Углы падения. Угол восьмой..

                ХЛУДОВ   НЕ  ПО  БУЛГАКОВУ…    
 
               
                1.

          Рассказывая о человеке, нельзя не рассказать о людях. То же, кстати,  и о кораблях: потянешь судебную ниточку одной коробки – размотаются истории и других, которые доселе так и оставались в толще прошлого. Сами по себе чрезвычайно захватывающие  (во всяком случае, по мнению автора – человека, между нами,   ленивоватого, который иначе бы и не нашел в себе силы всё это перевернуть и подарить вам), подобные  притчи эти  каким-то  роковым образом касаются приморских наших городов, и знаменитых наших земляков.
     - Ну… почему же… роковым?
     Вот именно: роковым. Ибо ведают о совиных крылах,  каковые недобрый рок распростёр  над воспетыми судьбами. А ещё и потому, что задним числом указуют на нашу наивность и ненаблюдательность, на любовь к привычному – сколь бы наивным оно не было.
      Я  это – об одной  из самых интересных и притом самых тёмных ситуаций, вцелом сложивших великую нашу историю. Не затерявшаяся в мареве гражданской войны, отмеченная и академической наукой, и публицистикой, и даже настоящим художественным творчеством (проза, драматургия, театр и кино), почему-то остаётся эта история недосмотренной, недосказанной. Тем и раздражает покорного вашего слугу уже добрых лет сорок.
        Всё началось, кажись,  с чтения в «Вопросах литературы» небольшой заметки о пьесах Булгакова «Дни Турбиных» и «Бег». Комментарий черным по белому информировал  о возражениях ряда советских писателей в тридцатые годы против булгаковских постановок в театре. И заступничества самого товарища Сталина (парадокс!) за белогвардейское творчество Михаила Афанасьевича. Совпало сие с явлением  народу самиздатовского томика Булгакова – наряду с «Собачьим сердцем» представлены там были и несколько вариантов этих пьес.
       Я, разумеется, уже знал, что булгаковский комфронта Хлудов  («Бег») – реально-исторический врангелевец генерал Слащёв. И уже недоумевал по поводу странной этой судьбы. Известно было, что на Великой войне он блеснул оперативно-тактическим и даже стратегическим талантом. И с открытием гражданской войны без колебаний определился в Белый лагерь. Сначала Южной эпопеи он «залил Крым рабочей кровью», завесил Симферополь слесарями, машинистами и литейщиками. Что-то там не очень ладил с Врангелем, хотя и бесприкословно выполнял указания командующего Вооруженными Силами Юга России. И с Бароном же  бежал за границу,  когда конница Фрунзе вступила в Керчь и Южфронт был ликвидирован. Светился, как одна из заметнейших фигур военной эммиграции. Вроде бы всё ясно-понятно. Но вдруг…
      Да-да, то самое  «но вдруг», без которого нет драматургии ни в жизни, ни на сцене-экране. Но вдруг он  вернулся в Республику Труда. Причём, по Булгакову, просто однажды пришел на пристань и стал в очередь за билетами в кассу. Оно конечно, по прибытии в РСФСР он был немедленно арестован  и приговорён к расстрелу. Но после того мирнейшим образом преподавал в военной академии и на высших командных курсах.
      Я пытался соединить эти факты. Царапнуло по сердцу. Споткнулось в беге. Отыскал слащёвскую брошюру про оборону Крыма. Вчитался в предисловие к ней – фурмановского пера. Голова – кругом. Сегодня трудно в это поверить, но в прежние времена для меня, как и для всех почти сограждан, был ясен-понятен четкий раздел между красными и белыми.  Но выходило: белые не так уж были едины. Аналогичный вопрос о красных ещё не поднимался над горизонтом…
        …А далее шла жизнь, загадка забывалась и возникала снова. Были догадки. Разгадки не было. Но однажды вернулся вдруг  тот самый двадцать первой год, когда  Одессу посетил председатель Реввоенсовета РСФСР, российский наркомвоенмор и член могущественнейшего политбюро ЦК ВКП(б). Лев Троцкий. В семейном архиве нашлись пожелтевшие газетки с такой информацией. Перо некоего Воскобойникова не коснулась цели визита, а лишь констатировало тот факт, что – с момента своей отсидки в одесской тюрьме при царе – вождь мировой революции посещает наш город впервые. Так, кстати, и сказано в официальных «Известиях»: вождь. Город зашуршал о том, что готовится «что-нибудь особенного».
        Мог ли  автор, разузнав о том приезде-21, не припомнить случайно застрявший в его картотеке  факт. Он имел место именно в те крымские дни и письменно зафиксирован в начале тридцатых.  Именно: в парижской эмиграции выходила  газета «Единый фронт». Формальным редактором  считался лейтенант Черноморского флота Павлов А.К. Уже тогда шли разговоры (и революционные, и контрреволюционные спецслужбы их фиксировали также тщательно. Да и – бывает ли дым без огня?), о субсидировании газеты советской агентурой. Так вот, тридцатым сентября 1932 года датировано письмо редактора «Единого фронта»  господина Павлова генералу Миллеру (копии – Деникину, Богаевскому, Неведовскому и адмиралу Русину). Краткое сдержание:  генерал Шатилин, в крымской обороне  правая рука барона Врангеля, тайно направил из белой Керчи в советскую Одессу своего офицера связи. Некоего капитана Зерена. С полномочиями – ни много, ни мало – на переговоры с Троцким об условиях капитуляции белого Крыма.
        Споткнувшись об этот факт, автор инстинктивно сверил даты капитанского вояжа и приезда в Одессу Льва Двидовича. Ну, и… А тут ещё, и вскоре  после таинственного приезда-отъезда Троцкого, в Одессу шумно прибыли председатель Совнаркома (премъер-министр) независимой Советской  Социалистической Украины Христиан  Раковский и ея военный министр - главком всех вооруженных сил Советской Украины  Михаил Фрунзе. То есть с ними приехали и кинохроника, и другие официальные лица. Но по тем временам  последние были куда менее популярны.  И коренные одесситы, известные во всём подлунном мире излишней наблюдательностью, а также склонностью к глубоким выводам, были смущены наличием среди приезжих  и товарищей из Москвы.   
       Уж в который раз вынужден напомнить – украинское государство наша тогда не входило в Союз ССР. И по весьма простой причине: его  ещё не было. Конечно, из Москвы сюда приходили не только рекомендации и просьбы, но и прямые указания, приказания, приказы и распоряжения. Но, между прочим, не так уж редко всё это летело в корзину.  И однако же сейчас, как говорится, не об этом.  Куда более посильным  для себя автор  считает  изложения ряда  иных обстоятельств.
        Местная пресса, как официальная, так и вольнонаёмная, уделила  внимание именно отечественным лидерам визита.  Тот же Воскобойников в «Известиях» опубликовал краткий лирико-биографический очерк украинского советского прем»ера, подчеркнув революционный романтизм его жития. Коротко, но увлечённо описал он юность предсовнаркома, который был никакой не Раковский, а очень даже Станчев, болгарин по происхождению. Да ещё и доктор медицины. И вообще - по матери внук известного революционера Георгия Раковского. Юность-молодость отдал он всецело борьбе за свободу под звёздами балканскими. И под псевдонимом… Инсаров – по тургеневскому «Накануне»! Шуровал во Франции, Германии и Швейцарии.
        Правда, в очерке – ни слова об одесских подвигах гостя. Но это тогда особенно и не требовалось: у всех коренных одесситов ещё на памяти был первый в истории одесский председатель ЧеКа Христиан Раковский. Зато подчёркивалось, что именно он спас от  расстрела  в Одессе знаменитого гроссмейстера А.А. Алёхина – правда, без уточнения деталей.               
      

