04-19. Хочешь жить - умей вертеться

Предприимчивые люди не только умеют с расчетом вступать в брак,  но и расторгают  его  в  подходящее  для  этого  время.  Наш  развод с Николаем пришелся на самый неудачный для нас с мамой период жизни.

Глубокой осенью 1988 года на наше садоводство пришла грузовая машина, с бетонными сваями,  которые  предлагалось  купить  желающим.  Садоводство «Метростроевец»,  к  которому  относилась  наша  дача,  было не избаловано такими  предложениями,  поскольку   расположено   достаточно   далеко   от строительных  складов.  Дачный  дом,  выстроенный более 20 лет тому назад, наспех и чужими  руками,  давно  уже  требовал  ремонта.  Он  покоился  на гранитных  валунах  разного  размера,  периодически  смещавшихся  в разном направлении под действием подземной речки,  проходящей под нашим участком.  Бетонные сваи,  подвезенные прямо к нашему дому, показались нам заманчивым предложением  и  необходимым  подспорьем  в  хозяйстве.  Владельцы  машины предложили  нам  тут  же  установить  сваи  под  венец  нашего дома взамен утонувших  в  почве  валунов.  Работа  была  для  нас  дорогой  и   крайне несвоевременной - дело шло к поздней осени,  - но выбирать не приходилось.  После подъема дома на новый фундамент,  в комнатах тут же полопались обои, а  в  стенах образовались щели,  дом перестал быть не только уютным,  но и достаточно теплым для осени и весны.

У нас  с  мамой  нет  и при моей жизни не было никаких родственников. Коля мог бы быть единственным надежным помощником в  дальнейшем проведении ремонтных работ - дела, во всех отношениях далеко не женского, - но наши с ним отношения были разорваны окончательно. Весна 1989 года встретила нас перекосившимся, холодным и полуразваленным домом,  вздыбившимся на новом фундаменте,  и угнетенным состоянием духа.  Несмотря на формальное наличие отцов у меня и у Маши, кроме самих себя, рассчитывать нам было не на кого. Все свои силы я  устремила  на  поиск  новых  источников  заработков  для предстоящего  ремонта дома.  Мама,  как умный инженер,  уже спроектировала план перестройки  внутренних помещений с учетом новой,  дополнительной комнаты  для  Маши,  под  которую  уже был предусмотрительно положен новый фундамент,  переноса печки,  новой кухни и утепленного,  со  вторым  слоем досок  и утеплителем,  пола.  Требовалось закупать строительный материал - доски,  утеплитель, гвозди, и все это каким-то образом доставлять на дачу, а затем начинать подыскивать подходящих мастеров для предстоящих работ.

В моем окружении нет ни  одного  примера  семьи,  состоящей  из  двух женщин  и  десятилетней  девочки,  которая бы при полном отсутствии других родственников  и  без  мужчин,  взялась  за  подобное  мероприятие.  Мне, практически не приспособленной к такой работе, было безумно страшно. Мама, в отличие от меня,  четко представляла себе,  что и как нужно делать,  но, помимо  нехватки  денег на  ремонт, ее  страшил  собственный  возраст  и отсутствие физических сил, давило и наше пессимистическое настроение после моей недавней  семейной трагедии. В безвыходных  обстоятельствах самый лучший помощник - сама безвыходность. Жить в разрухе, холоде и запустении, в том жалком и унизительном положении,  в котором вот уже десять лет после смерти отца находилась,  например,  семья моей соседки по даче и  знакомой Наташи Семеновой,  нам не хотелось.  Наташа с ее тетушкой и мамой - бывшей коллегой моей мамы по Ленгипротрансу и ее ровесницей - так и не оправились после  потери  их основного работника и хозяина дома и за все это время не приобрели  дополнительно  ни  одного  инструмента,  не   обновили   и   не перестроили ничего на своем участке, более того, продолжали обходиться без печки,  которую в свое время не успел сложить Наташин отец.  Тем не менее, неустроенность участка Семеновых, как и нашего, оставшегося без мужчин, их полная неприспособленность  к  решению  «мужских»  вопросов  нас  с  мамой удивляла, а порой и шокировала.

