путешествие. Есть одно правило: никто из присутствующих не должен засмеяться. И, поверьте мне, это не так-то легко. Много раз сеанс прекращался именно по этой причине. Лёгкий, даже неслышный, смешок мгновенно возвращал путешественника на кровать, и он не помнил абсолютно ничего. В принципе, он ничего и не помнил, даже если возвращался нормальным способом. Скорее, это было развлечением для тех, кто оставался здесь наблюдать. Мы не использовали никаких зацепок за реальность – свободный полёт, поэтому и отсутствие воспоминаний. Не понимаю даже, зачем они все хотели этого, если всё равно ничего не могли вспомнить. Может быть, им льстило, что они приобретали такой опыт на глазах у других, им было, что обсудить вечером после ужина в темноте кустов жасмина у клуба между медленными танцами. Может быть, самым неглупым из них было интересно именно послушать рассказ об их путешествии, чтобы попробовать сделать для себя какие-то выводы. Не знаю. Вряд ли. Мы были слишком малы, чтобы понимать те знаки, которые были даны нам. Нам было по четырнадцать лет. Однажды Ольга, убегая от собак, выпрыгнула в окно и попала в сад, красоту которого ей не хватало слов описать. Она просто задыхалась от восторга. К ней навстречу вышел красивый человек в белых одеждах, с «такой верёвочкой вокруг головы», с длинными прямыми волосами и вытянутым лицом. Очень красивым лицом. Он шёл ей на встречу, вывернув руки ладонями вперёд. Оля тогда сказала: «Он показывает мне «пять» ладонями». Могли ли мы тогда понимать, куда она попала, кого встретила, и что он показывал ей. Но меня всегда трясло. Я видела то, что видели они, и меня реально трясло. Они просыпались и спрашивали: «Ну что?» Остальные начинали рассказывать им, а меня продолжало трясти ещё долго. Они охали и говорили, с распахнутыми глазами, быстро хлопая ресницами, «не может быть!», а меня трясло и трясло. Зачем это было надо мне? Я попросту была центром маленькой вселенной. Они верили мне. Я верила своим ощущениям, интуиции. Я вытворяла разную ерунду, и они верили мне, и я верила сама себе, я чувствовала себя всемогущей. Мы вызывали духов, и они подавали нам однозначные знаки, мы летали в параллельные миры и астрал, мы рушили привычную школьную физику, мы создавали свой мир, в котором был центр – я.
И никто из них не удивлялся тому, что я не была «там» ни разу. Моё, сказанное авторитетным, не терпящим сомнений, голосом «нет никого, кто был бы сильнее меня, чтобы отправить меня» было прекрасным ответом. Меня уважали. Меня слушали. Мне верили. Вот почему я делала это. За эти несколько лет техника была отточена до безупречности. Мы даже делали это на уроках труда прямо на партах, пока учительница ходила за журналом в основной школьный корпус, отстоящий от трудовых мастерских на пятьдесят метров. Это было весело. Со временем некоторые повзрослели, начитались книжек и стали практиковать путешествия сами. Остальным это просто надоело. Я осталась один на один с собой и своей неспособностью к свободному полёту. Несколько человек пытались отправить меня, но дерево не рисовалось, и я уже ненавидела его, думая, чем бы его заменить. Но дело было не в дереве. Дело было во мне и моём толстом скафандре, который я носила каждый день, не давая никому проникнуть ко мне в душу, в мой мир. Эта броня не давала мне раскрыться и довериться тем, кто пытался мне помочь. Бессонные ночи и десятки техник выхода не привели ни к какому результату. Вы спросите, зачем мне это было нужно? Всё дело в Нём. Я знала, что Его нет здесь.