                2.

          Почему пресса значительно меньше внимания уделила Михаилу Васильевичу Фрунзе – трудно сказать. Старый революционер, ленинская гвардия.  Приговор царского суда к смертной казни заменён пожизненной каторгой. Недавний герой Перекопа и вообще – Крыма, поставивший точку на главкоме ВСЮР Врангеле, его комфронте Слащёве и гражданской войне на европейской территории страны. Шпак (глубочайше штатский человек – что подчёркивалось белогвардейской прессой) – единственный командующий красными фронтами, не проигравший ни одной кампании. Понятно, как   раздражало это  военных, особенно генштабистов, которых он обыгрывал не за ломберным столом, а на поле боя! Наконец, он был военным министром всея Украины и главковерхом всех украинских вооруженных сил!
        Но о нём писалось лишь как о сопровождающем лице. Что, согласитесь, не могло не обратить на себя одесского тревожного  внимания. Вообще у автора такое впечатление, что важной составной  этого визита и была его громогласная таинственность. Чьё внимание хотели привлечь его организаторы? И… зачем?
         Объявлялось, в Одессе товарищи Раковский, Фрунзе и иже с ними  задержатся ненадолго – их ждут Очаков и Николаев. Из намёков следовало: основная причина визита - необходимость для экономики и обороны страны наладить транспорт на Чёрном море. Но при такой смете было не ясно, почему дело не касается главной базы Черноморского флота – Севастополя. И в Константинополе, Париже и Лондоне не могли не спросить себя – почему в этой упоительной поездке на Юг не участвует  наркомпуть или его представители. И наоборот, какого лешего с ними увязался любимец Дзержинского Артузов? Между прочим, с этого года – замнач Особого Отдела ВЧК. Как говорится, на минуточку. 
       Французская контрразведка напоминала главе спецслужбы Черного Барона генералу Гаевскому о том, что за Артуром Артузовым – разгром «Национального Центра» и «Тактического Центра», За что он перед отъездом в Одессу, как сказано в информации Женераль Сюрте, получил высший  орден Республики Труда – «Красное Знамя».     Ну, вообще говоря, это был не столько высший, сколько вообще – единственный «на тогда» орден РСФСР. Но информация была точна. И к транспортной проблематике не имела ровно никакого отношения.
       В поисках разгадки англичане, со своей стороны и в свою очередь, подкинули белым информацию: перевербованный большевиками давний русский резидент в Соединённом Королевстве (известный британской спецслужбе, но остающийся на воле и потому безымянный), подсунул им копию ленинской телеграммы наркомпроду Украины  товарищу Владимирову М.К. На предмет ускорить вывоз соли из Одессы. Для налаживания товарообмена с российским крестьянством. Уж не в этом ли, дескать,  вся соль поездки? Не забудем – сей белый кристал был тогда валютой  на вес золота. Соль и впрямь была собрана в Одесском порту эдакими терриконами. И мой отец с другими  сиротами революции бегали туда в сумерки – таскали её в кульках.  И в них стреляли часовые. И однако же контрразведке барона было ясно при всей важности соляной проблемы,  это не может быть главной причиной такой поездки.
      Анализировался и  «турецкий» вопрос. Штука в том, что прямо напротив Одессы, по ту сторону Черного моря уже наблюдались разброд и шатания во врангелевском стане. Несколько сгладились боевое ожесточение, вспыхнувшее при обороне Юго-Запада. Чуть призабылись ужасы драпа под пулемётами Котовского из нашего порта. Красная власть, которую ОСВАГ для внутреннего пользования называл заварушкой, оперетткой и калифатом на час, откровенно затягивалась и побеждала. А тут офицерство прело в кофейнях, паштетных и винных лавках, заведениях с женской прислугой («Из лучших петербургских и московский семей…» драматическим шепотком дули в уши прохожих брюнетиков зазывалы с офицерской выправкой). В галлиполийском лагере уже открыто бузили солдаты и унтера. В безоружных ротах и батальонах шныряла красная агентура – всё никак не удавалось схватить. Как бы само по себе возникло общественное течение «Назад, в Россию!». Напомню пройденное: ещё  весной из Турции прибыли чины белой армии, пожелавшие добровольно вернуться на родину и покаяться всенародно -  несколько тысяч солдат и офицеров.  Тысячу  триста из них город наш, как мог, постаралась разместить в импровизированных лагерях.  Недовольны были все – и Одесса, и губком с ЧеКа, и содержащиеся за проволокой.  На то, по крайности, намекала  всё ещё свободная  пресса города. А там, в бывшем Царьграде, уже урчали насёт возвращения  новые тысячи. Среди них было очень много коренных одесситов. Каковым, как известно, целый мир – чужбина, окромя Одессы.
      Этот ропот  заунывный слышен был и по сю сторону Понта Эвксинского. Но Одесса тут  тоже была вовсе не так едина, как трактовала это в дальнейшем «История ВКП(б) (Краткий курс)».  То же, впрочем, касается всех отдельных граждан, их сообществ и департаментов, кто всматривался-вслушивался в сей финал гражданской войны. В городе оставались родные и близкие бежавших, терзающиеся их долей. Ясно было: пафос драпа попросту физически увлёк очень многих, кто вовсе не собирался за море. Вот им там и не жилось. Многих носителей т.н. сознательного выбора уже давил комплекс ошибки, отягощённый бытовым неустройством. И одесское житие им представлялось раем земным.  Эвакуировавшиеся в порядке дисциплины и заради скорого победного возвращения быстро ощутили проблематичность перспективы. Недодравшиеся военные, в особенности – старших чинов –  поначалу утешались удачей сбережения сотни тысяч воинов, которых вскрости можно повести  бой за Русь святую. Но как они были потрясены предложением Антанты помириться с Советами и признать сложившийся статус! Вот уж, во истину, после всего.
        Естественно, всё это и многое другое не могло не отразиться в локомоциях врангелевского генералитета. Французы и англичане сигнализировали барону не только о настроениях ряда генералов на возврат в большевизию, но и о вырабатываемых в этом направлении конкретных планах – в контакте с советскими спецслужбами. Назывались очень многие имена. С некоторых пор в их числе Пётр Николаевич находил и своё, и своего помощника Шатилова, и ряда высших военных…
         

               

          


                3.