Нужны были только стабильные заработки,  а между тем, мне на работе в это время не светило ничего хорошего. Находясь в подчинении Шнаревича,  а позднее и вовсе уж молодого специалиста, инженера Леши Осиновского, я сидела  на  вспомогательных  работах,  поскольку, не выезжая в длительные командировки,  не имела должного опыта и представления о моделируемом нами комплексе  аппаратуры. Предстоящая  аттестация  грозила мне понижением в должности с соответствующим уменьшением оклада. Настроение было угнетенным и  полностью  соответствовало  состоянию  «прыжка  над  пропастью»  - исторического периода 1989-94 годов,  в который  входила  наша  страна  по предсказаниям  древних  астрологов.  Об  этом  «прыжке»  нам поведал Павел Павлович Глоба на своих лекциях, прочитанных им по приезде в Ленинград. В предсказания Глобы мне верилось слабо - уж слишком  невероятные  перемены он предрекал,  но очень скоро многие из нас  с  изумлением  убедились  в  исполнении  многих  его  самых невероятных прогнозов.

 В июне 1989 года я снова поехала в командировку «на озеро» - так для конспирации было принято называть у  нас  наш  объект  на берегу озера Балхаш, но на этот раз - спецрейсом самолета Ленинград-Москва -Приозерск. Пассажирами рейса  становились  только  «свои»  -  все  с предписаниями  на  посещение  определенных  городов  и  с командировочными удостоверениями. В Приозерске нас посадили на военный аэродром, где я, как и  многие  другие  мои  коллеги,  была  впервые,  а  оттуда автобусами нас развезли по местам назначения.  В эту поездку я снова проездом побывала  в Алма-Ате  и  на Медео,  где полюбовалась видом гор со смотровой площадки и послушала шум падающей с высоты Алма-Атинки.

На Балхаше  я  была   участником   научно-технического   семинара, посвященного предстоящей сдаче технической документации  нашим заказчикам. Владимир Иванович Волков, начальник нашего подразделения, предложил мне стать ответственной за выпуск и подготовку этой документации, за что я  с радостью ухватилась: это было интересно и достаточно перспективно: у меня, таким образом,  появлялся свой постоянный кусок работы,  где я могла  бы чувствовать себя уверено. Я любила всякие дела, связанные с приведением в единую систему отдельных ее частей, работу, предполагающую упорядочивание информации. На новом поприще мне предстояло постоянно поддерживать контакт с нашими военными представителями,  хорошо знать требования к оформлению технической документации, редактировать отчеты всех наших исполнителей и строить  их  по  единому  плану,  то  есть,  из  разрозненных  отчетов, подготовленных  разными  людьми и на разной технике, создавать библиотеку текстов и обеспечивать  выпуск  нескольких  экземпляров  отчетных  книг в соответствии  с требованиями ГОСТа. Сам Виктор Иванович, как мой будущий начальник, мне нравился.  Светловолосый, веснушчатый и неинтересный, чуть старше  меня  по  возрасту,  он  был  въедливым  и обязательным трудягой и добрейшим человеком.  Волков превыше всего ценил в людях обязательность  и работоспособность,  а  с  этим у меня все было в порядке.  Судьба нечаянно протянула мне руку помощи,  и так пугавшая меня аттестация закончилась  на удивление  хорошо:  мне  сохранили  прежнюю должность и перевели на новый, даже больший,  с учетом постоянной инфляции,  оклад (205 рублей),  что для нас с мамой тогда было крайне важно.

В стране в  это время все бурлило и менялось прямо на глазах:  время уплотнилось и шло быстрее  обычного,  сознание  не  успевало  привыкать  к потоку  новой информации.  Впервые за многие десятилетия был созван Первый съезд народных депутатов, прямая трансляция с которого шла на всю страну с экранов телевизоров и из радиоприемников. Один за другим на сцену выходили представители разных городов или профессий и откровенно  рассказывали об ужасах их жизни и несовершенствах социального  устройства.  За  право выступить в прениях к докладу шла постоянная борьба,  доходило до криков и истерик,  съезд  все  больше  растягивался  во  времени,  а число желающих высказаться не иссякало.  За выступлениями напряженно следили все:  помню, как  у  нас на работе в конференц-зал выставили телевизор,  возле которого весь день толпился народ - у всех работа отошла на второй план. В выходные дни  мы  с  мамой, работая на дачном участке, непрерывно слушали съезд с помощью транзисторного приемника и  приходили  в  отчаяние  от  того,  что садилась  батарейка   приемника,  лишая  нас  возможности  дослушать  все выступления до конца.