2

Однажды ночью я проснулась от кошмара. Тем летом дожди шли две недели, и мы бегали по лужам босиком, потому что город был затоплен по колено в самых мелких местах. Мы и не думали о том, что где-то в этой луже может оказаться открытый колодец или разбитая бутылка. Мы ни о чём таком не думали – просто бегали и смеялись. Дети любят воду и лужи. Мы приходили домой в сухих босоножках, потому что всё время на улице держали их в руках. Мы жили в своём весёлом мире, и нас не интересовали мировые катаклизмы, о которых тревожно говорилось в новостях. Америка была расстреляна смерчами, Японию трясло, как автобус на плохой дороге, торнадо, град с куриное яйцо, ураганы и штормы, земля трескалась и плевалась лавой. А мы бегали по лужам и смеялись.
Однажды ночью я проснулась и поняла, что это конец. За окном снова лило. Сплошная стена. Я видела лишь одну картину, даже когда открыла глаза. Большая чаша, до краёв наполненная, переливается через край. Мне не надо было объяснять, что это. Образ родился во мне вместе с объяснением: человечество переполнило чашу, и должно быть уничтожено. Мне не надо было догадываться. Я знала это. Как знала то, что я девочка из провинциального города, и мне 14 лет. Мне было плевать на конец света, на ураганы и штормы. Я могла умереть в любой момент. Мне не было страшно за себя. Но за стеной спал мой брат – моя маленькая совесть, который всегда вертелся вокруг, который любил обнять меня за предплечье и говорил, что ему очень нравится, какая у меня там мягкая кожа. Он любил меня, и он был слишком мал, чтобы вот так вот умереть. И почему-то мне, самой ещё ребенку, нарисовались тысячи детей – братьев и сестёр, которые не должны были умереть вот так. И я поняла тогда, что всесильна. Что я одна стою миллионов, и в моей власти изменить ход истории. Я села у окна и стала молиться. Без заученных слов – никто не учил меня «правильным» словам. И я говорила неправильные. Сегодня я не сказала бы ни одного слова из тех, что говорила тогда. Сегодня я отрекаюсь от них. Если бы это только было возможно – просто отречься от них. Пусть человечество подохнет, если оно заслужило это, со всеми братьями и сёстрами вместе. Но тогда мне почему-то было до них дело. И я отпила из той чаши. И я наполнилась человеческими грехами. Во мне поселились убийцы и насильники, наркоманы и проститутки, прелюбодеи и чревоугодники… За окном стреляли молнии, освещая струи дождя. Я вгляделась в темноту за этой водной стеной и во время очередной вспышки увидела в тени кустов Его очертания. Он смотрел на меня, но лица не было видно. Лишь чёрные джинсы, обнажённая грудь и длинные мокрые чёрные волосы. И тогда мне было плевать, что я только что сотворила со своей душой, я думала только о нём, о том, как я хочу прямо сейчас побежать к тем кустам, и как я скована стенами комнаты и родительским надзором.
На следующий день кончился дождь. Кончились смерчи и торнадо, кончились землетрясения и извержения вулканов. Земля приняла мою жертву, и я поняла, что могу всё. Но только теперь мне было тяжело дышать с тем, что поселилось в моей душе. Несколько месяцев почти стёрли из моей памяти ту молитву. Я жила Его силуэтом, вглядываясь в те кусты каждую ночь.
Однажды я зашла в гости к подруге, мама которой давно была больна. Мы никогда не обсуждали, чем именно она болела. Мы и так понимали, что она попросту сумасшедшая. Она была ужасно преставучая – много говорила, несла всякий бред, и мы никогда её не слушали, пока однажды краем уха я не начала улавливать, что она рассказывает что-то очень знакомое. Она говорила: «И тогда я проснулась и поняла, что это конец. Что человечество переполнило чашу, и должно быть уничтожено…» Я перестала дышать и вылупилась на неё. Она посмотрела прямо в мои глаза и очень жёстко сказала: «Я взяла на себя часть грехов, и всё закончилось. И я знаю, что той ночью я была не одна – одна бы я столько не выпила». Я не верила своим ушам. Если бы сначала я рассказала эту историю, а она ответила бы, что с ней было то же самое, я ни за что не поверила бы ей. Но я никогда никому не рассказывала об этом, просто потому что почти сразу же забыла. Значит, это было на самом деле. С нами. С тех пор я поняла, что она не сумасшедшая. Либо мы сумасшедшие обе.

3

И тем вечером я была без сил. Я была слишком измождена, чтобы сопротивляться. Я была слишком разочарована, чтобы гордиться. Я была раздавлена и не уверена в себе. Целостность моего скафандра была нарушена. Я напилась и была переполнена желанием свернуть шею этому миру, за который пять лет назад я отдала свой свет и свою невинность. За который я буду вечность гореть в аду. Мне нужен был только Он, чтобы спастись.
- Я знаю. Мы сами придумываем правила. Ты сильнее меня. Просто я всегда была закрыта. Я доверяю тебе. Ты можешь сделать это. Чёрт побери, ты должна это сделать! Иначе я сдохну через минуту!!! – Я орала, словно меня режут ножами, медленно и с наслаждением.
- Хорошо-хорошо, - твёрдо сказала она.
- Технику помнишь? – Я приготовилась к полёту и закрыла глаза.
- Мы сами придумываем правила. Просто заткнись и слушай меня.
Я посмотрела на неё. Её глаза горели решительностью, которой я раньше никогда не видела в них, и это мне понравилось. Так понравилось, что я расхохоталась. Щеки свело, и на колени капали слёзы, а я никак не могла успокоиться. Меня рвало ненавистью к этому миру. Пустые спазмы на пустой желудок. Она не шевелилась. Словно вросла в землю и окаменела. Я упиралась головой в её колени. Она ждала, когда я успокоюсь, и я вернулась к ней из мира судорог и страданий, чтобы, наконец, улететь в тот мир, из которого Он не мог пробиться ко мне.