           Уж не заради ли этого прибыло начальство? Тем более, в их числе одесситы узнали Роберта Эйдемана, замнаркома обороны Украины и Крыма, известного борца с бандтизмом. Пресса, конечно,  подчёркивала транзитный характер этого приезда. Что также не могло не обратить внимание зантересованных профессионалов и их сообществ. В сочетании с помпезностью встречи (шпалеры войск под знамёнами у Одесского многострадального   вокзала, духовой оркестр, киносьёмки и проезд по Ришельевской в губком, куда на совещание шумно съехались чины партийные, чекистские и оперразведотдел штаба округа), это не могло не взволновать обывателя а также   белую и иностранную  агентуры.  А кто-то из одесситов вроде бы слышал слова Сааджая о том, что он привёз большой сюрприз местным чекистам. По Одессе поползли слухи…
      Говорилось о развёртывании Диктатурой в Люстдорфе и на Даче Ковалевского новых лагерей для белогвардейцев, которые бежали в прошлом году в Стамбул.  И о которых   правительство Турецкой республики согласилось с Фрунзе - депортировать их в Одессу. Но толковали и об усилении в городе строгостей в связи с подготовкой, под видом этой репатриации,    белого десанта из Турции, которым должен был командовать генерал-лейтенант Слащов лично.  Утверждали, также: арестована группа террористов, развернувших базу в Одесских катакомбах. Там у них, мол,  был штаб с телефонной связью, складом оружия, боеприпасов и взрывчатки.
       Заходили в одесском народе и версии самые экзотические. Вплоть до того,  что…  несколько близких к Врангелю офицеров и  генералов  (Миллер, к примеру, Марушевский, Скоблин и даже сам Кутепов), давно контактируют с большевистскими агентами. Назойливо жужжали слухи о сепаратных переговорах генерала Яши (прифронтовая кличка Слащёва) за спиной Врангеля и Антанты – с советским правительством.  Болталось и о посредничестве англичан в этом тёмном деле. Да что там: безымянный, под номером Девяносто Три,  агент ВУЧеКа,  командиром взвода внедрённый в нелегальный отряд  Смерти (штаб – на Ближних Мельницах), сообщал о совещании белого подполья.  Там шла речь об этом же чудовищном факте.  Правда, подчёркивалась его абсурдность.  И участники этого тайного сборища были единодушны: сие есть, дескать, дешевая попытка большевиков дискредитировать вождей белой войны,  деморализовать активную эмиграцию и белое подполье.         
        Тем не менее, в донесении  агента сплетня приводилась подробно и уводила очень далеко. Генералы, буцим-то, куплены ещё в начале революции, когда несокрушимая и легендарная старая армия развалилась, а новая только рождалась. А началось всё задолго до Октября-17, с царского военного представительства во Вранции, начальник которого, некий русский граф и дипломат, координировал отечественную резидентуру и воензаказы. Большие русские миллионы протекали во французскую промышленность через его белы ручки. Ну, и…
       Крепко вляпался граф. И, говорили,  уж было наган зарядил одним патроном. А тут – Великая Октябрьская Социалистическая революция! И он отдал ей своё меч, с  реестром нашей агентуры во Франции и Бельгии заодно. А она ему списала все расходы на себя и царя.  На радостях, и дабы не одному гореть на Страшном Суде, быстро завербовал граф Алексей Алексеич Игнатьев для Республики Труда с десяток высших военных.  Вляпались они  в это дело сдуру, не предвидя гражданской войны и интервенции, в которых потом увязли всеми четырьмя. И вот они вынужденно (коготок увяз – всей птичке пропасть), основательно запутали белые и союзнические карты, привели  к естественному краху. А теперь, дискредитировав барона в глазах Антанты, должны бежать к красным.    
И наконец: поскольку Крым едва только освободили и в нём ещё не слава Богу, большевики их ждут в Одессе. С гарантией жизни, свободы и определения на сответствующие должности в Красную Армию.
          Приблизительно то же (за исключением одиссеи графа Игнатьева), доносила внутренняя агентура губчека о болтовне на Соборке и «Привозе». Дополнялось сие информацией о том, что окончательный сговор состоялся ещё осенью двадцатого, при сдаче Крыма. Причём, организованное бегство за море планировалось, как закомуфлированно-коварное вторжение в Азию и Европу крупного контингента русских войск. Дислоцируясь там бивачно, строго сохраняя боевую структуру и дисциплину, они в нужный момент будут приведены в действие в контексте мировой революции. Иными словами, кровавая сдача полуострова и галлиполийские лагеря были не только согласованы с большевиками, но и задуманы-разработаны по их инициативе. И что это – величайшая деза и беспрецидентная генштабная операция в мировой истории.
        Вот так. Ни много – ни мало. Из подробностей приведу ещё только одну:  шептали о вытеснении большевиками с помощью Врангеля из крымской власти генерала Деникина. И так же – в двух вариантах:
        1). Деникина генералы не посвящали в коварный свой план, потому что для честнейшего полководца таковое было исключено.
        2).  Деникин был в курсе дела, что оставляло ему простую альтернативу – бросить всё, передать скипетр барону и унести ноги в отставку, или умереть.
        И ещё: всё это как бы подтверждалось надуманно-демонстративным  конфликтом Деникина и Врангеля, сдача первым власти последнему и отъезд Антона Ивановича задолго до поражения – за кордон. А Пётр Николаевич, совершенно точно до того утверждавший безнадёжность крымской обороны (таковы его интервью западной прессе), охотно принял командование ВСЮР и сдал Фрунзе-Михайлову Крым, на удивление аккуратно организовав вывоз огромного воинского контингента за рубеж.  То есть просто выполнил красный соцзаказ по её естественному, хоть и хитроумному, и дороговатому  завершению.  Всё это и многое другое зашелестело как-то вдруг, разом, но интенсивно. И включило в свой идейно-тематический круг ещё и этот приезд начальства в Одессу – самого неопределённого назначения, но громогласный…
         Да, не забыть бы и другие, более наивные версии приезда в наш город высоких гостей. В их числе и следующая. Напомню: начиная в семидесятые годы эти исследования, автор тесно общался с престарелыми одесситами, для которых искомая эпоха – собственные детство, отрочество, юность и молодость. Так вот, иные связывали приезд такого начальства в Одессу с выдающимся событием, почетными участниками которого и  стали высокие гости города. Этот акт был широко, своевременно и всевозможно освещен: в Одессе, наконец, пустили трамвай. Нужно заметить, в городе нашем до революции действовали двадцать пять трамвайных линий. Даже двадцать шесть: перед самым развалом одесситы торжественно открыли новый маршрут – нумер тридцать два. И долго вспоминали, как с духовым оркестром Херсонской пожарной части проехали от Вокзала до Степовой, через Прохоровскую и сквер, до Тираспольской и по Преображенской до Софиевской. Но вскоре зашагала по свету Великая Октябрьская Социалистическая революция. И стал одесский трамвай. В январе и восставшие одесситы, и отбивающиеся от них наши земляки с гайдамаками  ещё использовали трамвай и как военный транспорт, и как материал для баррикад. К лету-18 попытались возродить одесский трамвай на конной тяге и на паровиках. Но овёс дорожал подённо, лошадей изъяли белые и красные мобилизации. И динамика дальнейших событий поставила на сем деле жирный крест.
      
