IV. Арийские мифы в Авесте. Зинаида Рагозина. 1903

ИСТОРИЯ МИДИИ,
второго Вавилонского царства и возникновения Персидской державы.
З. Я. РАГОЗИНА
             *  *  *
        ОГЛАВЛЕНИЕ
    IV.
Арийские мифы в Авесте.
Их превращение в аллегории.
§ 1. Расслабляющее влияние климата Индии на арийское население.
§ 2. Закаливающее влияние почвы и климата Ирана.
§ 3. Двойственность иранской природы развивает почти исключительно боевое мировоззрение.
§ 4. Одухотворение арийских мифов в Иране.
§ 5. Ахура-Мазда, верховный Бог и Творец —преемник арийских богов Неба.
§ 6. Священная гора и иранский рай.
§ 7. Небесное море, небесный родник и древо жизни и бессмертия.
§ 8. Антропоморфизм отступает на задний план в иранском мифе.
§ 9. Мифра, преемник арийского Митры; сохранившиеся в нем мифические черты.
§ 10. Духовное превращение бога Света в бога Правды.
§ 11. Сподвижники Мифры: Победа, Послушание, Праведность и пр.
§ 12. Аллегория — отличительная иранская черта.
§ 13. «Амеша-Спенты» — «Святые Бессмертные»; их аллегорическое значение.
§ 14. Семь Амеша-Спентов и их назначение.
§ 15. Ахура-Мазда — первый из Амеша-Спентов и творец остальных.
§ 16. Атар — Огонь, преемник арийского Агни.
§ 17. Хварено — «Царственное Сияние».
§ 18. Тиштрия, иранский бог-грозовик и первая из звёзд.
§ 19. «Фраваши», преемники арийских Питри.
§ 20. Отношение Фраваши к живущим.
§ 21. Жадность всех богов к жертвоприношениям.
§ 22. «Ахуна-Ваирья», чудодейственная молитва.
§ 23. «Мантра, — священное «Слово», — оружие против духовных бесов — дурных качеств души.
§ 24. Ангра-Майнью, — Злой Дух, — противник Ахура-Мазды. Их вечная борьба.
§ 25. Героический миф об Йиме — преемнике арийского Ямы.
§ 26. Падение Йимы.
§ 27. Обряд «Сагдид».

     IV.
Арийские мифы в Авесте.
Их превращение в аллегории.

§ 1. Расслабляющее влияние климата Индии на арийское население.
Натуралистские мифы данного народа, оставляя в стороне его религиозное сознание, непременно отражают бытовые условия, в которые поставлен этот народ.
Так, известно, что Индия на свое население влияет вообще расслабляющим образом.
Этому способствуют и климат, и плодородность почвы.
Последняя дает очень много взамен весьма малого труда; самые леса изобилуют пищею, — корнями, ягодами, плодами, — которою и люди и животные приглашаются пользоваться даром; рек много, и они редко высыхают; большие же, как Инд и Ганг, — никогда.
Поэтому, с одной стороны, ничто не понуждает человека к тяжкому труду, с другой же, у людей мало потребностей, так как растительная и молочная пища — в таком климате единственно разумная, одежды требуется немного, а для жилья достаточно простого шалаша.
Арийцы, заняв Индию и подпав под это влияние, в значительной мере утратили свою физическую силу и выносливость и постепенно превратились в несколько изнеженное племя, в котором досуг и обычная праздность развили чрезвычайную мечтательность и склонность к духовному созерцанию с непомерной роскошью воображения; сочетание этих двух свойств окрасило особым оттенком всю их мифологию, их поэзию и их философское мировоззрение.
   
       Рис. На берегу Арала.

§ 2. Закаливающее влияние почвы и климата Ирана.
Совсем другим влиянием подверглась та ветвь арийской семьи, которая заняла земли собираемые  под общее название Арианы или Ирана.
Иранские арийцы, долго пространствовав по разным приветливым землям, где приятно чередовались умеренной высоты горы, долины, реки, леса и пастбища, основали не одно цветущее поселение, как, напр., в Бактрии.
Кочуя, они пришли в края совершенно иного характера, представлявшие резкие контрасты, вернее, противоположности, — края, где природа казалась в разладе с самой собой, как живо изображено на следующей прекрасной странице древней истории Макса Дункера: —
«Центр Ирана составляла обширная пустыня; далеко на север и на юг простирались безводные плоскогорья; места, более благоприятно наделенные природой, можно бы назвать оазами [оазисами].
Непосредственно за самыми плодородными долинами и горными склонами следовали беспредельные степи; цветущие равнины, густо осенённые рощами, были кругом опоясаны песчаными пустырями. Гористые земли северо-востока могли похвалиться дремучими лесами, богатейшими пастбищами.
Снег выпадал рано, и зимы были суровые.
Вдоль Каспийского моря была роскошная растительность, зато в болотистых низинах водились болезни и ядовитые гады (*).
Люди в Иране страдали не только от летнего зноя, но и от зимней стужи: жгучие ветры пустыни не страшнее вьюги северных плоскогорий.
Здесь пастбища и нивы на много недель исчезали под снегом; там хлеба и огороды заносило песками.
Здесь верблюды мерли от холода и падали в пропасти, скользя по обледенелым крутизнам; там ветры из пустыни засыпали колодцы и родники.
Здесь — зима «с худшими своими бичами: мерзнут воды, мерзнет земля, мерзнут деревья» (Вендидад, I, 9—12); там скотину мучат слепни и овода; здесь медведи и волки нападают на стада; там вечная опасность от змей и хищного зверья.
Жизнь в таком краю была неустанной борьбой против зноя и стужи, за стада и хлеба, и едва какое-нибудь племя селилось в более удобных местах и принималось за земледелие, начиналась борьба против пустыни и засухи.
Тут надо было сухую почву оросить, там — защищать жатвы против горячих ветров и песчаных наносов из пустыни.
К этим тяжелым условиям и контрастам в природе присоединялись контрасты в населении.
Большинство туземных племен среднеазиатского плоскогорья и многие из тех, которые расселились по окружающим горным местностям, были поставлены местными условиями в невозможность вести иную жизнь, как жизнь кочевую и пастушескую.
Большая часть населения и поныне состоит из кочевников.
Итак, в то время, как оседлые обыватели трудились усиленно, в поте лица, другие скитались праздно со своими стадами.
Не было, конечно, недостатка в набегах на земледельческие поселения, в грабеже и разбое».
*) Это описание особенно относится к области, называемой Мазандерапом [Мазандаран? Мавендарам?].

   Рис. Шемранские горы (близь Тегерана).

§ 3. Двойственность иранской природы развивает
почти исключительно боевое мировоззрение.
Влияние подобных условий на народ даровитый, храбрый, сильный духом и телом — безгранично.
Благодаря им одним, иранцы сделались такими, какими мы находим их при их вступлении на историческую сцену: народом необыкновенной, мужественной красоты богатырского типа, непреодолимым в бою, искренним и честным, склада ума серьезного и практического, гораздо более склонный смотреть на трудовую сторону жизни, нежели на её удовольствия и красоту, вследствие чего они считали земледелие и скотоводство высшими и святейшими из занятий, а к искусству относились, как к делу весьма второстепенному, в котором они весьма поздно достигли: некоторого совершенства, да и то как подражатели.
Ясно, что эти же влияния должны были сильно воздействовать и на их этику и религиозное сознание, дать последним известное, своеобразное направление, углубить их в известном русле.
Борьба, составлявшая главную поддержку их существования на земле, сделавшейся их родиной, представлялась им главною задачей жизни всей вселенной. В основе первобытного арийского представления о природе, как и всякой первобытной религии, лежит противопоставление Света Тьме, и, стало быть, Сил Света Силам Тьмы.
Но иранцам это представлялось не главным, а единственным основным законом бытия, поглощавшим те красивые мифические детали и картинные образы, которыми изобилуют религии других арийских народов.
Тяжкая борьба за существование, сопряженное с опасностями, угрожавшими со всех сторон, преисполненное трудами и лишениями, отвлекла их от созерцательного праздномыслия, играющего образами и фантазиями, в котором и есть самая суть мифической поэзии.
Они великий Боевой Миф низвели на землю и в нем олицетворили контрасты, которыми: изобиловала их родина, и таким образом подготовили тот беспощадный дуализм, на котором зиждется их национальная религия.