4

Ночью, не дождавшись его появления в темноте за окном, я начинала звать его. Я вся покрывалась слезами, а из кончиков пальцев моих рук вытекало то, что не давало мне дышать. Через боль уходило страдание. Сотни душ обретали свободу. Некоторые выташнивались непонятными стихами, как и у мамы моей подруги. Я не понимала, что значат эти страшные слова, которые пишут мои заледеневшие руки. Я лишь надеялась, что мне хватит сил не сойти с ума, пытаясь разобраться в этом. Меня держал Он. Я не могла слышать его, но чувствовала, что он рядом. Он хотел вытереть мне слёзы, но не мог дотянуться, и я ощущала лишь тепло его ладоней у моего лица. Каждый вечер, каждую ночь. Я стала чувствовать его днём. Все мои друзья привыкли, что я хожу «не одна». Никто не говорил об этом взрослым. Все думали, что это такая у меня шутка. Если бы кто и сказал, я первая выдала бы это за шутку. Я отреклась бы от него, не раздумывая. Я не хотела сойти с ума, как она. По крайней мере, я ни за что не призналась бы в том, что схожу с ума.
Мой брат, мой маленький убийца и спаситель, сказал маме, что я давно мечтаю о музыке ветра – музыкальной подвеске из трубочек разной длины. Они поехали в магазин, и он сам выбрал ту, которая отгоняет духов. Мой друг, который хотел быть чем-то большим для меня, и давно устал от моего незримого спутника, купил мне амулет с тем же назначением. Всё это было подарено мне на день рождения, и на несколько лет я потеряла Его. Меня рвало на части, у меня была бесконечная ломка, которая через некоторое время закончилась, и наступило отупение.

5

Я выросла, поступила в Университет и уехала жить в столицу. У меня появился парень, нам было хорошо вместе молчать. Но стоило мне открыть рот, и из меня вылетало всё то говно, что не давало мне дышать, и мы бились друг о друга, вбивая друг в друга колья, стараясь попасть в сердце.
Потом был другой, которого я презирала, третий, которым я восхищалась, четвёртый… Но каждый раз, ложась с кем-то в постель, я думала о том, что Он, быть может, сидит вон в том кресле…
Я выбросила все амулеты. Выгнала всех из своей жизни, заперлась и стала молить его о прощении. Он не притрагивался к моему лицу больше, не чувствовался сгустком энергии, как раньше. Но мне казалось, что он всё равно рядом, что он подглядывает за мной. Думает, мучается. И я заставляла себя верить в это. Потому что больше мне не во что было верить.

6

Я оказалась на берегу моря. Я стояла у подножья скалы в тени кустов. Метрах в десяти от меня начинался песчаный пляж, и я слышала, как шипит вода, уходя после очередного бешеного броска на берег. Кидалась и снова с шипением уползала назад. Ветер шелестел листьями за моей спиной, но все эти обычно чудесные звуки были какими-то незаконченными, неполными. Мои уши слышали фальшь. Я всмотрелась в тени и краски и поняла, что даже для сумерек мир этот был слишком серым. Неестественная палитра. Снова фальшь. Хочется засунуть этот мир в фотошоп и сделать хотя бы «автоуровни».
- Что ты видишь? – спросил её голос.
- Море. Я стою в кустах.
- Кто-то есть ещё рядом?
Я прищурилась и напрягла слух и вдруг увидела их. Они стояли по пояс в воде, обнявшись. Почти чёрно-белые, почти нарисованные. Плоские. Это был безусловно он. Его очертания. Я улыбнулась. Думаю, именно это выражение лица обозначает радость. Он обернулся и всмотрелся в темноту, где я стояла. Я сделала шаг вперед, и луна направила на меня свой прожектор. Мой профиль и изгибы рук заблестели. Я разглядывала их, а они меня. Он отпустил её, повернулся ко мне и, медленно раздвигая волны бёдрами, направился к берегу. На её лице отразилось удивление и обида. Мы взглянули в глаза друг другу, и я поняла:
- Это я там. Только другая я. Какая-то незаконченная. Плохо прорисованная. Но это моё лицо.
- А он – это Он?
- Да. Такой, как тогда, но лица снова нет. Только очертания... Он идёт ко мне.
Та я, которая осталась в воде, просто смотрела ему вслед, и на лице её было изображено страдание. Такое красивое, что его хотелось запечатлеть. Именно так и надо страдать – просто, без надрывов и спазмов, без нервов. Красиво. Достойно. Я видела по её лицу, что она понимает: мы несравнимы. Она – лишь бледная копия меня. Как мог он оставаться с ней, когда есть я? Он подошёл совсем близко. Я в последний раз бросила на неё взгляд и протянула руку навстречу его руке. Это была та самая тёплая рука, которая когда-то пыталась своим теплом высушить мои слёзы. И, наконец-то, сквозь годы и пространства наши руки соединились. И мы шагнули в темноту кустов…