Подобного в нашем государстве,  давно  уставшем  от   идеологии   и официальных выступлений,  на моей памяти еще никогда не было.  Все вокруг, включая и нас с мамой,  в эти дни жили только  этим  съездом,  не  успевая переваривать все услышанное. Едва все мы входили в шоковое состояние после выступления представителя Крайнего Севера,  прорвавшегося на трибуну,  как его  тут  же  вытеснял  представитель  Кавказа и убивал народ еще большими ужасами, способствующими забыванию о проблемах  предыдущего  докладчика.  Все,  о  чем  прежде нельзя было не только говорить,  но и думать,  теперь выплескивалась из людей,  надеявшихся,  что  одно  только  озвучивание  их проблем  перед  всей страной, поможет решению этих проблем. Так могло бы случиться при наличии единичных вырвавшихся на всеобщее обозрение фактов беспредела, но тогда этих фактов открылось слишком много, чтобы можно было что-либо изменить по существу.

Чаще других на трибуну поднимался Андрей Дмитриевич Сахаров, всемирно известный ученый-атомщик, недавно освобожденный Горбачевым из его долгой горьковской  ссылки,  в  которой  он  пребывал  при  Брежневе из-за своего вольнодумия.  В эти дни Сахаров всех  нас  раздражал  своей  настырностью: благодаря  своим  заслугам  перед  обществом и репутации заслуженного, уважаемого человека, Сахаров появлялся на трибуне по каждому поводу - его выступления  заглушали  аплодисментами и требованиями соблюдать регламент. Позднее, когда страну потрясло известие о его кончине, - это случилось уже на  Втором  съезде  народных депутатов,  в декабре того же,  1989 года,  - Сахаров сразу же превратится для  многих  из  нас  в  эталон  честности  и справедливости,  в образец демократа,  а потом опять постепенно стал почти забыт,  как было забыто и очень многое,  так сильно волновавшее всех нас в эти  насыщенные  событиями  дни.  Все  это было очень характерно для нашей страны,  умеющей резко менять свои убеждения и  оценки  конкретных  людей, особенно после их кончины, с многократным преувеличением то их пороков, то добродетелей.

Помимо съезда, страна в то время «развлекалась» отовариванием недавно введенных талонов. Только по специальным талонам, дающим право покупать определенное количество кусков мыла,  пачек стирального порошка,  бутылок водки,  граммов масла,  мяса и колбасы из расчета на число  проживающих  в семье  (перечень  товаров  и  их  количество  менялись из месяца в месяц), теперь продавали эти дефицитные товары,  и народ,  обычно в рабочее время, часами  стоял  в  очередях,  чтобы  выкупить полагающиеся по установленным правилам предметы - «отовариться», как тогда стало принято  говорить,  до конца  месяца.  До  сих  пор,  спустя  почти  10 лет после этих «талонных» времен, в нашем шкафу хранится водка, приобретенная на талоны и все еще не выпитая.   Водка  никогда  прежде  не  покупалась  у  нас  в  семье  и  не употреблялась,  разве  что  в  качестве  «валюты»  -  средства  оплаты  за сделанную работу мужичкам с нашего садоводства.  Народ,  не знавший,  чего ожидать в будущем,  отоваривал все талоны подряд,  предпочитая создавать в доме большие запасы, чего он никогда не делал прежде. Именно с этих дней у ленинградцев появилась привычка  покупать  впрок  куски  колбасы  и  масла большим  весом,  взамен бытовавших с довоенных времен развесов в сто и сто пятьдесят граммов покупаемого продукта,  который еще и обязательно просили порезать  кусочками. И дело  здесь,  я думаю, не только в появившихся в каждом доме холодильниках.

Самыми близкими  друзьями  в это время были для меня Галя Патрахина и Люба  Пушкина.  С  последней,  правда,  в  это  время  начали  происходить непонятные  вещи,  она  все больше погрязала в чисто материальных заботах, разорвала отношения с Риммой,  недавно ставшей бабушкой,  не сойдясь с ней во взглядах на работу,  и все больше отдалялась от нас с Галей,  превратив себя в рабу своего отвратительного,  с нашей точки  зрения,  мужа  -  Саши Борща ради покупки машины,  о которой мечтал ее сын.  Время от времени она все-таки вылезала из своей скорлупы ради  посещения  лекций  Шри  Матаджи, проповедовавшей   сахадж-йогу  -  весьма  странное  направление  духовной практики,  как впрочем, и сама ее проводница. Галя тоже все больше входила в круг последователей этого учения,  но я их примеру не следовала:  мне на мою голову учителей уже хватало!