                4.

         И вот члены украинского советского правительства и московские гости приняли активное участие в пуске круговой линии номер двадцать семь «Александровский участок – Ришельевская – Ланжероновская – Гаванная – Малый переулок» и далее – «Преображенская – Пантелеймоновская – Александровский участок». На торжественном митинге говорилось о том, что вскоре будут пущены тридцать вторая линия, а до конца года ещё три маршрута. Но автору слабо верится  в то,  что того довольно для приезда в Одессу таких больших людей. Вспоминали, накануне кинохроникёры напились и на сьёмку опоздали; бегали, махали руками, орали, требовали повторить старт. И заставляли симпатичных одесситов-прохожих и каких-то барышень из сьёмочной группы ходить туда-сюда, аплодировать и махать бумажными цветами. Не память ли об этом вдохновила Ильфа-Петрова на включение эпизода «Пуск трамвая в Старгороде» в контекст «Двенадцати стульев»?. Ведь безвестные тогда, эти одесские репортёры наверняка не прошли мимо такого факта. Но что касается его связи с приездом исторических величин, думается, речь тут  о курьёзном  совпадении. 
         Курьёзы, как беды – никогда не ходят по одиночке. Тогда же имело место событие из разряда чисто-одесских. К делу нашему прямого отношения это не имеет, но – как автору удержаться, пройти мимо!  «Известия» губкома и губисполкома вынуждены были опровергнуть публикацию «Одесского Листка» и громыхнувших из-за неё слухов о смерти…  Карла Маркса, основоположника научного коммунизма, учителя Ленина и Троцкого. Одесские власти извещали земляков о том, что Великий Маркс умер давным-давно. И что на самом деле  в Краснодаре умер ректор тамошнего университета генерал-лейтенант царской службы Маркс Н.А., бывший в семнадцатом году командующим Одесским округом и военкомендантом города и от души приветствовавшим тогда Советскую власть. Его чтила, и по праву,  рабочая Одесса, но осоновоположнику научного коммунизма он был даже не родственник. Опровержение в «Известиях» называлось  «Смеяться или плакать?» и принадлежало известному вам перу: Воскобойников Жора. Кстати, не преминул он воспользоваться случаем – боднул «Моряк», который за неделю до того прославился публикацией материала самого Лёвы Крупника – никрологом по случаю кончины художника Костанди. Который также оказался живым-здоровым.
         Итак, уже совсем к концу подходил двадцать первый. Важнейший стратегический центр, крупнейший порт и вообще – транспортный узел, университетский и административный центр был уже почти год как прочно советским.  Ну, поскольку вообще можно было в такой ситуации толковать о прочности. С падением белого Крыма красно-одесские тревоги отодвинулись достаточо далеко – за море. И однако же даже непосвященный, но  внимательный  мой читатель уже понял, почему не только ту военную, но и ту послевоенную Одессу нельзя назвать тихой ни в каком приближении.  Сама драка, которая густо-перманентно и многосторонне шла за Одессу в гражданской войне,  даёт представление о её высокой  цене на рынке истории.   Ясно ему  и то, что  представлял наш город     в первый свой, так сказать, мирный год. Как нечто очень давнее (или воообще  - выдуманное) проступали в воображении Бельгийская компания, РОПИТ, Пароходство Шаи Кропотницкого и кипяток порта. И  магический хрусталь витрин, и былиный панцырь мостовых без признаков павших лошадей. И честь отдающий огромный городовой на углу Преображенской и Дерибасовской. И дымы пересыпьских труб. И дымы эскадры, идущей из Севастополя. И   анатры-гены и белино-фрейдлихи. И всё это, и очень многое другое было в прошлом, казавшимся таким далёким. В уцелевших углах огромных цехов дембеля-инвалиды паяли вёдра-кастрюли-чайники, мастырили зажигалки из винтовочных гильз. И визжали ножовками, отрезая стволы и приклады трёхлинеек по заказу уголовщины и белого подпола.  Под айвазовской луной шлёпали  вёслами редчайшие контрабандисты и  диверсанты. Днём – не плавал никто. 
           При таких обстоятельствах одесситы не могли не обратить внимание на пояление как бы из небытия большого белого парохода. Для уже поименованных выше именитых гостей, звонко бухнувших в город, как в бубен,  – вплоть до трамвайной реабилитации -  был вдруг подан свежеокрашенный большой пароход.  Его явление  среди разрухи, голодухи и портового мрако-запустения воспринималось одичавшими горожанами, как колумбова «Санта-Мария» аборигенами Нового Света. Ко всему тому  на борту судна дешевой бронзой  значилось  «Феликс Дзержинский».  А для его сопровождения был вытребован из Севастополя миноносец «Свирепый», дымивший нещадно и имеющий также яркую и поучительную историю. Георгий Воскобойников немедленно поведал землякам о том, что корабль-ветеран побывал в плену и у немцев, и у французов, и у англичан, и у белых.  При угоне эскадры за море экипаж геройски имитировал неисправность механизмов и потому остался в составе Красного ЧФ.   Некоторые биографические детали корабля Жора опустил. Например,  это был тот самый «Свирепый», о котором «Русский голос» в 1902 году писал, что из лихости  он распорол носом шхуну «Роза». Причём, спас всех пассажиров.
       Чекиста-журналиста больше интересовал настоящий подвиг корабля. Острый и длиный, как сигара, миноносец был в  Севастополе  при восстании на «Очакове». Да мало сказть – был:  именно на «Свирепом»  Шмидт в погонах кавторанга обошел строй  не поддержавшией их эскадры.  На этом миноносце Пётр Петрович рванул к плавучей тюрьме,  освободил арестованных потёмкинцев. Но при попытке «Свирепого» пойти за боеприпасами  для «Очакова», он был обстрелян, выведен из строя и дрейфовал в акватории. Одного не указал чекистский публицист – что  переименован будет сей доблестный корабль  в «Лейтенанта Шмидта». Он и не мог этого знать, бо дело вышло в двадцать втором. Как не знал он и того, что Петр Петрович Шмидт при восстании на «Очакове» был уже не лейтенантом флота, а очень даже капитаном второго ранга. В каковых погонах и поднялся на мостик крейсера. Да он ли один не знал! До сих пор к фамилии Шмидт прибавляется чин лейтенанта. Дети – лейтенанта Шмидта. Улица Лейтенанта Шмидта, мост Лейтенанта Шмидта. Переулок – лейтенанта. Толкуют – в связи с восстанием царь его перед расстрелом разжаловал. Интересно – с каких это пор мы трепещем перед указами Николая Второго. Да и разжаловал он Шмидта не в лейтенанты, а в рядовые. Нет, тут – что-то другое…
             Шутка о том, что Раковский и Фрунзе «укатили на Свирепом Дзержинском», тут же зашуршала по Одессе, как обычно  – в направлении от Соборки и далее. Воображаю, как веселились бы те шутники, если бы знали, что воспетый мною в предыдущих строках «Ильич» был ближайшим родственником «Феликса Дзержинского» не только по порту приписки, но и по месту рождения.
      