7

Я открыла глаза. Она, не мигая, смотрела на меня. Её трясло. Не нужно было никаких слов. Я обошла её и бросилась бежать. Я летела быстрее ветра, потому что той ночью и не было никакого ветра. Только я. Воздух был тяжёлый, и моё лицо разрывало его на две части, которые медленно склеивались за моей спиной. Я летела к Нему. Я знала, где Он. С тех скал мы шагнули в темноту. Темноту этого мира. Мне удалось провести его между нашими мирами. То, что долгие годы не удавалось ему, удалось мне. Нужно было только добежать до дома, чтобы убедиться в этом. Брызги из под моих кед летели во все стороны и звенели, раскрашивая влажный мир звуками и блеском. Никто не фотографировал это совершенство. Только мой мозг. Я видела себя со всех сторон одновременно, представляя, какой кадр самый удачный. И совершенной передачей было бы сочетание звуков, запахов и полный облёт вокруг меня. Внутренняя панорама 5D.
Старый с деревянными перетяжками между этажами трёх подъездный дом высотой в три квартиры. Расстояние от входа в подъезд до квартиры номер 23 преодолевается через две ступеньки за тринадцать секунд. Вдох-выдох. Всего три цикла. На бегу грызу щёки. Дышать так значительно тяжелее. Можно не поднимать глаза, чтобы просканировать со стен надписи, заученные наизусть. Они сфотографированы в моей памяти 555 раз со всех возможных ракурсов. А может, даже и больше. Самая навязчивая – «Денис и Ваня – ЛОХИ». Она написана с чувством. Это видно по тому, как напряжены буквы. Я пролетаю дальше тихо, как кошка. За эту возможность я особенно благодарна моим тонким гладким подошвам. У двери замираю и прислушиваюсь. Тишина. Только «кап-кап-кап» на пред-первом этаже подтекает или потеет выведенная из жаркого подвала батарея. Где-то далеко слышны машины. Едут. Медленно достаю ключи, прилагая максимум усилий, чтобы они не зазвенели. Но они красиво гулко перестукиваются внутри моей ладони. Их можно понять. Это их единственное развлечение.
Поворот ключа под стук сердца, опускаю ручку в том же ритме, открываю дверь. Пока никаких чудес. Захожу, закрываю дверь за собой. Не дышу. Прислушиваюсь. Тишина. Мысленно спрашиваю его: «Ты здесь?»
В дверной проём из комнаты высовывается знакомая рука, приветливо машет, потом выглядывает весёлая физиономия. Волосы собраны в резинку. Ёжится. Он всё ещё в мокрых джинсах – наследил водой в комнате. Разглядывает меня задорно.
- Привет, - говорю. Смотрит на мои губы озадаченно. Проводит по ним пальцем. Хмурится сквозь улыбку.
Я бегу в ванную и приношу ему самое огромное полотенце. Потом иду заваривать чай и искать малиновое варенье. Он ходит за мной хвостом в полотенце и улыбается.
- Садись, - говорю, указывая на табуретку. Снова разглядывает губы, тянется пальцем. Беру его за плечи и усаживаю около стола. Хочется смотреть на его лицо. Именно это лицо, которое я увидела впервые пять минут назад, я знала всю жизнь. Да и все предыдущие жизни, наверное, тоже.
С лицами именно такая ерунда, как и со всей нашей памятью. Мы всё забываем, чтобы не так страшно было жить снова и снова, чтобы оставалась интрига. Известно, что в нас живёт вся история вселенной, аккуратно разложенная по полочкам. Ещё до того, как у женщины рождается ребёнок, она тысячу раз пытается представить себе его лицо. Но срабатывает стереотипное мышление – образ подменяется фотографиями детей подруг или моделей с рекламных плакатов. Но когда он рождается, и впервые они встречаются глазами, мать понимает, что это именно то самое лицо – другого и не могло быть. Всё потому, что и прошлое, и будущее всегда было в её памяти. Она знала это лицо задолго до его рождения. Даже у тех детей, которые доживают лишь до абортов, есть лица. И в самые тяжелые периоды жизни, когда страдание переполняет человека, и происходит большой выброс энергии, устанавливается связь с космосом, и человек приоткрывает свои резервы памяти редкими вспышками. В такие минуты мы видим все лица забытых, не встреченных ещё, убитых детей, внуков, правнуков. Смотрим на них, чтобы тут же забыть. Иначе и не может быть. Иначе мы бы не выжили…
А его лицо и описывать не стану. Зачем оно кому-то кроме меня? Да и вся эта история тоже только мне и нужна, чтобы не забыть. Или наоборот, чтобы записать и забыть - чтобы выжить.