В июне  возобновились  наши взаимоотношения с Валерой. Причиной тому послужили для нас обоих известия о наших разводах, по странному стечению обстоятельств случившихся примерно в одно и то же время. Реакция Валеры на мое сообщение,  что  «я  своего  прогнала»,  меня  удивила:  «И  правильно сделала!»-  радостно  заявил  он.  Валера начал похаживать к нам с Машей в гости - с цветами и с бутылкой вина,  я в ответ кормила его обедом, и наша «дружба» очень быстро переросла в более близкими отношения между нами. Мое чувство к Валере было довольно странным:  несмотря  на  нашу  близость,  я воспринимала его скорее,  как родственника,  чем,  как мужчину или мужа: у него были Машины глаза,  Машины ужимки и вкусы, Машино тело и Машин запах, и именно через Машу, которую я действительно любила, как никого другого, я любила Валеру,  а еще точнее,  Машу,  присутствующую в нем.  Он был скорее моим  братом,  чем  мужем  -  непутевым,  упрямым,  часто невыносимым,  но ...родной кровью, от которой никуда не убежишь, сколько ни рыпайся.

Особенно четко я почувствовала это, навещая Валеру в больнице. У него как раз в это время на бедре начала расти  родинка  -  небольшая  опухоль, которая его сильно напугала, и он сам захотел ее удаления. Как все мужчины в подобной ситуации (впрочем,  как и все женщины тоже),  он  тогда,  перед операцией,  выглядел  очень  растерянным и испуганным и уже готовил себя к самому худшему. Я, по каналам своих йоговских знакомых, устроила Валеру на диагностику  УЗИ,  а потом пару раз приезжала к нему в больницу,  набрав с собой разных вкусных вещей.  Валерка искренне радовался  моим  приходам  и даже ждал их. Едва ли это была любовь. Но для меня, практически не имеющей родни,  это доброе,  заботливое чувство к нему значило гораздо больше, чем моя  обычная  яркая,  но  непрочная  влюбленность.  Там  же,  в больнице я неожиданно столкнулась с его бывшей женой - Мариной,  продолжавшей вести с ним  судебные дела о квартире,  а пока тоже пришедшей к нему с продуктами.  Встреча не была для  меня  приятной,  хотя  сильно  удивила  меня.  Марина выглядела почти так же, как и я, хотя была моложе: тот же цвет волос и тип фигуры,  те же очки на носу и «итээровская» деловитость движений - Валера, выбирая  себе  вторую жену,  явно искал себе в ней мое внешнее повторение!  Осознавать это, почему-то, было приятно.

В перерывах  от встреч с Валерой,  я встречалась и с Толиком:  летнее время,  когда жены развозят детей по пригородам, давало  ему  возможность «погулять» на стороне. С Толиком было легко и весело: мы с упоением ездили с ним по местам нашей молодости, шутили, озорничали и вспоминали институт. Толик  был  удивительно  щедр  и радостно расточителен со мной - качества, которых я никогда не видела ни в Коле, ни в Валере, кроме того, с ним я не старалась казаться  другой - была абсолютно естественна,  отдыхая в его обществе и душой и телом, хотя совсем не была в него влюбленной.

Помимо собственного удовольствия  от  авантюрных  романов  с  бывшими мужьями,  я не забывала и о том,  что любые мужские руки в ситуации, когда на даче уже вплотную  надвигалось  время  начала  строительства,  являются подарком  судьбы.  Каждый  день  меня  навещал кто-нибудь из моих бывших и настоящих любовников - Рашид,  Витя Генералов, Сережа Уродков, Толик Попов или  Валера Коряков,  и каждого нужно было ласково встретить,  накормить и «умаслить»,  где-то «распустить хвост» перед ними,  а где-то - сыграть  на своей  женской  слабости  и «одиночестве».  Зато каждую субботу я все-таки ехала  на  дачу  с  добровольными   помощниками,   то   достававшими   мне строительные  гвозди,  то  помогавшими  нести на себе неимоверные тяжести, вносящими свой  посильный  вклад  в  дело  подготовки  дома  и  участка  к строительству.  Нужно  было сломать времянку - чтобы использовать ее доски для основного строительства,  и печку,  кирпичи  которой  нужны  были  для кладки  новой  печи.  Хочешь  жить  -  умей  вертеться,  говорит  народная мудрость.  Такое «верчение» и мне самой  было  не  в  тягость:  каждый  из «моих» мужчин был для меня по-своему хорош и по-своему дорог,  хотя каждый из них оставался внутренне чужим нашим проблемам и ратовал не за  дело,  а лишь за свои, эгоистические интересы в отношении меня. Увы, меня больше не ослепляли никакие иллюзии.