                5.

         В дальнейшем острота классовой борьбы нередко стимулировала интерес державы к тому, чем занимался тот или иной гражданин (гражданка) до семнадцатого года. И какова тогда была его (ея) фамилия. Помните, Маяковский:
                «Сукин сын Дантес!
                Великосветский шкода,         
                Мы б его спросили: 
                -  А кто ваши родители!
                Чем вы занимались
                До семнадцатого года? -
                Только этого
                Дантеса бы и видели!».
    .
          Разлом времён вызвал ещё и повальную моду на перемену мест, названий и имён. Уезжали, уплывали и убегали люди, меняли документы и отдельные граждане, и целые сообщества, предприятия и населённые пункты. И плавсредства, судьбы которых, как выяснилось, чем-то похожи на судьбы людей. Тем, во всяком случае, и интересны автору этого повествования.
       Как же прозывался в дореволюционном миру «Феликс Дзержинский»? Вообразите: «Граф Тотлебен». Он естественным путём родился в лето от рождества Христова 1880. Именно тогда по заказу РОПИТа (Российское общество пароходства и торговли) в Англии, на  Лондонской верфи Samuda Brothers был построен  товарно-пассажирский пароход. И нарекся в честь того самого графа. Порт приписки – Одесса.
     Само собой, после семнадцатого года судно не могло носить имя немца-аристократа. Тем более, граф одно время  был даже и одесским генерал-губернатором. То есть, императорской номенклатурой.  Пароход нарёкся былинно: «Нестор-Летописец». Интересно, что Одесская «Почта» Абрама Финкеля допустила в его новом имени характерную опечатку: «Лестор-Нетописец». При бегстве из Одессы экипаж, сочувствующий Советской власти, обманул генерала Шиллинга и ушел на Кинбурнскую косу, откуда вернулся уже в красный город.  Ещё в мае-21 судно стало  подвижным  штабом Наркома путей сообщения товарища Ф.Э. Дзержинского, обследовавшего состояние черноморских портов.
          Незабываемыми во многих отношениях остались эти полторы декады и для чекистского и партактива пунктов остановки маршрута, и для экипажа. Под весенним вечерним небом на спардеке слушали моряки и речники воспоминания высокого начальства о дореволюции и Ленине. С камбуза непременно приносили тройную уху –  в золотых медалях жира, на петухе, с луком-чесночком, с перчиком, морковочкой, картошечкой, со всякими кореньями. Под неё, само собой, шла птицей водочка - божья слеза. Ну, и песни, конечно… Под впечатлением  пятнадцати суток плавания сознательный экипаж потребовал присвоить судну имя Феликса Железного. Вот под этим гордым именем  и отправились на нём из Одессы в таинственный свой рейс красный украинский премъер  Раковский, замнач ОГПУ – начальник следственного отдела товарищ Артузов и будущий нарком обороны СССР, так и не доживший до введения помпезного маршальского чина в РККА, товарищ Фрунзе.
       На том мы и расстанемся с этим судном, социальный интерес автора к которому не простирался далее загадок двадцать первого года. Но сама по себе его биография на том не завершилась. И в историческом разрезе вполне символична и назидательна. Может быть, читателю любознательному и склонному к ассоциациям интересно будет узнать, что  в середине-конце тридцатых «Феликс Дзержинский» курсировал… между Находкой, Ванино и Магаданом, возил всяких там осуждённых врагов народа и уголовников, входил в отряд судов «Дальстроя». В декабре тридцать девятого он доставил в Владивосток партию  зэков. В числе которых был одессит Сергей Королёв – будущий Главный конструктор межконтинентальных ракет-носителей и космических кораблей. Это он возвращался с Колымы в Москву. Осенью-49 (странная история), имея в трюме зэков для переброски из ванинского порта на Колыму, команда… попыталась угнать пароход в Японию. А в 1957 году «Феликс Дзержинский» в Магадане загрузился колымскими власовцами, до которых дошла амнистия.
         Не подскажет ли читатель дорогой – какой осёл пустил по миру сплетню о том, что история, мол, не терпит сослагательного наклонения ? Ну, попросту: разговор на уровне «Если бы, да кабы…» якобы совершенно неприемлем в научном смысле и является дилетантской прерогативой. На самом деле  очень давно сия наука даже и на лабораторном уровне не только допускает или терпит, но и прямо предполагает это оклеветанное наклонение. Тем более, не обойтись без него в исторической публицистике.
        Во всяком случае, это ясно автору, призывающего вас проститься с  годом тысяча девятьсот двадцать первым именно такой, самой тёмной-запутанной его страницей. Она-то как раз и оставила нам лишь свою гипотетичность. Причем, надолго –  пока развитие свободы-демократии в России и Украине не приведёт к окончательному и полному открытию спецхрана.
       Да-с, всё и тогда случилось и вышло именно так, как случилось и вышло. Но сие вовсе не значит, что иначе и быть не могло. Метафизически (от сих до сих, остальное  от лукавого) трактовать прошлое есть тьма желающих,  я не из их числа. Выхолащивать живую игру сил на рынке жизни – слуга покорный.         
       Три выстрела из револьвера, свалившие Якова Александровича Слащёва по месту московского жительства, пролаяли в год всеобщего шельмования и накануне высылки из СССР его главного врага по  гражданской Л.Д. Троцкого – в двадцать девятом. Роковой год? Но при смете, сформулированной вступлением к этой главе, берусь утверждать: они бабахнули бы где-нибудь в другом месте или их бы не было вовсе, если бы ни тот визит Раковского-Фрунзе-Артузова и Ко в одесский двадцать первый. Вот уж, что называется – очко!
       В Слащёва, впрочем, стреляли почти всю жизнь. И в самых разных местах Отечества, которому Яша  присягнул ещё в юные годы. Мальчик мечтал пролить кровь за него. Почему? Вопрос  логичен лишь в наши светлые времена, когда  многие детки-отроки-юноши на подобное недоумённо пожимают плечами. Нашли дураков! Другое дело – наши земляки девятнадцатого века рождения, судьбой заброшенные в начало двадцатого. Они, конечо, также были разными. Потому так по-разному сложился их век, по каковому коридору и натаскали мы в свой двадцать первый   столько изнурительных противоречий и предрассудков.  Но социальная мода класса, из которого вышел этот наш герой, предполагала усиленное сердцебиение при слове «Отечество».
        Иные мальчики, конечно, стеснялись своих слёз. Но просыпались именно от них, когда с груди падала на пол «Война и мир». И раскрыта она была на страницах, описывающих князя Андрея со знаменем на поле Австерлица. «Вот прекрасная смерть!» - наполеоновски звенело в ушах. И заставляло читать – дальше, дальше, дальше!
       Яков чувствовал-понимал - с момента, когда человечек хоть что-нибудь, да знает: всё, что предшествовало его появлению на свет, было великой историей великого народа, заплатившего за своё величие тысячами лет лишений, страданий, борьбы, поражений и побед. Его кумирами были Владимир Стольно-Киевский, Александр Ярославич Невский, Иоан Васильевич (который, хоть и  варяг, но – Грозный), Шуйские-Воротынские. Ну, и – конечно же – Пётр Великий, Шереметьев, Трубецкие-Волконские. Суворов Александр Васильевич, Кутузов Михайла Илларионович. И все те, чей светлый образ осенял военную историю Российской Империи. Каковая (история, то есть), признаться, вся была военной. Ну, почти вся.
      