Он не говорил. Я не знаю, мог ли он. Он вполне мог набрать воздух в грудь через рот, но не говорил. Он не пел, не шептал, не шевелил губами: ни коим образом не имитировал речь. И очень удивлялся, когда из моего рта выскакивали слова. Казалось бы, идеальная пара: девочка с ртом, из которого сыпется всякая ерунда и мальчик, который эту ерунду не понимает. Но из-за того, что он не понимает эту ерунду, ему особенно интересно, в чём смысл этой ерунды, и он очень хочет понять её. Девочка сталкивается с таким впервые….
Однажды моя подруга увидела сон на Мальдивах о том, что она встретила там высокого красивого британца в самом расцвете…, да, около тридцати пяти. Она написала нам в Москву письмо латиницей об этом. Мы читали всем отделом и охали. А я подумала, что вот бы ей вместо меня пока счастья, а я подожду. На следующий день она его встретила, своё британское счастье. Но суть не в том. Главное – они без слов понимали друг друга. Что там понимать-то? На Мальдивах. Сплошная физиология. Песок – вот он. Звёзды – вон они. Ты. Я. Губы. Ноги. Па-а-а-а-ехали.
А этим двум существам из разных миров до зарезу надо было друг друга понимать. И каким именно образом он хотел быть понятым – я не знала. Я не телепат. Он постоянно заглядывал мне в глаза и долго смотрел. Поначалу это было забавно. Поиграем в гляделки, взявшись за руки, минуту, две, ноги затекают. Начинаю думать, что он полный идиот. Бросает мои руки, отворачивается, уходит на балкон. Злюсь. Грызу щёки, ломаю пальцы, поправляю и поправляю волосы. Думаю-думаю-думаю. Не думаю. Ни хрена не думается. Не получается думать. Просто паника: «Что делать?????» Возвращается с балкона, берёт за руки, виновато улыбается. Типа утешает и извиняется. «За что? За что ты извиняешься?» Тупо смотрим друг на друга. «Только вот не подумать эту мысль, что зря я… Только вот не додумать её. Зря я… Не додумать! Не додумать!» В ужасе хватаю толстовку и выбегаю на лестничную клетку. На какое расстояние мне надо уйти от дома, чтобы он не слышал, как я додумываю эту мысль? Считаю шаги вслух:
- Рздвтрчтрпть…
Быстро сбегаю по ступеням. Денис и Ваня – лохи. Это уже аксиома. Парит из подвала, а на улице спят машины. Котов и собак тоже не видно. Только я бреду по направлению к песочнице. Это не моё детство. Моё осталось где-то в провинциальном городке. А это просто песочница. Днём кошки и собаки справляют сюда нужду, а вечерами алкаши из первого подъезда интеллигентно выпивают здесь водочку. Они почти не оставляют  окурков. Наверное, здесь осталось их детство. Сегодня их нет. Сегодня у них, может быть, пост, а может быть, просто кончились деньги. Брожу по развалинам детской площадки и пытаюсь мыслить позитивно.
«Если долго тренироваться, можно научиться читать мысли. Если уж мы научились перемещаться между мирами, что нам мысли? Фигня! Тем более что один и так это умеет. Вот если бы было наоборот, всё было бы вообще прекрасно. Я бы молчала, но читала его мысли. Он только подумал о кофе - я уже бегу ставить турку; только захотел телик посмотреть – я уже пульт несу; хочется погулять – радостно натягиваю колготки; одному – снимаю их. И я молчу абсолютно. Даже мысленно не фоню. Одно сплошное мужское счастье… Но нет! Всё наоборот: я болтаю всякую ерунду, которую он не понимает, и он читает мои мысли, но ничегошеньки не может мне сказать. Мужчина, который ничего не может сказать болтающей на всех уровнях женщине – что может быть трагичнее? Боюсь, что это была бы трагедия в любом мире. Учитывая, что эта женщина никогда не тренировалась язык сдерживать, не то, что мысли. Бардак в моей голове… Я абсолютно обнажена. Я считываюсь, как компьютерный файл. Медленная полоска прогресса копирования. Тысячи картинок. До самого дна. Моя голова больше не принадлежит мне. Невозможно смотреть в глаза тому, кому ты за секунду подумала в лицо всё то, в чём боялась сознаться себе... Он слишком много знает… Надо избавиться от него…»
Вот чем всё это закончится. Я сижу на карусели и медленно кручусь по часовой стрелке. Картинка двора размыта из-за скорости. Как я рада сейчас этому. Это то, что нужно. Ничего определенного, никаких очертаний и контуров – просто серые полосы, как слабый свет фар при долгой выдержке. Моя секунда превращается в три минуты реальности. То, что надо. Может, я раскручусь и улечу… Но некуда лететь. Я в своём мире. В другом мне не будет легче. И теперь я несу ответственность за того, кого притащила сюда.