§ 4. Одухотворение арийских мифов в Иране.
Не было надобности для этого измышлять новые символы.
Достаточно было выдвинуть на первый план, в усиленных чертах, борьбу, составляющую главную характеристику, основной мотив древнейшего арийского мировоззрения и богопочитания.
Исконный бог — Небо и его вековечный враг, Туча Змей, затмеватель света, являлись главными действующими лицами; в них воплотились абсолютное Добро и абсолютное Зло со всеми их проявлениями и вскоре оттеснили на задний план все прочие мифические лица.
Проследив древние мифы в сохранившихся частях Авесты, мы поражаемся широким развитием духовного смысла в изложение их, тогда как в Индии, родной сестре Ирана, смысл этот является как бы второстепенным и случайным, физическое же значение положительно преобладает.

§ 5. Ахура-Мазда, верховный Бог и Творец —
преемник арийских богов Неба.
Так, на первый взгляд трудно узнать в Ахура - Мазде, верховном Боге, Творце вселенной и прочих богов, владыке надо всем существующим внушителе и хранителе святости и праведности, каким он является во всей Авесте, старых арийских богов Неба, — Дьяуса и Варуну.
Только долгое и терпеливое изучение, подбирание множества мелких черт, разбросанных в текстах, помогают нам проследить этот величественный образ до его первоисточника.
Но раз эти черты найдены, они уже не оставляют сомнения.
Самое имя иранского бога составлено из титулов древне-арийских богов.
Санскритское слово Асура, согласно закону иранского произношения, превращается в Ахура, но смысл тот же: «Владыка, Господь».
А из всех эпитетов, которыми величали Варуну, один: «Всеведущий», иранцы присвоили своему верховному Богу, назвав его: Мазда.
Итак, «Ахура-Мазда» буквально значит: «Господь всеведущий».
Материальные же атрибуты, приписываемые ему, сразу изобличают его происхождение.
В одной из бесед с Заратуштрой — (божественное откровение во всей Авесте облечено в эту форму), — Ахура-Мазда говорит: «Я содержу на месте вверху небо сие, сияющее и видимое издалека, и объемлющее всю землю.
Оно подобно чертогу, построенному из небесного вещества, прочно установленному, далеко раскинутому, блистающему рубиновым корпусом над всеми тремя мирами; оно подобно ризе усыпанной звёздами, в которую Мазда облекается... и ни с какой стороны глаз не узрит конца его». (Иешт III).
К кому, как не к богу неба, - можно применить это великолепное описание?
Ведь усеянная звездами риза принадлежат и Варуне (см. стр. 47).
Еще небо поэтически называется «телом Мазды», о нем говорится, что «у него изо всех тел — совершеннейшее тело»; что он —  «красивейший телом»; восхваляется «его прекраснейшее тело»; далее: «поклонимся всему его телу».
Еще убедительнее текст, в котором прославляется «светозарное Солнце, Око Ахура-Мазды) (См. стр. 47). Атар, — Огонь (первоначально небесный огонь — Молния (см. стр. 49), один изо всех Язата («божественных существ») описывается и призывается под названием «Сына Ахура-Мазды». (См. стр. 47, 50). Воды в одном гимне призываются в следующих словах:
«Поклоняемся земле сей, несущей нас, вместе с твоими женами, о, Ахура-Мазда!...»
«О, Воды! вам поклоняемся, — вам, льющимся с небес, и вам, стоящим в лужах и чанах. О, женские Ахуры, всячески служащие нам и помогающие, обильно текущие и удобные для брода...»
Наконец, имя Ахуры прославляется вместе с именем Мифры, чистого Дневного Света (о котором речь впереди), так настойчиво, что не остается никакого сомнения в том, что эта чета вполне соответствует чете Варуна-Митра в Риг-Веде. (См. стр. 48).
«Возвещаю и совершаю жертвоприношение чете, — Ахуре и Мифре, всевышним, вековечным и пресвятым» (Ясна, I, и); «Желаю приблизиться моими хвалами к Ахуре и Мифре, всевышней, вековечной, пресвятой чете». (Ясна, II, и).
Перед битвой, верующий обращается к ним купно со следующим поэтическим воззванием: «Мифра и Ахура, высокие боги, да придут к нам на помощь, когда меч возвысит громко голос, (бряцание железа), — когда ноздри коней дрогнут, когда тетивы луков засвистят и пустят острые стрелы...»
Очень поучительно прослеживать таким образом, шаг за шагом, убедительные доказательства материального и мифического происхождения верховного иранского бога, а затем — процесс развития, которым он возвышается до чистейшей, бесплотной отвлеченности.
Но мы должны оставить его пока, еще прежде чем религиозное сознание иранского племени поднимется до этой высшей точки, чтобы искать следов превращения в Авесте еще других древнеарийских мифов.
Всего приятнее искать богов в их лучезарных обителях, а для этого надо немного ознакомиться с небесной топографией.

§ 6. Священная гора и иранский рай.
Где-то далеко на Востоке, за горами, поднимающимися гряда за грядой, отмечая станции на пути незапамятных кочеваний племен, спускавшихся в долины будущей Арианы, находится Священная гора, Хара-Березаити, которая у персов пехлевийского периода и у нынешних парсов известна под названием Альбордж.
Она поднимается от земли, выше сферы солнца и звёзд, в чистую сферу Беспредельного Света, где сам Ахура-Мазда пребывает в «пресветлом Гаро-нмане» («Обители Песнопения»).
Эта гора — всем горам мать; все горы, которых на земле насчитывается 2 224, выросли из неё, и она «соединена с небом».
Вершина её купается в вечном сиянии; там — обитель вечного блаженства.
«Там не бывает ни ночи, ни тьмы, ни холодных ни жарких ветров, ни смертоносных болезней, ни осквернения от дэвов (бесов, злых духов), и тучам не достигнуть до Хара-Березаити». — Священная гора имеет несколько вершин.
Вершина Таиpа есть центр мира, и вокруг неё обращаются звезды, месяц и солнце. На это намекает следующий гимн:
            «Взвейся ввысь и несись, о быстроконное Солнце, над горой - Березаити, и расточай миру свет, и да будет и тебе, о человек, дано подняться туда по тропе, которую творит Мазда, по пути богосозданному, по водному пути, отверстому богами». («Водный» путь — намек на облака).
            «Взвейся ввысь и несись, о месяц»... (Остальное — повторение первого стиха).
            «Взвейтесь ввысь и неситесь, о Звезды...» (Опять повторите). (Вендидад, XXI).
Альбордж, — на новейшем иранском языке Эльбурз, — ныне означает земную горную цепь, окаймляющую южный берег Каспийского моря.
Этим воочию показывается пример известного процесса, наблюдаемого у всех народов, достигнувших переходной стадии от мифа к действительности: перенесения мифической, небесной географии на землю, — процесса, идущего рука об руку с превращением богов в эпических героев и мифов в былинный эпос.
Эльбурз [Эльбрус?] с его одетой вечными снегами вершиной — Демавендом, в глазах иранца обвит таинственной святостью; на его склонах, в его ущельях разыгрываются разные сверхчеловеческие эпизоды иранского эпоса.

§ 7. Небесное море, небесный родник
и древо жизни и бессмертия.
У подножия небесной части горы, к югу, стелется море Вурукаша; это не что иное, как древне-арийский «небесный Океан», облачное водохранилище, изливающее на землю дожди (в действительности — Каспийское море).
В том же, приведенном выше, гимне есть воззвание к Водам, показывающее замечательное понимание постоянного обмена влагой, происходящего между небом и землей:
«Так как море Вуру-Каша есть мировой водоем, то поднимайтесь, о Воды, воздушным путем к небу и спускайтесь обратно к земле. Спускайтесь к земле и поднимайтесь воздушным путем. Поднимайтесь и неситесь!»
Море это, кроме того, постоянно пополняется обильно бьющим небесным ключом Ардви-Сура Анахита, который устремляется с Хара-Березаити, с вершины Хукаирия, и снабжает все земные реки чистой, обильной и целебной водой:
«Великая река, именитая и славная, равная количеством вод своих всем водам бегущим по земле, со стремительной силой бежит с вершины Хукаирия вниз, в море Вуру-Каша. Все берега моря Вуру-Каша кипят через край, середина его кипит и бурлит, когда она вливается в него».
Воды этого небесного моря вечно питают и охраняют Древо Жизни и Бессмертия, Белый Хаома или Гаокерена, которое сам Бог посадил на «высокой Хараити» (тоже Хара-Березаити) и поставил в средину моря Вуру-Каша вместе с другим божественным деревом, содержащим семена всего, что растёт на земле.
Тот Хаома, что растет в горах Ирана, и из которого добывается золотистый напиток, употребляемый при жертвоприношениях, является земным представителем этого небесного и бессмертного Хаома (арийского Сома), получая от него свои «противосмертные» свойства. Семена же всех растений приносятся на землю дождями.
Так как на вершинах Хара-Березаити помещаются обители богов, которые там имеют свои чертоги, то совершенно логично было там же поместить и хранилища их лучших даров людям: воды и растительности.