                6.

         Мог ли он считать себя не-военным! С младых ногтей  приык к казарме, фрунту и глубокому презрению к штатским, шпакам, штафиркам.  То есть -  не военным. Он взрастал в кругу бесед о мундирах-эполетах, о чинах и их производстве. О самом главном в жизни – чести мундира, которая выще всего и даже самой жизни. Он вполне понимал, почему государь император вновь дозволил офицерские поединки. И почему писатель Чехов, человек сугубо штатский, назвал одну из популярных повестей своих именно так: «Дуэль». И писатель Куприн, пехотный поручик, написал популярную повесть «Поединок».
        Автор не считает целесообразным подробничать о его военной каръере: историческая фигура, Александр Яковлевич Слащёв доступен любому, кто этим заинтересуется. А читатели и кинозрители знают его, повторюсь, как генерала Хлудова – героя булгаковского «Бега». Точнее, пьесы Михаила Афанасьевича под этим названием и одноименного художественного фильма Алова и Наумова. Вещица ещё в тридцатые была поставлена в МХАТе, где нашего героя играл сам Хмелёв (припомним «Человека в футляре»). Оно конечно, зритель спектакль не увидел – товарищ Сталин не одобрил.  Чисто-советский драматург Биль-Белоцерковский (!) от имени пролетарских драматургов  к генсеку обратился с протестом. Что это такое!  МХАТ ставит – за денежки трудящихся – булгаковские «Дни Турбиных». Да мало того – ставит «Бег» его же белогвардейского пера. И это при том, что Литературная советская энциклопедия квалифицирует автора народу, как типичного представителя … вутренней эмиграции.
        Известен и ответ товарища Сталина, который одобрил «Дни Турбиных» - мол, ежели даже такие люди признают большевиков, то почему бы и не пустить произведение на столичой и провинциальной сценах.  Вообразим физиогномии чисто-пролетарских драматургов при словах генерального секретаря о том, что … он бы не возражал и против «Бега». Если бы к своим нескольким снам (пьеса, вместо традиционных картин и актов, состоит из «Снов»),  гражданин Булгаков добавил бы ещё два-три «Сна». Из которых следовало, что катастрофа белого Крыма связана не с личными отношениями комфронта и Верховного  (Слащева и Врангеля), а исторически предрешена сутью природы вещей.
         И однако же сама пиеса дожила до наших дней, в чём  и всяк сущий имеет взможность убедиться.   Но та самая игра судьбы на рынке истории,  «…В чины выводит кто и пенсии даёт» – в конце концов привела Яшу в полковники и в генералы. Да мало сказать: он стал командующим корпусом, а по сути - Крымфронтом ВСЮР, лютым владыкой всего, что за Турецким валом.
         Таким образом, между ним и господом  Богом тогда оставался только и исключительно барон Врангель. Верховный Главнокомандующий ВСЮР. Вооруженными, то есть, силами Юга России. Который, между прочим, именно там и тогда,  – к   фамилии Якова – прибавил официально и помпезно, от имени  богоспасаемого Отечества – ещё одну: «И впредь именовать: «Генерал-лейтенант Слащёв-Крымский».  Ну, как, скажем,  Сувров-Рымникский.  Или Кутузов-Смоленский.
        Давняя великорусская традиция – подчёркивать историчность командной фигуры географическим дополнением к ея фамилии.  Есть сведения: когда  И.Сталин в Отечественную озаботился пафосом авторитета РККА -  вернул  форму одежды николаевской царской армии (после 1918 года олицетворявшей ненавистных белогвардейцев-золотопогонников), учредил гвардию и ввёл высшие награды на платине, серебре, золоте, с каменьями,  размышлял он и о таком варианте. Ну, не присваивать ли фамилиям советских военачальников такие дополнения. Ему советовали. Но – не утвердил. А то, представляете, был бы в истории Ватутин-Карпатский,  Баграмян-Прибалтийский.  Конев-Померанский.  Или Жуков-Берлинский…
       Во всяком случае, всесильный  Пётр Николаевич Врангель  утвердил это предложение высших своих офицеров. Что, согласитесь,  несколько сбивает с толку при информации о ненависти Верховного к командующему Крымским фронтом. Ясно, во всяком случае, что проиграл наш герой ту последнюю компанию большевистскому командюжу Фрунзе и ретировался к туркам уже Слащевым-Крымским. М.А. Булгаков в «Беге» об этом – ни гу-гу. Не знал? Не интересовался? Забыл? Тем не менее, так оно в истории и вышло.
       -   Ммммможет быть… Но Одесса-то тут при чём?
       При чём. И очень даже. Иначе – с какой стати, завершая книгу об одесском двадцать первом годе, автор коснулся этой личности!  И дело тут  не только в том, что штабс-капитан Хоружин (по некоторым документам – Хорузин), офицер оперативного отдела штаба Слащова и отчаянный монархист, в самый напряженный момент борьбы за Крым вдруг  оказался одесским чекистом. То есть сначала на проваленной симферопольской явке взяли связника из Одессы.  Истязания, в слащёвском духе,  сразу же простёрлись далеко за пределы человеческого терпения. Ну, и… А доблестный сей офицер имел отношение к святая святых – оперативному  плану обороны. И при том как-то «недоказано замешан» был в прошлогоднем убийстве генерала Романовского, начштаба командующего, Врангелевская контрразведка, уже предвкушавшая выход через него на всю красную агентуру, была потрясена дальнейшим: конвой Слащёва-Крымского, имея на руках письменный приказ комфронта, забрал арестованного Хоружина из арестного помещения, вывез за железнодорожную станцию и расстрелял. И тем самым как бы отрубил одну из самых интересных ниточек финала гражданской войны  на Юге. Что не помешало Хоружину в дальнейшем работать в Харькове и Хабаровске. И действительно быть расстрелянным в тридцать восьмом – по делу о бегстве главы Дальневосточного ОГПУ за кордон.
            