9

Я вернулась и сразу же выложила ему всё, как есть. Всё, что я думаю, все прогнозы. Ушёл на балкон. Думаем. Нет, ни хрена мы не думаем. Не получается. Какое счастье.
«Может, и не надо ни о чём думать. Что нам надо-то? Хоть мы и не на Мальдивах, но можем попытаться быть счастливыми... Физиологией».
 Закрыл глаза. Shut the… mind up!
«Зря я тебя сюда…»
Разозлился. Весь взъерошился и кинулся ко мне. Вот это я точно зря подумала. Не сопротивляюсь. И впервые за жизнь вообще ни о чём не думаю.
Всё синее. С жёлтыми вспышками. Синее. Какие-то звуки, похожие на речь. Отчаянный вой. Откуда это всё в моей голове? Вспышки. Вспышки. Словно, кто-то чиркает о колёсико зажигалки и никак не зажжёт её. Вспышка. И тут я слышу внутри себя. Не в голове, не в сердце, не в животе, не в руках – внутри себя. У голоса нет адреса. Он просто рождается внутри. Это даже не голос, это даже не мысль, это понимание, осознание, ощущение, совершенно новое чувство – снова рушится школьная физика. Я не могу постичь это, чтобы описать. Нет в моём словаре слов, способных выразить этот вид самовыражения, вид передачи информации, вид речи. Эти все сухие слова, чтоб их, ни на половину процента не могут передать того, как я слышу его внутри себя. Я слы-дум-чувствую его. И это взрывает моё сознание, я вся – вздыбленная кошка, глаза-блюдца. Я смотрю на него: «Я слышу это, или это галлюцинации?» Он улыбается. Внутри меня он кивает, не шевельнув своей головой. «Ты кивнул сейчас?» Снова мысленно кивает и улыбается наяву. «Что ж вы улыбаетесь по-настоящему, если такие экономные на эмоции?» - Злюсь я про себя.
«Пожалуй, если я научу его говорить, это тоже разрушит его представления о законах вселенной. Боюсь одного: мы устаревшая цивилизация, и научиться издавать звуки на любом из земных языков для него – это просто деградировать. Что-то подсказывает мне, что его мир не так сер и фальшив. Что это моё сознание просто было не готово осознать его, теряя что-то, что за пределами моих способностей восприятия. Интересно, услышу ли я его ещё раз?»
Он немного грустно вздыхает, встаёт и выходит на балкон. А я остаюсь одна. Лежать и думать-думать-думать. Когда хочешь не думать (о белом медведе или любой другой фигне), всегда именно (о том и) думаешь. Всё так. В нашем мире.
«Может, расстояние до балкона – длина волны мысленного радио?»
 Обернулся и скептически посмотрел на меня.
«Нет, ясно. А какая длина волны?»
Серьёзное лицо. Закрывает глаза. Старается. Ничего не получается. Я не слышу. Снова сломалось радио. И никакой фотоаппарат не передаст этого. Кончились его возможности.
С мыслью «надо просто жить, просто лечь спать, чтобы выжить» ложимся и засыпаем. Спят во всех мирах. Везде отключаются, чтобы выжить. Это самый лучший способ. Отключиться. Стать одинаковыми. Одинаково беззаботными. Без мыслей и слов. Почти мёртвыми. Это счастье. Это выражение лица и есть подлинное счастье, а не спазмы и судороги, не оскаленный рот, не сморщенные глаза. Лицо спящего. Лицо мертвеца. Это выражение счастья. А теперь обрабатывайте. На стольких уровнях, на скольких позволяет ваше восприятие и программа обработки изображений. Это можно передать. Может быть, даже во всех мирах.

10

Молчу второй день. Интересно, можно ли это зачесть мне за обет молчания? Говорят, это очень хорошо для сохранения энергии и «чистки» речи. Может, через неделю я ангелами петь начну? Если, конечно, не считать, что я так громко думаю, что ему из любой комнаты слышно.
Совершенно невыносимо воняет краской из подъезда. Совсем сдурели. Чем они вообще красят стены? Должно быть, тем, из чего делают воздушно-капельное оружие массового поражения. Мечтаю о понедельнике.
Пробовали повторить эксперимент с прорывом в моих возможностях чтения мыслей. Было приятно, но ничего не услышала. Мой безымянный друг почти поселился на балконе. Догадываюсь, что он подслушивает там улицу. Лично я на его месте точно бы переключилась с моей волны на любую другую.
Моя подруга даже не перезвонила мне с того самого треклятого вечера, когда я, наконец, с её подачи встретила того, кого хотела. И я подумывала позвонить ей, спросить совета, возможно ли в данном случае приобрести обратный билет. Мы ведь сами придумываем правила. И всё-таки, я не стала звонить ей при нём. В понедельник. Все планы на понедельник. Все начинания, все мысли, все решения – в понедельник. Он и так сам по себе хреновый день, так ему хуже не станет от того, что вся требуха переброшена на него.
А пока было воскресное утро. Третий и последний выходной на этой неделе. Настоящее воскресение со всеми регалиями: ярким солнцем, бибикающими радостно машинками, падающими с третьего этажа окурками и плевками. Мы - хозяева этого мира. Расслабляемся в воскресенье и делаем то, что душе угодно, то, что не позволяем себе в будние дни на работе. За западной стеной орут и роняют стулья, за восточной - дети долбят мячом в стену вот уже полчаса. А он просто стоит на балконе. В клетке из металлических прутьев, с которых давно облезла эмаль. Мне невыносимо жаль его. Так жаль, что он стискивает перила на балконе. Бодрится. Он тоже сделал свой выбор сам, и ни в чём не винит меня. Не попробуешь – не узнаешь, на что способен, и будешь весь остаток жизни жалеть, что не попробовал. А попробуешь - …
Вспоминаю, что я волшебник. Я – стою миллионов, я сама выдумываю правила игры. Я могу всё исправить. Надо просто снова начать слушать интуицию. Надо отключить рациональный ум. Жара.
«Поехали купаться!»
Оборачивается. Не смотрит в глаза. Послушно идёт за мной следом в коридор. Сланцы и футболка с рынка – всё вместе 600 рублей. Вот во что он обошёлся мне. Мы не беремся за руки. Просто спускаемся мимо Дениса и Вани. Мы такие же лохи, как и они. Может быть, даже хуже.
Садимся на автобус до остановки «Летняя». Сидим рядом и смотрим в окошко. Вокруг нас несколько пар того же возраста. Может быть, среди них тоже есть кто-то не от мира сего. Рассматриваю. Рано или поздно все они начинают говорить. Как нормальные люди. Похоже, всё-таки, мы одни не нормальные. Мой пришелец больше не улыбается. Ему не весело в этом мире со мной. Он даже больше не реагирует на мои мысли. Наверное, сыт ими по горло. Может, научился не слушать. Думаю, ещё один день со мной, и он сбежит. Как только поймёт, куда бежать, и что делать. Я и сама бы сбежала на его месте.
Летняя. Все хором вытекли из автобуса на расплавленный воздух. Мир не стабилен. Он плавает. В такую жару кажется, что руками можно раздвинуть границы этого мира и заглянуть за них. Но это только кажется. Снова хочется дождей. А когда идут дожди – хочется солнца. И так бесконечно. Хочется именно того, чего нет. И только получишь его – и как-то уже вроде и не хочется…
Мы огляделись, сделав козырьки из ладоней над бровями. Подобные нам пары бодро зашагали в сторону леса. Мы на автомате, как и они, взялись за руки и последовали за ними, поднимая пыль, как астронавты на Луне.
Я не знала, как называется река, до которой от моего дома было 15 минут на автобусе. Но я знала, как зовут алкашей из первого подъезда. И то, и это было одинаково бессмысленно. Но почему-то осознание этого неприятно удивило меня. Я хотела спросить про реку у пожилой женщины, которую мы нагоняли, но поняла, что мои губы разленились за два дня молчания, и не стала. Берег реки был песчаным. Сама же она была быстрой и шумной – не люблю такие. Но в летний зной сойдёт любая.