§ 8. Антропоморфизм отступает на задний план в иранском мифе.
Антропоморфизм, в прямейшей, грубо-материальной форме, составляет самую суть индо-иранского и позднейшего индусского миросозерцания, вследствие чего у арийцев, засевших в Индии, мифология совершенно одолела и, в течение долгого периода, почти задушила религию (*).
У трезвых умом, положительных серьезных иранских арийцев направление как раз противоположное, от антропоморфизма к одухотворению, к отвлеченности.
Поэтому, арийские божества, встречаемые в Авесте обыкновенно сохраняют лишь немногие xapaктерные внешние черты, и очищены от избытка мифических описаний и инцидентов.
 Так, Солнце, как мы видели выше, названо «быстроконным».
Что у Солнца есть колесница и кони, это установлено раз навсегда с самых тех пор, как началась кристаллизация поэтических форм речи в образы и мифы.
Иран сохранил исконное слово, но не разыгрывал на нем таких бесконечных вариаций, какие мы найдем в Риг-Веде на эту одну тему.
В Авесте имеется всего один небольшой "гешт" (гимн) к «бессмертному, сияющему, быстроконному Солнцу», и у поэта в хвалу его нашлось лишь одно чисто деловое замечание, что-де свет его очищает мироздание и что, если бы оно не восходило, то дэвы истребили бы все существующее и у небесных Язата (добрых духов) были бы отняты средства для сопротивления им.
Еще пример: Заря, отпирающая небесные врата и выезжающая предвестницей Солнца на золотой колеснице, запряженной резвыми конями, это — образ, древнее которого нет в галерее картин, созданных поэтическим гением юного человечества; это —  тема сотен чудных рассказов, потому что Заря, прекраснейшая из небесных дев, — любимая героиня арийского мифа.
Иранец, однако, сохранил самое краткое, сухое упоминание о ней, в предрассветной молитве, в которой она названа: «прекрасная Заря, лучезарная, быстроконная», и говорится, что она будит людей к работе и проливает свет в дома. И все.
*) См. «Историю Халдеи», стр. 375 и сл.

§ 9. Мифра, преемник арийского Митры;
сохранившиеся в нем мифические черты.
Гораздо яснее обрисована и сильнее развита мифическая личность иранского Митры.
Ему посвящен один из лучших и длиннейших гештов (гимнов). Чтобы вполне оценить мифические черты этого гимна, надо помнить, что Митра, подобно своему древнеарийскому одноименнику [тёзке], олицетворяет не Солнце, а Свет, чистый дневной свет, который представляли себе наполняющим пространство, отдельно от сияния солнца; отсюда — постоянно повторяемый эпитет: «владыка обширных пастбищ» (т.е. небесного пространства); поэтому также говорится, что он предшествует солнцу при восхождении его и следует за ним при закате; он именно —  утренний рассвет и вечерний сумрак. Солнца еще нет, или уже нет, а свет есть.
«Он первый из небожителей поднимается над горою Березаити, предшествуя бессмертному, быстроконному Солнцу; первый, в золотом облачении, овладевает прекрасными высями и оттуда милостивым оком взирает на жилища арийцев, где доблестные вожди строят свои многочисленные дружины в боевом порядка, где высокие горы, богатые водами и пастбищами, дают скоту обильный корм; где стоят глубокие соленые озера; где широко текущие реки наливаются и стремительно бегут...
«Он шествует над землею во всю её ширь, после захождения солнца, касается обоих концов сей обширной, круглой земли, — концы её далеки от нас, — и обозревает все, что есть между землей и небесами...
«Он, невидимый Язата, движется по всем "каршварам" и приносить сияние...» (Земля разделена на семь областей — каршвары; из них Иран — центральный и наибольший).
«Для него Творец, Ахура-Мазда, построил чертог на Хара-Березаити, светлой горе, вокруг которой обращаются сияющие звезды... и он обозревает весь вещественный мир с горы Березаити...
«Воздев руки к Бессмертию (т.е. к обители бессмертных), Мифра, владыка обширных пастбищ, выезжает из светозарной обители Песнопения (Гаро-имана) на прекрасной колеснице... сооруженной Творцом, Ахура-Маздой, из небесного вещества и усеянной звездами...
«Четыре жеребца везут ту колесницу, все одинаковой белоснежной масти, питающиеся небесным кормом и бессмертные.
Передние копыта их кованы золотом, задние —  серебром; все прикреплены к одному дышлу, все ходят под одним ярмом, и поперечные перекладины ярма прикреплены крюками из металла, чудесной работы...»
Будучи по естеству своему — сам Свет, Мифра, конечно, злейший враг дэвов, т.е. бесов или духов Тьмы; они перед ним бегут или гибнут под ударами его неодолимого оружия; он охраняет и спасает небесные стада, которые дэвы вечно похищают и загоняют в свои вopoвские вертепы.
Этот первобытнейший арийский миф передается в полной целости в следующем прелестном по своей наивности стихе гимна к Мифре:
«Угнанная вдаль корова взывает к нему о помощи, тоскуя о желанном стойле: Когда-то Бык, Мифра, владыка обширных пастбищ, выручит нас и поведет назад в наши стойла? Когда-то он выведет нас на правый путь, из вертепа Друджа?», («обманщик», одно из названий злых духов).
Мифра, следовательно, по самому существу своему, —  воин, могущественнейший из воинов, покровитель ратных людей, дарующий победу в правом деле:
«Воин, в серебряном шлеме, золотых латах, убивающий кинжалом, сильный, храбрый... боец о белом коне, о длинном, остром копье, о быстролетных стрелах... Его Ахура-Мазда поставил радеть о сем вечно движущемся мире... Сна не ведая, он бдительно охраняет творение Мазды... он стоит на земле, из всех богов сильнейший, храбрейший, самый бодрый, самый быстрый, всех более избивающий бесов».

§ 10. Духовное превращение бога Света в бога Правды.
До сих пор мы имели дело с чисто физической стороной мифа. Переход к духовной стороне как нельзя более легок и логичен.
Мифра есть Свет, а Свет — всепроникающий; поэтому Мифра — всезрячий и все ведущий.
Ахура-Мазда дал ему тысячу чувств и тысячу очей; он зорко наблюдает за людьми, и обмануть его нельзя.
Или же, — он имеет тысячу ушей и тысячу соглядатаев.
Далее: Мифра есть Свет, а Свет есть Правда; Правда же есть Добро. Дэвы суть Тьма, а Тьма есть Ложь; Ложь же есть Зло.
Это простейшее начальное положение, чуть ли не единственное в полном смысле всемирное, во всяком случае первое уравнение между Видимым и Невидимым, найденное мыслящим человеком, — сразу переносить борьбу и победу из вещественного мира в духовный.
Тот, кто есть Свет абсолютной Правды, по самому естеству своему — враг и истребитель всякой неправды, обмана и зла, всего гнусного исчадия Тьмы, а следовательно, покровитель в открытом бою всех, чье дело право, и, главное, блюститель честных договоров и каратель всякой кривды и вероломства.
Человек, нарушающий условия договора или увертывающийся от своих обязательств, называется «обманщиком, Мифры»; но Мифру обмануть нельзя; его гнев и проклятие всех хороших людей (Клятва Мудрых), наверно настигнет безумца: Мифра поразит его бессилием, в прах разобьёт его козни.
«Где бы ни обретался человек, солгавший Мифре, там Мифра воспрянет, гневный и оскорбленный, а гнев его не скоро, утихает.
Солгавший Мифре, как бы ни был быстр на ноги, от него не убежит; на коне не ускачет, на колеснице не умчится. Копье, брошенное врагом Мифры, полетит обратно... а если и ловко брошено, и попадет в цель, не поранит; ветер отгонит копье, брошенное врагом Мифры... (т.е. ложь, клевета безвредно отпрянет от того, против которого была направлена, а обратится против самого лжеца, клеветника). Мифра отнимет силу у рук его, резвость у ног, зоркость у глаз, чуткость у ушей... Он дарит стада быков и детей мужеского пола тому дому, где творят угодное ему; он разносит на части тот дом, где его оскорбили... Печально, бездетно жилище того, кто солгал Мифре... Пасущаяся корова сбивается с пути и печально плутает в лугах людей, обманувших Мифру: они же стоят у дороги, и слезы текут по ланитам их.
Потому-то и говорится, что Мифра «к людям и добр и недобр», что он «в руках своих держит для народов и мир и смуты».
Он стоит бдительным стражем договоров, словесных или бессловесных, которыми управляются взаимоотношения между друзьями и родичами, между товарищами в торговом деле, между супругами, между отцом и детьми, учителем и учениками, нанимателем и наймитами, наконец, между народами.
«Человек бесславный, совращенный с прямого пути, мыслит так в сердце своем: Нерадивый этот Мифра не видит всего, что творится дурного, не слышит всех лживых слов, которые говорятся? Я же так мыслю в сердце моем: Если бы земной человек слышал во сто крат лучше того, как слышит, все же он не слышал бы так, как слышит небесный Мифра, который имеет тысячу очей и видит каждого говорящего лож».
Соблюдение договоров и данного обещания обязательно не только по отношению к братьям по вере, к «маздаяснийцам» (поклонникам Мазды).
Сказано самым положительным образом:
«Договора не нарушай, все равно заключен ли он с одним из неверующих или с братом твоим по вере.
Ибо Мифра стоит и за верующего и за неверующего.
Замечательно, что «Мифра», наконец, делается нарицательным именем, означающим именно «договор», «контракт», и так употребляется в обиходе.
 