      Нужно заметить, сведения Михаила Булгакова о висельных мешках Слащёва, так ярко введенные в «Бег», не есть штрих  авторской гиперболизации образа.  Военый интеллигент, Генерального штаба Слащёв-Крымский удерживал оборону Крыма не только недюжиным стратегическим и оперативно-тактическим мастерством. За Турецким Валом царили железная дисциплина и стальные кары. Это касалось практически всех. Страшно покидали мир рядовые, унтера, офицеры, статские должностные лица, попавшие под колесо.  Трибунал фронта, контрразведки соединений   крутили эту мясорубку днём и ночью. Не говоря уже о расправе над подпольщиками и пресечении любого сопротивления в тылу. Вешали всюду – на фонарях, габаритах мостов, козловых кранах и опорах пакгаузов. Собственно на висилицах тоже. На фабричных и заводских воротах тоже. Ну, и на деревьях, конечно.
       Зная, что впечатлительный генерал не выносит смертной мимики, вешали в мешках, при расстреле завязывали глаза. Остроумному перу генерал-лейтенанта Слащёва-Крымского принадлежит известный приказ о том, что - поскольку виновные в забитии желдорпутей пассажирскими и товарными составами (что снижало маневровые возможности воинских эшелонов и бронепоезда «Офицер») являются лицами военными, а именно: комендант и начстанции, заменить им обычное повешание торжественным расстрелом. Ну, а при прорыве  слащёвцев в Таврию целые волости ходили с драными задницами: командующий фронтом велел  пороть беспощадно и свист шомполов быстро вошел в привычную симфонию местности.
          «Мешки, мешки, мешки» – не булгаковская выдумка: полуостров был буквально завешан мешками. Ну, и кровищи хватало, конечно.     Знакомясь с документами, понимаешь, что многие из казнённых попались совершенно случайно. Так что, если всё принимать за чистую монету,  ничего не преувеличивал женераль Чернота, не советуя Хлудову возвращаться в Республику Труда. «…Проживешь ты ровно столько, сколько потребуется, чтобы тебя с парохода снять и довести до ближайшей стенки. Да и то под строжайшим караулом. Чтобы тебя не разорвали по дороге! Ты, брат, большую память о себе оставил». Но тут булгаковский Чернота крепко ошибся относительно сроков: прототип его собеседника именно там  прожил целый ряд послевоенных годочков. И был убит, и как бы именно за свои крымские художества,  аж через восемь лет после приезда в революционный стан.  И не в Севастополе, и не в Одессе, а в Москве. Этого в год написания пьесы (1927) Булгаков знать не мог.  Но не мог не знать он того факта, что Яков Слащёв ещё там, в Крыму, пристрастился к обществаенной деятельности и наркотикам – о чём не сказал автор «Бега». И что  косвенно, но ярко  выразил исполнитель роли Хлудова  Владислав  Дворжецкий.
          На какой почве  в эмиграции мог всё больше и больше конфликтовать грешный Яков с возвысившим его Петром Врангелем?  Он шумно обвинял барона в провале безупречной крымской компании.  Напоминал о врангелевских интригах, выживших из России Антона Ивановича Деникина, на котором держалось всё Белое дело Юга.  И даже, считается, однажды схватил его за грудки. Публично.
               

                7.


         Не акцентировал автор «Бега» и на том, что дело было и впрямь  не только и не столько в личном конфликте Верховного и комфронта. Последний оказался главой партии антиэмигрантов. В бесчисленных беседах - на собраниях, митингах, в прессе он компрометировал барона. А однажды, как уже сказано,  даже как бы оскорбил его действием. С этим Пётр Николаевич и иже с ним мириться уже как бы не могли. Судим. Разжалован в рядовые. Лишен оклада жалованья, пенсии, льгот-дотаций и горячего питания. Бедствовал, как и многие  беглецы из России. Носил солдатскую шинель без погон. Причем, у многих было такое впечатление, что он в ней спал. Между прочим, тогда на Галате или Перу купить офицерскую или дажде генеральскую шинель ничего почти что и не стоило. Тем паче, пользовался Яков Александрович симпатией всё большего числа военных изгнанников. И где-то  немалые находил средства для антиврангелевских мероприятий и публикаций. Как вы думаете – где?
         В конце концов Слащёв  уже воспринимался, как неформальный лидер известного движения за возврат на Родину. Это вчерашний-то белый генерал, крымский вешатель, живодёр, признававшийся – мол, рука болит от расстрельных подписей. Вот тебе и единстве белых, противопоставленное историй единству красных. Читателю совершенно не за чем знать подробности и располагать документами для того, чтобы поверить мне на слово:  всё это не могло не вызвать чисто-детского любопытства «наших» и «ихних» спецслужб, по-разному, но одинаково гарячо заинтересованных в развитии ситуации.
        Врангелевская контрразведка барона «пасла» мятежного экс-генерала почти открыто.  Охотно помогали ей в этом, а нередко и инициировали, и субсидировали  сей сыск турецкий, английский и французский департаменты.  И, конечно же, задолго до драматурга Булгакова интерес к этим событиям проявили «прозаики в штатском» Москвы, Харькова, Севастополя и Одессы. Причем, Одессе здесь отвелась особенная роль. Так, по крайности, думает автор.
        Да, это не литературная фантазия: генерал-рядовой  Яков  Слащёв  действительно в 1921 году  вернулся в Советскую страну, предстал перед трибуналом. Ответил на все непростые вопросы. Даже не пытался отрицать главный свой инструментарий порядка в Крыму – пуля, мешок и петля. И получил за всё за это… пост старшего преподавателя и курсового командира высших командных курсов «Выстрел». Странновато, верно? Да, тогда же он написал помянутую мною брошюру «Оборона Крыма», - споткнувшись о которую я некогда и стал размышлять о случившемся. Мне, конечно, в голову тогда не приходило, что  задолго до того сам Булгаков тоже споткнулся об это странноватое издание. И что именно оно натолкнуло его на создание «Бега». Не читали, дорогой мой читатель? Прочтите. И имейте терпение начать с предисловия. Оно принадлежит перу  чапаевского крёстного отца Дм. Фурманова. Я не сравниваю трёх этих авторов. И тем паче – не ставлю себя в этот ряд.  Но намёк на ядовитейшую парадоксальность жизни здесь очевиден.
         По рекомендации ГЛАВПУРа и с согласия главразведупра РККА беседовал преподаватель курсов «Выстрел» с молодым, несколько провинциальным, но несомненно интеллигентным писателем, вздумавшим создать пьесу-эпопею о фрунзевском разгроме  белого Крыма. Вероятно, высказывался относительно некоторых сцен и персонажей. Знаком был и с  МХАТовскими «Днями Турбиных». Признан автором ряда научных трудов – в основном по анализу основных достоинств и ошибок устройства долговременной обороны. Дал блестящий анализ операций в Северной Таврии. Статьёй Дм. Фурманова в сборнике «ХХ лет РККА» назван автором ряда успешных операций против Красной Армии. В «Военном вестнике» подвергался резкой критике нового замнаркомвоена товарища Фрунзе, изгнавшего его с полуострова осенью двадцатого. Бывший тогда командюжем, Михаил Васильевич утверждал: Слащев находится в цепких лапах царской генштабной концепции. А пролетарская военная доктрина в корне отличается от монархической и буржуазной.
    В дискуссии, было, поучаствовал и сам  Лев Троцкий. И именно на строне Слащева – мол, нет и не может быть какой-то отдельной, пролетарской науки войны. Как нет и не может быть пролетарской таблицы умножения. Наука, дескать,  есть наука. Но именно в этот исторический момент наркомвоен передал булаву своему заму – герою всё того же Крыма товарищу Фрунзе. Сам занялся народным хозяйством, электротехникой и главконцесскомом. А вскоре был выведен из состава Политбюро, исключен из ЦК и из партии. В двадцать седьмом был выслан в Алма-Ату, в двадцать девятом – в Турцию. А зимой двадцать восьмого  Яков Слащёв был застрелен слушателем курсов «Выстрел» товарищем Коленбергом – армейским комвзвода и вроде бы родным братом одного из слесарей, повешанных тогда в Симферополе по приказу комфронтом. И об этом  Михаил Афанасьевич Булгаков узнал раньше, чем написал свою пьесу.
       Много тёмного доси в этой истории. Но в любом случае  было очень непросто – палачу рабочего Крыма, бывшему белогвардейскому комфронтом и врангелененавистнику уехать из Константинополя в Республику Труда.  Булгаков же свёл всю непростоту ситуации к финальному спору с Чернотой.  И как бы не знал  Хлудов другого горя. И   просто стоял в очереди на пароходную посадку.  До чего же нужно неуважать зрителя-читателя, чтобы подсовывать такую туфту. 
          Куда? Куда конкретно был куплен билет? В какой конкретно порт отправлялся пароход? Фантазёру Булгакову на это было высочайше плевать. Зато крайне интересовало турецких, английских, французских и белых-русских контрразведчиков.  Многие реалисты этого круга ещё долго не могли забыть напряженность тех дней-ночей. И если Слащёв всё же покинул Константинополь и оказался в Красной Москве, то должен был по гроб жизни Бога молить за Одессу. Если бы не она…
      