11

Берег почти опустел. Люди уезжали партиями. По расписанию автобуса. Только мы соревновались с несколькими парами за право остаться на берегу ночью одним. Начинало темнеть. Сумерки как-то внезапно упали на землю, вода стала тёмной. Он тоскливо посмотрел на заходящее солнце, натянул джинсы, сложил футболку, положил её под сланцы и протянул мне руку. Это было очень странно. Обычно он ходил за мной и не предпринимал никаких попыток рулить. Мне понравилась его решительность, и я просто протянула ему руку. Солнце село в тот самый миг, когда я поднялась с песка. Другие пары повылезали из воды и сидели, завернувшись в полотенца, одевались или пили и грызли семечки. Он крепко обхватил мою ладонь и твёрдым, не смотря на песок, шагом направился к реке. Я немного притормозила от неожиданности, но он настойчиво тянул меня в воду, не оборачиваясь.
«Что ты делаешь? Зачем?»
Никакого ответа. Мой живот заболел от дурного предчувствия. Я оглянулась на берег, наступая в воду. Три пары людей. Можно закричать, если что.
Он вдруг остановился, как вкопанный, повернулся и как-то значительно посмотрел на меня.
- Я не понимаю эти твои взгляды! Что они значат? – Крикнула я, борясь со страхом.
Но он просто провёл по моим дрожащим губам своими тёплыми пальцами и погладил меня по волосам. Мне стало стыдно за свой страх. Он пошёл за мной, не известно, куда, а я тут подозреваю его, не понятно в чём. И мне действительно не в чем было его упрекнуть. Всё время в моём мире он вёл себя идеально. Я улыбнулась уголками губ вниз и кивнула. Мы вошли в воду. Она была неприятной. Как будто после захода солнца ей хотелось покоя, который мы нарушали. Мы горели красным пятном повышенной температуры в её черной около 25 градусов воде. Она не могла остудить нас, чтобы мы слились с её беспокойными водами, и кидалась на наши разгорячённые тела. Мы отошли от берега метров на десять, и стояли уже по пояс в воде. Меня хлестало по подмышкам. Он повернулся, отчаянно посмотрел на меня, поджал губы и крепко-крепко обнял. Мы так и стояли, пока я не перестала чувствовать, что вода холоднее меня. И тогда она успокоилась. Лишь тихо-тихо было слышно, как она накатывает на берег и с шёпотом отползает назад. Я могла облететь нас взглядом. Мне захотелось запомнить этот миг 5D. Мы были идеальными возлюбленными, которые тяготились друг другом. Мы были слишком молоды, чтобы не огорчаться из-за предрассудков. Мы были слишком одарены природой, чтобы не горевать о том, чего нам не хватало. Мы были слишком наивны, думая, что может быть лучше, что будет что-то лучшее после нас. Вернее, всё это касалось только меня.
Когда земля остановилась, и вода замерла, когда ночные птицы перестали петь, и даже запахи не шевелились в воздухе, когда мир начал терять свои краски, он обернулся…
Из темноты на берегу она вышла под лунный прожектор и заблестела всеми цветами радуги…