§ 11. Сподвижники Мифры:
Победа, Послушание, Праведность и пр.
Оживленную картину представляет нам в том же большом гимне выезд Мифры на своей небесной колеснице, в сопровождении друзей и сподвижников, на бой против Сил Зла и их земной рати:
«Колесницу его обнимает и поддерживает Святость; Закон Мазды открывает дорогу, чтобы ему ехалось легко; четыре небесных коня, белоснежные, сияющие, издали видные, благодетельные, одаренные разумом, быстро везут его по небесному пространству... По правую руку его едет добрый, послушный "Сраоша" («Послушание Закону Мазды»); по левую — высокий, сильный "Рашну" («Праведность, Правосудие»); со всех сторон кругом его едут "Фраваши" верующих (Души праведных умерших). Позади его едет Атар (Огонь)., весь пылающий...»
Впереди его и очень близко к нему скачут два грозные существа: Верефрагна (Победа), и «могучая Клятва Мудрых», которые оба описываются одними и теми же словами в образе «острозубых, острочелюстных кабанов, убивающих одним ударом, сильных и быстрых на бегу, стремительно несущихся». Мифра великолепно вооружен:
«В руке своей он размахивает палицей о ста шишках, ста острых гранях, которая сама устремляется и разит; палица эта лита из красной меди... Это — самое мощное, самое победоносное изо всех орудий».
Колесница его, кроме того, — целый арсенал: в ней тысяча луков со соответственным запасом стрел, златоконечных, окрыленных Коршуновыми перьями, — тысяча копий и столько же стальных молотов да тысяча обоюдоострых мечей и такое же число железных булав.
Все эти оружия — «хорошей работы», «летят через пространство и ниспадают на черепа дэвов».
Из того, как это сказано, выходит, словно они сами летят, собственным движением, и сами избивают бесов.
Такое самодействующее, божественное оружие беспрестанно встречается в арийской мифологии Индии.
Недаром верующий восклицает: «О, да не попадемся мы никогда по пути стремительному Мифре в пору его гнева!

§ 12. Аллегория — отличительная иранская черта.
Эта картина, — бога, выезжающего в бой во всеоружии бранных доспехов, с описанием его оружия, колесницы, свиты, и пр. — характерно - арийская.
В Риг-Веде у каждого бога свой особенный экипаж; ни один не забыт: антропоморфизм безусловный.
Но поезд иранского Мифры представляет одну своеобразную черту, отличительно племенную, полное развитие которой равняется духовному перевороту.
Мифру сопровождают не мифические личности, т.е. не олицетворенные явления природы, а, согласно с одухотворением мифа, лица аллегорические, отвлеченности, олицетворенные "качества" или понятия: Святость, Праведность, Послушание божескому Закону, наконец, «Клятва Мудрых».
Тут уже не миф, а аллегория, и одного такого примера достаточно, чтобы осветить всю разницу между обоими понятиями и в значении обоих слов.
В одном из провожатых Мифры миф и аллегория как бы сливаются; вернее сказать, мы в нем видим пример того, как легко и гладко миф может перейти в аллегорию: Верефрагна, гений Победы, вне всякого сомнения, лицо аллегорическое, отвлеченность, которую большая прописная буква превращает в личность; самое слово "верефрагна" — нарицательное имя, означающее «победу».
Но это же слово имеет и мифическое значение; оно не что иное, как иранская транскрипция слова, часто встречающаяся в Риг-Веде, а именно — "вритрахан" («Вритро-убийца»); а это —  почетный титул, который дается многим «бесоизбивающим» божествам, но в особенности Индре, великому специалисту по этой части. (См. стр. 54—55).
Это первобытное значение слова забылось, конечно, задолго перед тем, как оно превратилось в нарицательное имя, означающее просто "победу», и подверглось новому олицетворению, уже не мифическому, а аллегорическому.


§ 13. «Амеша-Спенты» —
«Святые Бессмертные»; их аллегорическое значение.
В этом стремлении: игнорировать внешнюю, вечно изменчивую игру природы, и обращать свои взоры внутрь, к созерцанию возвышенных незыблемых отвлеченностей, которые, наконец, представляются почти осязательной действительностью, нельзя не видеть признака большой духовной глубины, и ключа к тому преобразованию, которому древне-арийская мифическая религия подверглась у более строго мыслящих иранцев.
Самый поразительный пример этого преобразования мы видим в лице самого Ахура-Мазды.
Когда первоначальное тождество его с древним богом Неба потерялось из вида, сохранившись лишь в немногих традиционных и неосмысленных формах речи, его поклонники глубоко задумались над его духовным естеством.
Они старались выразить его различные свойства различными именами, как-то: «Совершенная Святость», «Творец», «Созидатель вещественного мира», «Хранитель и Блюститель», «Лучший из Властелинов», «Податель Здравия», «Всеблагой».
«Тот Кто сам не обманывает и не может быть обманываем», — и пр.; наконец: «Святой Дух», Спента-Маинью.
Последнее название предпочитается всем прочим, как вполне обозначающее его суть и естество, и противопоставляющее его тому, другому — Злому Духу, — Ангра-Маинью.
Некоторые свойства казались особенно присущими ему или от него исходящими.
Таковы:
1) благомыслие;
2) совершенная святость;
3) преблагое владычество;
4) благочестие;
5) здравие;
6) бессмертие.
Если сначала молились об этих благах, как о дарах Ахура - Мазды, понемногу стали молиться им как добрым духам, его служителям, им созданным.
Тут вмешалось неизбежное стремление к антропоморфизму, и получилось одно из самых характерных учреждений маздеизма, — небесный Совет Святых Бессмертных, Амеша-Спентов (Амша-спанды у нынешних парсов).
Их числом семь.
Ахура-Мазда, глава их, создал остальных.
Когда они призываются или упоминаются, бывает иногда очень трудно различить, употребляются ли их названия в буквальном смысле или в аллегорическом.
Первое бывает всего чаще в древнейший период, т.е. в Гатах; там аллегория всегда крайне прозрачна.
Лишь со временем она выясняется и обращается в личности, причем Амеша-Спенты не только становятся отдельными, индивидуальными духами, но еще присваиваются им известные, ясно определенные должности по вверенному им общему блюстительству над мирозданием.


