ОНА...

Успокоительное больше не действовало. Мутная, тревожная дремота постепенно отступала, освобождая ее разум из своего плена.
Она лежала привязанная к больничной койке и представляла себя песчаной фигурой, слепленной для пляжного конкурса. Конкурс уже давно прошел, а песок, который был тогда мокрый и держал форму, постепенно высыхал. Жар от солнечных лучей проникал все глубже и глубже, бесстрастно забирая последние остатки влаги, песчинки больше не держались друг за друга, ветер же, безжалостно раздувал их. Ракушки и камушки, красиво выложенные по ней, больше не виделись как узор, а смотрелись скорее, нанесенным волной мусором. Фигура постепенно теряла свою форму, и из красивой русалки, старательно вылепленной из песка, превращалась в простой, пляжный холмик.

Я песчинка. Я прожила много жизней, я видела дно морей и океанов, ветер носил меня вместе с барханами и песчаными бурями, меня ласкали воды озер и рек, я была замками и дорогами… Я песчинка… Я вся вселенная одновременно. Без маленькой песчинки, ведь не может быть вселенной. Нельзя рассматривать все по отдельности, точно так же, как нельзя рассматривать все в целом. Почему ты молчишь?... Почему?... Ведь именно сейчас ты мне нужен…

С того самого момента, как она себя помнила и осознавала, томный, бархатный голос жил вместе с ней, это нисколько не пугало ее, даже наоборот, она никогда не чувствовала себя одинокой. Чтобы не происходило, она всегда могла позвать, обратиться к нему, и он отвечал. Он не был ее внутренним голосом. Он был «кем-то» или «чем-то» другим, совершенно отдельным от нее, но он жил вместе с ней. Он жил в ней.
Когда он начинал звучать, то все вокруг уходило на второй план, словно скрывалось в тумане, и лишь он обволакивал собой так, что его существование казалось почти физическим.
В детстве она часами разговаривала с ним вслух, мама несколько раз спрашивала «с кем же она говорит», но никогда не придавала этому особого значения, списывая все на детскую игру и фантазию. Мама считала, что это пройдет с возрастом. И это прошло, потому что она научилась разговаривать с ним мысленно, стараясь при этом оставаться наедине, иногда она даже брала книгу и делала вид что читает, но чаще всего они беседовали перед сном, когда в доме наступала полная тишина.

Он рассказывал ей о другом мире, о мире, где можно летать, о мире, где поют камни, где говорят деревья, о мире где каждый предмет имеет душу… Рассказывал о звездах и планетах, о галактиках и вселенной… Он говорил о существовании проходов между мирами, о том, что когда-то очень давно они были открыты, а люди и все другие могли свободно проходить в них, говорил, что проходы сейчас закрыты и охраняемы существами, называемые, в этом мире, домовыми. Он рассказывал о вселенских знаниях, благодаря которым были созданы все здешние чудеса; говорил, что в другом мире нет времени, так как это и есть время, потому что там нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего…

Он стал живой водой для нее, она же, ненасытной пустыней, поглощающей и накапливающей в глубине, жизнь, готовой выплеснуть ее в любой момент, ведь это лишь иллюзия, что пустыня безжизненна…

Я хочу найти проход… Я хочу в твой мир…

* * *
В кабинете у врача плакала женщина, то, что спасатели сняли ее дочь с подоконника раньше, чем она шагнула в низ, было чудесной случайностью, так как все решали доли секунды; невероятное стечение обстоятельств, ремень зацепился за оконную раму, и она просто не успела его снять.
Что было потом, стало для матери полным шоком. Ее дочь вырывалась из рук спасателей и безумно кричала.

Проход… Проход… Отпустите, мне нужно в проход… Вы не понимаете… Он скоро закроется… Я должна попасть туда… Проход… Проход… Я обещаю… Я вернусь… Мне нужно знать… Я хочу видеть… Проход… Проход… Вы разве не слышите… Он же говорит Вам… Я хочу туда… Мне нужно в проход…

Санитар, делавший укол успокоительного, вынес свой вердикт, что без госпитализации не обойтись и ее дочь увезли.
Теперь она сидела в кабинете врача, рассказывала о дочери, о ее детстве, корила себя, что многому не придавала значения и в перерывах между этим, выслушивала, собранные из стандартных фраз, успокоительные речи дипломированного эскулапа.

* * *
Как я хочу стать песчинкой… Почему ты не отвечаешь… Почему???... Я хочу в другой мир… Я хочу петь с камнями… Хочу танцевать с деревьями… Где ты… Мне страшно…

Руки, ноги и спина затекли, потому что ремни на запястьях, щиколотках и талии надежно фиксировали ее на больничной койке, все попытки освободиться причиняли лишь боль. Она смирилась с этим положением, так как сейчас имело значение, только то, что бархатный голос в нутрии нее молчит. Ее это беспокоило и пугало, ведь еще никогда не было случая, чтобы он не ответил на зов. Ее тревожило еще что-то, только она никак не могла уловить что.
Тревога маячила перед ней, мелькая размытыми, туманными пятнами, хотелось, чтобы он все объяснил и успокоил, но как она не звала его, ответом было лишь молчание. Сколько прошло времени, прежде чем она поняла, что не помнит, как попала сюда, и что произошло, сказать не возможно, однако понимание этого все, таки,  прошло через ее разум.

Где же ты???... Ответь… Почему???... Почему… Я хочу знать… Я хочу к тебе… Я хочу в другой мир… Другой мир… Другой мир…
Проход… Мне нужно в проход… Я должна… Отпустите!!!...

Она кричала и пыталась вырваться, кричала, потому что вспомнила, вспомнила про проход. Ей овладела истерика, она даже не сразу поняла, что бархатный голос вновь разговаривает с ней и пытается ее успокоить, что-то объясняя.

* * *
Вошедшая в кабинет медсестра, безразлично глянувшая на заплаканную женщину, сообщила, что пациентка пришла в себя, но ведет буйно и не адекватно, на что врач отдал распоряжение вколоть ей легкое успокоительное. Женщина вновь залилась слезами и запричитала. Врач передал ее рулон бумажных салфеток, стакан воды и выдавил из себя очередную порцию утешительных фраз.

* * *
Дверь палаты открылась, медсестра, не говоря ни слова, не обращая никакого внимания на все действия пациентки, навалилась на нее, отработанным приемом вколола дозу успокоительного и так же безмолвно удалилась, вновь закрыв за собой дверь.
По телу потек лекарственный яд, еще несколько минут и он достигнет нужной ему цели – успокоительный туман накроет мысли, а разум вновь погрузится в мутную, тревожную дремоту.

Бархатный голос наполнился грустью и звучал как-то неестественно, словно из глубины; он говорил, что ему жаль, что теперь она изменится, что он всегда будет с ней, но она просто не будет его слышать…

Почему… Я хочу летать… Почему… Ты мне нужен… Я хочу слышать, как поют камни… Я хочу видеть, как танцуют деревья… Почему???... Почему… Почему…

Ее разум уже подернуло дымкой, которая расползалась и поглощала, накладывала вязкое забытье.
...