12

Я стояла одна в воде, и лишь одна мысль провожала тех, кто уже давно ушёл:
«Я – предатель…»
«Я – предатель…»
«Я – предатель».
«Я – предатель».
«Я – предатель!»
«Я – предатель!!»
Вода снова начала возиться вокруг меня, напоминая, что мне пора оставить её в покое. Мне показалась слишком навязчивой её возня, и я ударила по ней ладонью. Она брызнула мне в лицо. И я снова ударила её. В бешеной схватке мы обе рычали. Потом я упала в неё, и она мягко подхватила моё усталое тело и стала покачивать его, как мать, обессилевшего от крика ребёнка.
«Убаюкай меня на дно, река», - просила я её мысленно. Мне всегда было интересно, как можно утопиться самому. Я перестала держаться на поверхности и нырнула прочь от берега в чёрную глубину. В висках пульсировало сердце саундтреком к темноте. Я тянула сопротивляющееся тело всё ближе к утопающему дну. Вода становилась всё холоднее. Сердце билось медленнее. Тысячи голосов внутри меня кричали: «Поднимайся!» Но я мысленно отвечала им: «Нет, вы подохнете все вместе со мной прямо сейчас. Вы и так слишком долго жили во мне. Этого не должно было случиться. Вы воспользовались моей наивностью, вы позволили мне разделить вашу боль. Но вы должны были ответить за всё сами».
Они в ужасе округляли глаза и хватались за головы. А я падала на самое дно. Мне нравилось не дышать. Стоит только начать не дышать, и это затягивает. Стоит только начать молчать, и уже не хочется говорить…
И вдруг… Всегда наступает это вдруг… Без этого никуда. Это же физиология. Лёгкие не могут жить без кислорода. Я могу, а они нет. У меня будет ломка, потом отупение, а у них начнут умирать клетки. Мои клетки. Клетки моего тела. Клетки того тела, в котором живёт моё сознание. А потом непременно будет Ад. И не потому, что я верю в него, а потому что однажды уже записалась туда. И я притащусь туда со всеми теми, кого не успела отмыть при жизни. С теми, кто, подобно тем близнецам, которых ещё в утробе матери поглотили в себя их братья, так долго жил во мне. Ад.
Ад начался под водой. Сначала я выдохнула самых трусливых грешников из моей груди. Мне это даже понравилось. Мне стало легко. Снова можно не дышать. Я дотронулась руками до дна. Оно было сплошным кошмаром. Глубокий ледяной ил. Чёрный кисель специально для меня посреди песчаной реки. Моё персональное дно. И медленное сердце саундтреком стало набирать обороты. Оно тоже струсило. За ним испугались лёгкие. Остатки воздуха выпрыгнули, и стало очень больно. Живот прилип к спине. Горло требовало открыть рот и впустить внутрь хоть что-то. Я резко оттолкнулась от мягкого дна и рванула вверх, на поверхность. Горло успокоилось, считая вместе с лёгкими и сердцем его ритмичные удары…

13

Я стояла на коленях у берега, вода пинала и набрасывалась на меня, словно ругая за идиотскую выходку. Она снова была слишком навязчива, и я расхохоталась. Я хохотала, как сумасшедшая, плача, хотя лицо моё и так было полностью мокрым. Что это было за чувство? Радость? Счастье? Страдание? Я не могу описать его. В том хохоте были все чувства сразу. Слитые в одно они были настолько сильны, что кончики моих пальцев раскрылись, и через меня, как через фильтр, в одиннадцати направлениях вылетали душившие меня страхи.
Я видела себя со всех сторон сразу. Но эту отвратительную и в то же самое время потрясающую картинку мне не хотелось запоминать. Мне хотелось забыть её как можно скорее.
Высмеяв всё, что могла, я опустошённая, поползла к берегу. Футболка и сланцы – всё за 600 рублей. Вот во что он мне обошёлся. А я ему? Невыносимая мысль о том, что он вечно скитается в поисках той меня, которая бы его поняла… Вечно. Как он решился на это? Как ему хватило смелости? Как можно сделать такой выбор? Я вдруг полюбила всех грешников этого мира. Они не казались мне больше такими страшными, как та жизнь, которую выбрал он. Но больше во мне никто не жил. Я выпустила всех и окончательно очистилась. Осталась лишь ноющая тупая, едва уловимая боль где-то в кишечнике, под рёбрами, там, где болит, когда долго-долго мучаешься от хохота…







28-29 марта 2013

P.S. Если вы дочитали до конца, пожалуйста, напишите несколько слов, чтобы я не придумывала сама, насколько вам понравился или не понравился этот рассказ. Это не сложно, а меня осчастливит. Спасибо.