§ 14. Семь Амеша-Спентов и их назначение.
Прежде, чем мы вникнем в сущность совета Амеша-Спентов и в их отношения к своему главе и создателю, не лишнее будет рассмотреть их порознь, в их первоначальном значении и дальнейшем развитии:
1) Ахура-Мазда, Спента-Маинью, «Святой Дух», не сотворенный, творец всего существующего.
2) Воху-Мано, Благомыслие: это — то состояние душевное, которое ведет к миру и благоволению ко всем людям и всей твари вообще, и дает мудрую умеренность и примиренность.
Впоследствии этот дух сделался покровителем скота, так как скотоводство — занятие в высшей степени мирное и благодушное, могущее процветать лишь в мирное время.
3) Аша-Вахишта, «Превосходная» или «Совершенная Святость», соблюдающая во всех отношениях, «в деле, слове, помышлениях», Закон Мазды, в особенности относительно религиозных отправлений.
Впоследствии — покровитель Огня, как воплощение чистоты и богослужения, обрядности и священнодействия; в сущности, это — сам Закон, управляющий вселенной.
4) Кхшатра-Ваирия, «Преблагое Владычество», — власть иже от Бога, и потому благодетельная, справедливая, милосердая, блюстительница порядка и Закона.
Впоследствии — покровительница металлов, вероятно потому, что царская власть искони присваивает богатства, добываемые из недр земли, особенно золото и серебро.
5) Спента-Армаити «Святое Благочестие», терпеливое смиренномудрие.
Также олицетворенная Земля, или Дух Земли; — это воплощение весьма древнее; мы его находим уже в Гатах.
Это единственный дух женского рода; пол, свойства, самое имя легко объясняются смутным воспоминанием о существующем в Риг-Веде довольно туманном божестве, Арамати, которая, также как и младшая её иранская соименница, олицетворяет и Землю, и благочестие.
6 и 7) Хаурватат и Амеретат, «Здравие и Бессмертие»; эта божественная чета почти никогда не упоминается и не призывается порознь; умственным процессом, в котором соединяются логика и поэзия, ей нераздельно вверяется должность хранителей вод и растений.
Оздоровляющие и целебные свойства чистой, живой воды, животворное воздействие её на растительность, которую её же начало, — влага, — вызывает к жизни, все это естественно должно было внушить мысль вверить земные воды попечениям гения Здравия; деревья же и вообще растения, по присущему им началу вечно обновляющейся жизненности, всегда представляли лучший символ бессмертия.
И каждый, кто путешествовал по сухим, бесплодным землям, где самый ничтожный ручеёк украшен каймой зелени, иногда не шире самого ручья, где нет того родника или колодца, над которым не простирали бы свою тень пальма или чинар, вполне оценить верность идеи, соединяющей растение и питающую его стихию в единую нераздельную чету "Хаурватат и Амеретат»; они, кроме того, якобы сообщают пище её приятный вкус.

§ 15. Ахура-Мазда — первый из Амеша-Спентов и творец остальных.
Из разных мест ясно до очевидности, что Амеша-Спенты первоначально не были отделены от Ахура-Мазды, а составляли с ним одно нераздельное целое.
Так Ахура-Мазда однажды на вопрос Заратуштры: «Которое из всех святых слов самое мощное, самое действительное, вернее всех разит бесов?» отвечает: «Наше имя, о Спитама Заратуштра! наше, Амеша-Спентов; это — самая мощная часть Святого Слова, самая победоносная, самая славная, самая действительная, самая для бесов смертоносная, самая целебная..." (Иешт I.)
Убедительнее всех следующее место:
«...Светозарные семь... единые помышлением, речью, делом...
чей родитель и повелитель единый, а именно, Творец, Ахура-Мазда,
видящие друг у друга души, думающее о благих помышлениях,
о благих речах, о благих делах, размышляющие о Гаро-нмане,
шествующие светлыми путями. Они же создатели и правители,
зиждители и смотрители, блюстители и хранители творений Ахура-Мазды...» (Иешты XIII и XIX).
Слова курсивом ["чей родитель и повелитель единый, а именно, Творец, Ахура-Мазда..."] очевидно прибавлены, когда представление о верховенстве Ахура-Мазды достигло до высоты почти совершенного единобожия, так что не допускалась никакая Сила не созданная им, хотя бы и разделяющая с ним акт творения.
Так, в одно из видений, которых сподобился пророк, Ахура-Мазда представляет ему Бессмертных, порознь и поименно: «Се Воху - Мано, мое создание, о Заратуштра! «Се Аша - Вахишта, мое создание, о Заратуштра! и т. д. (Иешт I).
В силу той же позднейшей мысли, он говорит о Мифре, своем бывшем товарище, столь же ему равном, как древнеарийский Митра равен Варуне: — «Поистине, когда я создавал Мифру, владыку обширных пастбищ, я создал его таким же достойным поклонения и жертвоприношения, как и я сам, Ахура-Мазда.»
Так, далее, согласно с идеей, постепенно овладевшей маздеизмомъ, имя каждого бога, как бы ни был он могуществен и высокопочитаем, часто сопровождается, в виде напоминания, эпитетом: «созданный Ахурою», что равносильно нашему выражение «бого-созданный».
Кончилось тем, что всех этих «созданных» богов совсем перестали называть богами, а собрали, вместе со всеми благодетельными духами, под одно общее название: Язата, — Изеды или ангелы нынешних парсов. Мифра, Верефрагна, Сраоша, Атар, — это все Язаты так же, как и солнце, луна и все добрые духи, все равно воплощают ли они силы природы или отвлеченности.
Число их бесконечно.
«Когда солнечный свет становится жарче... тогда восстают небесные Язаты, сотнями и тысячами... они разливают сиянье его по богосозданной земле» (буквально: «созданной Ахурою»).
Все они пребывают в «беспредельном Свете», вечном и несотворенном; это—«Гаро-нмана, обитель Ахура-Мазды, обитель Амеша-Спентов, обитель всех других святых существ».

§ 16. Атар — Огонь, преемник арийского Агни.
Как Ахура-Мазда наверно некогда сам был единственный «Святой Бессмертный», так название это вероятно было дано и другим благим существам, прежде чем святость числа семь, а может-быть и смутное воспоминание о древне-арийских Адитьях, главой которых был Варуна (см. стр. 48), заставило отказать в нем всем, кроме Ахура-Мазды и его шести двойников.
В одном месте Атар именуется «наиболее готовым на помощь из Амеша-Спентов». Но это — одинокий, любопытный пережиток.
Настоящее, подобающее ему величание —  «Сын Ахура-Мазды», и «Величайший Язата».
Он — самый близкий к человеку; сидит, так сказать, на очаге; им держится семья и даже государство; поэтому его призывают, с ним говорят с почтительной нежностью, с любовной фамильярностью, которая трогает самой своей наивностью.
Например: «Атар, сын Ахура-Мазды, возвышает голос и обращается к тем, для кого он готовит утром и вечером завтрак и ужин.
От всех от них он желает получить приношение... Атар глядит на руки всем проходящим: "Что несет другу друг?
Уходящий и приходящий что несет сидящему неподвижно?"
И если проходящий со святыми помышлениями приносит ему дрова, тогда Атар, сын Ахура-Мазды, довольный им и не гневный, накормленный по желанно своему, изречет ему такое благословение: "Да вырастут у тебя стада волов и много сыновей!.. Да пребудешь ты в радости душевной все дни жизни твоей!" Таково благословение, которое Атар изречет тому, кто принесет ему сухих дров, тщательно осмотренных при дневном свете, хорошо очищенных с благочестивой заботливостью».
На жрецов, — "Атраванов", составлявших особое, высокочтимое сословие, — возлагалось попечение о священном огне в местах общественного богослужения; но, кроме того, каждому домохозяину ставилось первым религиозным долгом ухаживать за огнем на собственном очаге, содержать его в чистоте, не давать ему никогда ни засориться, ни потухнуть.
Задача эта не так проста, как может показаться на первый взгляд, потому что предписывается питать пламя не только постоянно, день и ночь, но и с особенной, щепетильной заботливостью, подкладывая малые количества мелко наколотых, самых лучших дров, почти щепок, отчасти благовонных (например, сандаловых), «тщательно осмотренных при дневном свете и хорошо очищенных», так, чтобы никакие нечистоты не могли осквернить святую стихию.
Кроме того, добрый маздаясниец должен вставать три раза в ночь (парсы и теперь это соблюдают), присмотреть за огнем.
Вот что об этом значится в Писании:
«В первой части ночи Атар, сын Ахура-Мазды, призывает на помощь домохозяина, говоря:
"Восстань, домохозяин! опоясывайся и облекайся,
умой руки, напили дров, принеси мне,
чтобы я ясно горел от чистых дров,
принесенных твоими чисто вымытыми руками.
Се идет Аджи (Злой Змий, Тьма), творение дэвов,
бороться со мною: он хочет прекратить мое бытие».
То же повторяется «во второй части ночи», и «в третьей».