В июле  1989  года,  спустя  всего  два месяца после нашего разрыва с Николаем,  он неожиданно подсоединился к команде моих почитателей  и  даже занял в их кругу наиболее активную позицию.  Николай позвонил мне домой и, как ни в чем не бывало,  спросил меня,  как я провела свой отпуск.  На мой вопрос,  что он хочет от меня, он сообщил, что соскучился и хочет услышать мой голос.  Его желания я не разделяла и, не таясь, известила его об этом.  Далее все пошло по нарастающей:  Николай то звонил мне, то поджидал с утра во дворе, куда я выходила перед работой для утренней пробежки, то оставлял в  наших дверях вялую розу - невиданная расточительность с его стороны!  А потом настал и черед его писем - длинных,  откровенных,  следующих одно за другим,  покаянных и,  в то же время, поучающих. В этом был весь Николай - он слишком любил самого  себя,  чтобы  уметь  любить  других!  Мое  полное безразличие к его душевным порывам Николая удивляло, убивало и злило:  он был заранее слишком уверен в  том,  что  будет  прощен,  и,  встречая  мой постоянный  отказ,  стал в своих письмах пересыпать изъявления своей любви едкой критикой в мой адрес.  Мой «виноград» был  для  него  недосягаем,  а значит,  и  зелен,  причем,  чем  недоступнее он оказывался для него,  тем становился «кислее».

По телефону  Коля  простодушно  сообщил  мне,  что  весь месяц прожил вместе с Татьяной,  которая готова его принять назад,  но решил отказаться от нее,  потому что продолжает любить только меня. На подобное заявление я тут же ответила,  что помирилась  с  Валерием,  но,  в  отличие  от  него, предпочитаю  второго  мужа   третьему.  Это  оказалось  непозволительной глупостью с моей стороны: вскоре начались его настойчивые звонки  сначала Валерию,  потом  его  отцу,  потом опять Анатолию,  моей Веронике,  Сергею Лобанову...  На всех их его жалобы и уверения в  любви  ко  мне  произвели достаточно жалкое впечатление.  Валера,  хоть и не принял с пониманием его «немужских» истерик,  стал  после  его  звонков  более  сдержан  со  мной, испугавшись быть третьим лишним между нами. Он не планировал воссоединения нашей семьи:  мы оба с ним одинаково намучились в новом браке,  нам  обоим пока вполне хватало дружеских или любовно-дружеских отношений.

Колина атака на меня продолжалась месяц и увенчалась  моим  согласием начать наши отношения вновь, хотя на совершенно ином уровне: отказаться от каких-либо прав друг на друга и не вспоминать прошлого.  При этих условиях я  соглашалась  принимать  его  знаки  внимания и встречаться с Николаем в удобное для меня время и лишь в качестве одного из моих  знакомых  мужчин, не более того! Коля был страшно доволен, а я приобрела для себя еще одного добровольного помощника для работ в Пери.

В сентябре,  наконец,  начался наш ремонт, который мы планировали на начало августа. За него взялся Владимир Лазаренко со своим напарником - Пашей,  подрабатывавшие  в это лето на нашем садоводстве.  Наши интересы и удобные для нас сроки начала работ в расчет ими не принимались (ну  кто же считается  с  женщинами,  явно  не способными существенно переплачивать за учитывание интересов заказчика!). Погода портилась, надвигался учебный год в школе, а с ним и необходимость возвращаться в город вместе с Машей, давно истек мой отпуск,  взятый заранее,  а Володя  все  еще  трудился  на других участках, кормя нас пустыми обещаниями. Его наши проблемы нисколько не волновали,  а работа в  отсутствии  хозяев,  то  есть  без  надзора  за качеством, чрезвычайно его устраивала.  Большая часть денег, с превеликим трудом,  по копеечке собранная мной,  благодаря моим постоянным занятиям в группе  с  коротким, всего с двухнедельным летним отпуском и гороскопам, которые я уже начала рекламировать и составлять своим йогам,  были авансом получены нашим строителем,  и теперь уже мало что зависело от нас самих. В те времена найти человека,  заинтересованного  в  плотницких  работах  на садоводстве,  было  очень непросто.  Более жестокого и обидного для нас с мамой испытания,  чем это надвигающееся на нас  осеннее  строительство,  в моей жизни еще не было.