§ 17. Хварено — «Царственное Сияние».
В упорной, непримиримой вражде между Змием Аджи и Атаром мы легко узнаем борьбу между древнеарийским Змием Ахи и богом Молниеносцем.
В одной из иранских версий этой борьбы, весьма драматичной по форме, последний даже получает имя, присвоенное ему в Риг-Веде: «Сын Вод», и называется безразлично то Атар, то Апанм-Напат (см. стр. 53); оба вековечные противника сражаются из-за света, который скрывается в море Вуру-Каша (Облачном Море).
Превращение, которому этот простой миф, — один из наидревнейших, — подвергается от одухотворяющего процесса иранского мышления, весьма замечательно: свет, первоначально понимаемый в самом буквальном смысле, превращается в таинственное священное Сияние, — Хварено, видимое, золотистое, которым окружены голова и плечи лиц, обладающих им, вроде того, как окружены им святые и ангелы в нашей живописи (*1).
Это — «грозное Царственное Сияние», по всей вероятности, отблеск того предвечного, несотворенного, космического света, в котором пребывает Бог; оно присвоено, во-первых, Ахура-Мазде, Амеша-Спентам и всем Язатам, затем «арийским народам, рожденным и еще нерожденным», наконец, каждому законному арийскому государю, в знак божественной благодати, а может - быть, в мифические времена, и божественного происхождения.
Тому, к кому оно «пристало», обеспечены: богатство, владычество, всякое благополучие; сам неодолимый, он одолевает всякого врага.
Но Хварено не поддается ни насилию, ни чужеродцам; лишь только осененный им государь скажет ложь, оно немедленно от него уходит. Очень занимателен рассказ (в Гештах) о «многохитростном туранском воре, Франграсиане», который трижды разоблачился донага и погрузился в море Вуру-Каша, думая схватить Царственное
Сияние, подобающее одним арийским народам. Сияние каждый раз ускользало от него, так что он, наконец, «выскочил из моря Вуру-Каша, думая злую думу и должен был, скрипя сердце, сознаться: «Я не мог схватить Сияние, которое подобает арийским народам, рожденным и еще не рожденным, да святому Заратуштре». Остроумное, полумифическое, полуаллегорическое описание неудачных туранских нашествий!
*1. См. изображение Зороастра, стр. 29 и 31.

§ 18. Тиштрия, иранский бог-грозовик и первая из звёзд.
Но иранский грозовик — Тиштрия, звезда Сириус.
У иранцев дожди прелюбопытно связывались с некоторыми известными звездами, которые, будто бы, содержали в себе "семена вод».
Над ними, — да и чуть ли не над всеми звездами, — «начальником» (рату) поставлен Тиштрия:
«Мы жертвуем Тиштрие, светлой, преславной звезде, движущейся среди света со звездами, имеющими в себе семена вод, которого Ахура-Мазда поставил господином и надзирателем над всеми звездами». (Иешт VIII).
Тиштрия заведует каникулярными днями, за которыми, в жарких климатах, немедленно следуют проливные дожди.
Поэтому, восхождение его страстно призывается жителями края, где речки питаются одними дождями и высыхают в бездождное время, большинство же их даже не течет в большие реки или озера, а просто всасывается жадными песками пустыни.
«Мы жертвуем Тиштрие, светлой, преславной звезде, появления которой страстно желают стада, табуны и люди, ожидающие его и обманутые в надежде. "Когда узрим мы восход его, Тиштрии, светлой, преславной звезды? Когда ключи побегут струею с лошадь толщиной, и еще толще? Или никогда этого не будет?"
«Мы жертвуем Тиштрие, светлой, преславной звезде, появления которой страстно желают стоячие воды, и проточные, ключевые воды, речные воды и воды дождевые. Когда для нас взойдет Тиштрия, светлый и преславный? Когда ключи, струею полной и переполной [преполной], толщиною с лошадиное плечо, побегут в прекрасные места и нивы, и в пастбища, и проникнут до самых корней злаков дабы они росли могучим ростом?"
«Мы жертвуем Тиштрии, светлой и преславной звезде, восхода которой ждут высматривают люди, живущие плодами годовыми, вожди многоразумные; дикие звери в горах, домашний скот, что бегает по полям; все они высматривают его, восходящего над землею, на добрый год или на дурной, думая про себя: «Какой-то в арийских землях будет урожай?»
Каникулярные дни — самые жаркие и сухие в году.
Это — пора великой битвы Тиштрии против беса Засухи, Апаоша, и в этой битве он не раз терпит временное поражение, прежде чем выходит из неё окончательно победителем.
Он является в трех разных видах: первые десять ночей в виде прекрасного юноши, вторые десять в виде златорогого быка, а последние десять ночей в виде чудного белоснежного коня с золотыми ушами и золотым чепраком.
В этом виде он выдерживает последний бой с бесом, который кидается на него у Облачного Моря, — Вуру-Каша, — обернувшись в некрасивого черного коня, с черными ушами и хвостом.
«Они встречаются копытом к копыту... Три дня бьются они. Тут дэв Апаоша оказывается сильнее светлого и преславного Тиштрия: он одолевает его. И Тиштрия бежит от моря Вуру-Каша... Он испускает вопль горести и тоски...» (Иешт VIII).
Вопит он людям, чтоб несли ему жертвы, чтоб «несли ему силу», и, получив желаемое, бросается назад к морю Вуру-Каша. Но только при третьей встрече он окончательно побивает черного коня.
«Море под ним кипит-бурлит; волны бушуют туда-сюда... Волны моря перекипают через края его; вся середина его клокочет... И поднимаются пары над серединой моря Вуру-Каша... Тогда ветер пригоняет тучи, приносит оплодотворяющие воды, и желанные ливни орошают ширь земную; они разливают благодать по всем семи Каршварам...» (Там же).

§ 19. «Фраваши», преемники арийских Питри.
Но воды все же не хватает для всех арийских земель, и распределение её подает повод к новому столкновению, но уже между небесными ратниками, — душами умерших, которых Авеста называет Фраваши Верующих. (Им соответствуют в Индии Питри, "Отцы". См. стр. 63—64).
«Добрые, сильные, благодетельные Фраваши верующих, в медных шлемах, с медным оружием, в медных доспехах, сражаются в светотканных одеяниях, выстраивая полчища свои для брани, и ведут их — избивать тысячи дэвов...
«Когда воды поднимаются из моря Вуру-Каша... тогда являются грозные Фраваши верующих, много-много сотен, много-много тысяч, много-много десятков тысяч, добывая воду для своей родни, для своего селения, для своего города, для своей земли, и говоря: "Пусть нашей земле достанется хороший запас и полная радость!"
«Они участвуют в сражениях в своей земле, в своей родине, каждый за свою родную землю, за свой родной дом, где он некогда жил; на вид они что доблестный воин, который, препоясанный и верный долгу, бьется за накопленное им сокровище.
«И те из них, которые побеждают, несут воду своей родне, своему селению, своему городу, своей земле, говоря: Пусть моя родина растет и прибывает!»

§ 20. Отношение Фраваши к живущим.
Полагается, что Фраваши помогают своим и в их земных войнах и вообще всячески пекутся о благе «вещественного мира».
Поэтому расчет столько же, как и любовь, побуждает потомков чествовать их и дарить.
Они притом очень невзыскательны.
По существу своему они добры, любят благодетельствовать.
«Дружба их хороша и долговечна; они охотно остаются в жилище, где их домочадцы не обижают»; никогда они «первые не обидят», но «гнев их страшен для тех, кто им досаждает».
Последние дни года (от 1-го до 10-го марта по-нашему) специально посвящены им, и в эти дни —
«... они ходят по селениям... ходят десять ночей, вопрошая: "Кто станет славить нас? Кто принесет нам пожертвования? Кто вспомнит, подумает о нас? Кто нас благословит? Кто встретит нас с яствами и одеждами, и с молитвой, достойной блаженства? Которого из нас имя будет призываться?.." И кто им принесет жертву, кто встретит их с яствами и одеждами, и с молитвой, достойной блаженства, того человека грозные Фраваши верующих, довольные и ублаженные, благословляют так: "Да будут в доме сем стада скота и множество людей! Да будет тут быстрая лошадь и прочная телега! Да будет тут муж, умеющий славить Бога и властвовать в своем собрании!»

§ 21. Жадность всех богов к жертвоприношениям.
Не одни Фраваши так открыто и беззастенчиво выпрашивают дары и приношения.
Грозовик Тиштрия, как мы видели выше, «вопит», чтобы «ему несли силу», приносили бы ему жертвы, когда его одолевает бес Засухи, Апаоша. Так и Мифра, желая запастись силами для исполнения возложенной на него работы, взывает к Ахура-Мазде: «Кто принесет мне жертву?.. Если бы люди поклонились мне жертвою, призывая имя мое, как поклоняются они прочим Язатам... я бы приходил к верующим в положенное время моего прекрасного, бессмертного бытия».
Ардви-Сура Анахита, выезжая на колеснице, запряженной четырьмя белыми конями, которыми она сама правит, желает поклонения людей, и думает в своем сердце: «Кто будет славить меня? Кто принесет мне жертву с возлияниями, чисто приготовленными и хорошо процеженными, вместе с мясом и соком Хаома?»
Древне-арийское представление о действительности, о принудительной силе жертвоприношения сильно сказывается в Авесте: не только знаменитые мифические богатыри жертвуют разным божествам сотни и тысячи быков, лошадей, овец и баранов, — особенно Хаоме, Ваю и Ардви-Суре Анахите, испрашивая какую-нибудь необычайную милость, но боги друг другу приносят жертвы на Святой Горе Березаити. Сам Ахура-Мазда не составляет исключения, и приносить жертву то тому, то другому божеству (им же созданному!), чтобы заручиться его содействием в охране «вещественного мира» от Сил Зла.
Такая бьющая в глаза несообразность объясняется единственно различными стадиями, через которые прошла иранская религия, почитавшая Ахура-Мазду за такого же бога, как и прочие, прежде чем признала в нем Единого Верховного Бога и Творца.

§ 22. «Ахуна-Ваирья», чудодейственная молитва.
Вера в заклинательную силу молитв и священных текстов, — Мантр — тоже не вывелась в иранский период.
Мантра беспрестанно упоминается и призывается, как божественная личность.
В число таких текстов входят Гаты и еще некоторые молитвы, которые считаются особенно священными и чудотворными.
Но самая могучая заклинательная сила, самая целебная, «бесо-убийственная», пребывает в одной молитве, которую парсы неправильно  [вероятно специально] называют Хоновер, а Авеста — Ахуна-Ваирья.
Эту знаменитую молитву набожный парс и теперь читает десятки раз в день, при всевозможных случаях.
Она составлена таким темным языком, что вполне удовлетворительного перевода её до сих пор не удалось сделать, хотя каждый специалист по авестской науке пробовал её переводит. Разногласие между различными переводами настолько значительны, и настоящий смысл этой молитвы настолько еще неверен, что едва возможно сделать между ними выбор, все же приводить — только спутаются понятия, и никакого ясного представления не получится.
Самая сумасбродная волшебная сила приписывается этому священному тексту, который Ахура-Мазда, будто бы, первый произнес «до сотворения им неба, вод, растений, четвероногих коров и святого, двуногого человека, и до сотворения солнца», и открыл
Заратуштре, который первый возвестил его смертным людям: «Слово сие, — Ахура-Мазда, якобы, говорит пророку, — слово это есть самое мощное из всех слов, когда-либо изреченных, или ныне изрекаемых, или имеющих быть изреченными впредь, ибо превосходство его таково, что если бы все плотью облеченное и одушевленное творение заучило его и, заучив, крепко бы за него держалось, оно избавилось бы от смертности!»
Священные имена Ахура-Мазды, Амеша-Спентов и некоторые другие тоже обладают заклинательной силой.

§ 23. «Мантра, —
священное «Слово», —
оружие против духовных бесов —
дурных качеств души.
Процесс аллегорического превращения, постепенно захватывавший всю мифическую систему иранского миросозерцания, здесь нашел самую благодарную почву.
Колдовские заклинания, извергаемые против бесов, изображающих вредные силы материальной природы, превратились в духовное оружие молитвы и повиновения священному закону, направляемое безошибочно и успешно против духовных бесов: Гнева, Насилия, Алчности, Лени, и, главное, против Духа Лжи, обитающих в груди каждого человека.
Это и есть та палица, вечно занесенная над дэвами, которую несет Язата Сраоша (олицетворенное Послушание Закону Мазды), — тот, «чьё самое тело есть Закон» и кто, поэтому, есть самый неутомимо воинствующий противник дэвов.
В этом смысле говорится о молитве Ахуна-Ваирья, что она способна побить бесов «так жестоко, как камень, величиною с дом».
Сам Враг, если услышит её, жмется, корчится, извивается, и прячется в недра земли.

§ 24. Ангра-Майнью, — Злой Дух, — противник Ахура-Мазды. Их вечная борьба.
Враг этот — не кто иной, как Ахи, мифический древне-арийский Змей, сидящий в крепостях, в которых содержатся в заперти похищенные коровы или женщины, у иранцев Аджи-Дахака («Зубастый Змей»), которого коснулся волшебный жезл духовного превращения, так что он уже олицетворяет нравственное Зло во всей его гнусности и всем безобразии, и получает название Ангра-Майнью («Дух Губитель»).
Название это в (позднейшей, сильно извращенной, но более употребительной, греческой форме — Ариман), несомненно было когда-то одним из эпитетов первичного Змея.
Систематизация вошла в привычку у иранцев, а так как всякая система, по своей искусственности, требует симметрии, то оно обратилось в отдельную личность — в архи-беса, прямую противоположность «Святого Духа» Спента-Майньо, или Ахура-Мазды: один — весь Свет, Добро, Правда, Жизнь; другой —  весь Тьма, Зло, Ложь, Смерть.
И вот отныне мироздание разделилось между ними.
Оба обладали творческой силой, и все, что есть хорошего, в материальном и в духовном мире, сотворил Спента-Майнью; все, что есть дурного — Ангра-Майнью.
Таким образом простодушные, но глубокие мыслители выпутались из страшно трудной задачи: объяснить существование в мире Зла.
Они не постигали необходимости Зла и поэтому никак не могли допустить, чтобы и оно было творением Всемудрого и Всеблагого Существа.
Оба духа, по их понятиям, должны были существовать с предвечных времен, совместно, но независимо один от другого; вселенная же и жизнь, такие, какими мы их видим, суть не что иное, как проявление их вечной вражды и борьбы.
Когда народная душа достигла до такой высоты умозрения, она созрела для пророка, которому оставалось оформить постепенно развернувшееся новое сознание и сделать из него твердую веру, очистив его и отделив от все еще приставших к нему шлаков исконного мифа, тормозившего свободный ход стремлений неуверенного в себе народного духа.

§ 25. Героический миф об Йиме — преемнике арийского Ямы.
Заглавие настоящей главы, собственно говоря, требовало бы обзора тех арийских мифов, которые легли в основу иранского героического эпоса, одного из богатейших в мире, насколько они нашли место в Авесте.
Таких много, но в слишком отрывочном виде; притом такой обзор увлек бы нас слишком далеко за пределы, положенные настоящему труду.
Один из таких мифов, однако, передан в замечательной целости, хотя составные его части разбросаны по разным местам сборника.
Это —  история первого царя, Йимы, — иранская версия арийского мифа о Яме, первом смертном человеке и, впоследствии, владыке Мертвого Царства (см. стр. 62—63).
Сама повесть очень древняя, но в пересказе заметны следы позднейшей обработки.
Однако приходится передать её такою, какою мы её находим, чтоб не испортить придирками и разбором.
"О, творец вещественного мира! — вопрошает Заратуштра Ахура-Мазду: — кто был первый смертный человек до меня, с которым Ты беседовал, которого Ты сам учил закону?» — Ахура-Мазда отвечает: —  «Красавец Йима, великий пастырь», — и затем повествует, как он предложил Йиме быть проповедником и носителем его закона между людьми, но Йима отказался, не считая себя достойным.
Тогда Ахура-Мазда повелел ему править миром, и радеть о нем, и дать людям счастье.
Йима согласился, и Ахура-Мазда вручил ему золотое кольцо и кинжал (*1).
Йима принес жертвы, на святой вершине Хукаирья, Ардви-Суре Анахите, Хаоме, Ваю, испрашивая у них разные милости, которые боги и даровали ему.
Он сделался верховным владыкой над всеми землями и правил не только людьми, но и дэвами, и священное Хварено (Маздово Царственное Сияние) осеняло чело его.
Тогда на земле был золотой век.
В его царствование не было ни стужи, ни зноя, ни холодных, ни жарких ветров, ни старости, ни хворости, ни смерти, и было великое обилие стад и великое плодородие на богосозданной земле.
Ни скот, ни люди не болели и не умирали, растения и воды не гибли от засухи; отцы и дети расхаживали по миру одинаково совершенные ликом и станом, в образе пятнадцатилетних юношей.
Так было все время пока Йима правил, а правил он ровно тысячу лет.
Когда прошло триста лет, земля так переполнилась стадами, людьми, собаками и птицами, и багровыми, пылающими огнями, что не было более места на ней для людей и стад.
Тогда Йима, по указанно Ахура-Мазды, ударил землю кольцом и вонзил в неё кинжал, произнося такие слова: — «О, Спента-Армаити! («святая земля»), разверзись милостиво и раздвинься, дабы ты могла снести еще стада и людей».
И земля, по просьбе Йимы, стала на одну треть больше прежнего, и по его желанию народились еще стада и люди, сколько он захотел.
Когда прошло еще триста лет, Йима опять попросил землю раскрыться и раздвинуться, и опять, когда прошло всего девятьсот лет его правления, и каждый раз земля расширялась на одну треть.
Когда окончилось тысячелетие его правления, Ахура-Мазда созвал великий собор в Айрьяна-Вэдже и сам явился туда со всеми богами; туда же пришел и Йима, со всеми лучшими из смертных.
«И Ахура-Мазда обратился к Йиме с такою речью: "О, красавец Йима, сын Вивангвата!
На вещественный мир скоро нападут роковые зимы, которые принесут суровые морозы; снег выпадет густыми хлопьями и глубокими сугробами ляжет на высших вершинах гор.
И погибнуть все три разряда животных: те, что живут в диких местах, и те, что живут на вершинах гор, и те, что живут в долине под теплым кровом.
 Теперь, пока не настала та зима, поля способны производить много травы для скота; потом же, когда пойдут разливаться реки и станут таять снега, счастливою сочтется та земля, где можно будет видеть следы копытцев хотя бы овец. Поэтому, сооруди ты себе Вару («ограду»)...»
Следуют подробные до мелочей наставления: «Ты сделаешь то-то и то-то, так-то и так-то»; и, когда они выполнены, результат описывается в тех же точно словах, с одной лишь разницей, что в глаголах будущее время заменяется прошедшим, — обычный прием всех древних эпических повествований:
«И Йима соорудил Вару... людям жилье, стадам убежище.
Там он провел воды в русло, шириной с "хатру" (около 1,5 версты); там он разместил птиц по вечным берегам, на которых растет неистощимый запас пищи.
Там он устроил жилища...
Туда он принес семена мужчин и женщин (*2), самых крупных, лучших, красивейших пород, имеющихся на земле.
Туда же он принес семена всякого рода скота, самых крупных, лучших, красивейших пород.
Туда же он принес семена всякого рода деревьев, самых крупных, лучших, красивейших видов.
Туда же он принес семена всякого рода плодов, самых питательных, сладких и душистых.
Все эти семена он принес, по два каждого вида, чтоб хранить их неистощимыми в Варе, пока в Варе будут проживать эти люди.
И не было там ни горбатых, ни брюхатых; ни слабосильных, ни слабоумных; не было ни бедности, ни лжи, ни подлости, ни ревности; не было ни гнилозубых, ни прокаженных, подлежащих заточению; не было никаких тех изъянов, которыми Ангра-Майнью клеймит тела смертных...
Каждый сороковой год, у каждой четы рождается пара, мальчик и девочка. Также и у всякаго рода скота, и люди в Варе, сооруженной Йимой, ведут счастливейшую жизнь...»
По некоторым комментаторам люди живут там полтораста лет, по другим — не умирают никогда.
Последние ближе подходят к мифической правде, так как не может быть сомнения в том, что Вара иранского Йимы первоначально соответствовала блаженной обители индусского и древнеарийского Ямы, а жители её — душам умерших, Питрам.
В Авесте добавляется, — (очевидно позднее прибавление к древнему мифу), — что дивная птица принесла закон Мазды в Вару и там проповедовала его.
В мифических легендах Индии встречается много подобных мудрых и одаренных речью птиц.
……………….
*1. У Дарместетера. Де-Гарле (De-Harlez) переводит: «золотой плуг и золотое бодило [водило]» (каким волов погоняют).
*2. В буквальном смысле, — чтобы посадить их в землю, из которой они вырастут в свое время. Позднейшая космогония Бундахиша учит, что первая человеческая чета выросла в виде куста, потом расцвела в образ человеческий и — раздвоилась. Полагается, что и животные все первоначально произросли из семени. Мы упомянули выше о поверии, что звезды содержат «семена вод».

§ 26. Падение Йимы.
Есть еще другая версия конца земной жизни Йимы — вполне человеческая и очень трагическая; она принята в иранский героический эпос; упоминается и в Авесте.
Настал горький день, когда Йима согрешил и пал.
Он «начал прельщаться словами лживыми и неправдой».
Просто-напросто — он солгал.
Но какая это была ложь, не сказано в Авесте.
Эпическое предание пополняет этот пробел.
Видя людей и дэвов подвластными ему, он возгордился, вознесся сердцем и объявил себя божеством.
С этой минуты божественное Сияние, — Хварено, — отлетело от него в виде ворона (один из видов, которые иногда принимает Веретрагна, гений Победы).
Кроме того, Йима научил людей убивать безвинных животных и есть их мясо, — а это тоже было тяжким прегрешением.
Трижды Сияние покидало его.
Он лишился владычества, странствовал по миру отверженцем, и, наконец, жалким образом погиб: согласно Авесте, родной брат распилил его надвое; согласно эпической легенде, это сделал его смертельный враг, злой похититель власти, туранец Зохак (персидская, извращенная форма имени «Аджи-Дахак»): первородный Змей, подобно прочим действующим лицам небесной драмы, низведен на землю, где он принимает человеческое воплощение.

§ 27. Обряд «Сагдид».
Весьма любопытно, что одна черта исконного арийского мифа о Яме уцелела в Иране в практической форме любопытнейшего религиозного обряда, который последователи Заратуштры строго соблюдают до сих пор.
Читатель верно не забыл псов Ямы, "бурых, широкомордых, четвероглазых», нюхом выслеживающих людей, которым пришла пора умирать, и загоняющих их к своему грозному повелителю, в то же время охраняя их от опасностей и врагов, стерегущих их на мрачном пути (см. стр. 63).
Авестийский закон предписывает: приводить «желтую, четвероглазую собаку» к одру, умирающего или только что умершего человека и заставлять её глядеть на тело, потому что взгляд четвероглазой собаки, будто бы, прогоняет нечистого демона Насу, который силится войти в него, так как в ту минуту, когда душа отлетает, её оболочка становится достоянием Ангра-Майнью, и он старается завладеть ею, сделать ее орудием осквернения, а если можно, то и погибели для всех, кто к ней приближается.
Так как найти «четвероглазую» собаку в наше время, пожалуй, нелегко, то закон делает следующую уступку: «Взять желтую четвероглазую собаку, или белую собаку с желтыми ушами». Последняя собака не составляет такой редкости, как первая; поэтому ничто не мешает набожному парсу добросовестно исполнять предписанный обряд, называемый Сагдид; но уж, конечно, ни один из них не подозревает мифического происхождения и значения его.
            *   *   *

ИСТОРИЯ МИДИИ,
второго Вавилонского царства и возникновения Персидской державы.
З. Я. Рагозиной,
члена английского „Общества Изучения Азии“ („Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland");
„Американского Общества Востоковедения“ („American Oriental Society");
парижского „Societe Ethnologique‘‘
члена-корреспондента парижского „Athenee Oriental" и пр.
С 90 рисунками и I-ой картой.
С.-ПЕТЕРБУРГ.
Издание А. Ф. Маркса.
Рисунки дозволены цензурою 27 августа 1903 г. СПБ
Артистич. завед. А. Ф. Маркса, Измайл. пр., № 29

  /Древнейшая история Востока. Т. III. История Мидии./