                8.

       Нужно заметить, ещё в двадцатом году на освобождённой территори советской тайной полиции удалось основательно погромить конспиративную систему белых. Но это были, в основном, наскоро импровизированные организации, кооперировавшие тех, кто попросту не смог, не успел эвакуироваться. Боевые офицеры, мастера оперативно-тактического искусства, еще не освоились под стеклянным колпаком конспирации. Так что победа чека тут была более количественная, нежели качественная. И однако же существовало другое антисоветское подполье.
         Это были структуры, проросшие ещё до русско-японской и первой мировой. Закордонная резидентура опиралась, главным образом, на своих и русских профессионалов, для которых законы подпола были ясны-понятны и святы-нерушимы. Принимая у Деникина командование над  ВСЮР, барон получал и опору на эту сеть. Что делало его положение вовсе не таким уж безнадёжным. Достаточно сказать, что  агентура эта была внедрена и в Петрочека, и в Москву. Не исключением были Всеукраинская и Одесская чрезвычайки. К его же услугам были спецслужбы Антанты – до известной степени, конечно.
        Но Врангель на этом не акцентировал. Оно, мол,  и к лучшему: общее дело делаем. Да и пусть Европа раскошеливается. Вернём власть и порядок – рассчитаемся. С другой стороны и само собой разумеется, особенности октябрьского переворота-17 и последующей гражданской войны и интервенци заставили  советское правительство годами сидеть на бочке с порохом. Всё пошло не совсем по Марксу. И даже совсем не по Ленину, если иметь в виду его предреволюционные прогнозы.  Поход Деникина на Москву (его разъезды уже появлись под Тулой), успехи белых и интеревентов за Уралом, в Сибири, под Питером, на Кубани, Дону и Кавказе, заставляли большевиков отрабатывать и проигрышные варианты. Было ясно, как день: в отличие от дореволюционного периода (когда можно было уйти из-под огня охранки за границу), теперь Европа их к себе попросту не впустит. Шутка ли – сорвали Антанте такую победу, отказались платить царские-керенские долги! Да ещё и учредили международную парторганизацию «Коминтерн». Его щупальцы ощущались на всех материках, кроме Антарктиды. Это уже были не русские дела. Это уже была завтрашняя мировая революция.
         Кто же тогда мог знать, что в начале сороковых, когда заигрывание большевизма с фашизмом лопнет и вторая мировая придёт на нашу землю – заигрывание с антигитлеровской Европой заставит Сталина упразднить антикапиталистический «Коминтерн». Но это – через двадцать лет. А тогда   до мировой революции было так же рукой подать, как при Хрущёве – до коммунизма. Поэтому главное – в случае временного поражения не дать вырезать вождей, революционные штабы, идеологов и организаторов. Задача эта решалась в нескольких основных направлениях. Во-первых, часть изъятых ценностей централизовано консервировалась в укромных местах Урала, Сибири, Дальнего Востока и Латинской Америки. Вожди и те, кто – в случае проигрыша – был им необходим для будущего торжества, могли в любую минуту дематериализоваться в центре и на местах. И появиться в других - в качестве самых разных, абсолютно мирных и не желающих никому зла граждан.
         Другая часть ценностей распределялась лично-персонально среди наиболее выдающихся вождей большевизма – вместе с ассортиментом безупречной липы, удостверяющей личности. Через десять лет после смерти первого главы Государства Труда товарища Свердлова был, наконец, вскрыт его сейф. Там находились жмени драгоценностей и несколько свердловских паспортов на разные имена-фамилии. Опубликовав сей факт, пресса как бы удивилась: что это? Как понять? А российская спецслужба, как говорил подполковник Гоцман, прикинулась Кларой Целкин – недоумённо пожала плечами. Мол, сами удивляемся…
         Третье же направление – реализация единого плана советской заграничной агентуры и… инспирации во отечестве липового антисоветского подполья. Этот вариант был призван стать и сигнальной системой намерений Запада в отношение планов интервенции, и взаимодействия  Европы с Белым движением. А главное – запутать их карты, выпустить пар на ветер, отвлечь антисоветские силы на пустые игры. Одна из задач прямо связана с нашим разговором – проект касался  заманивания в страну и захвата белых вождей, разложения русской эмиграции и возврата её домой.      
         Делалось сие в строжайшей тайне. И потому долгие десятилетия разобраться у сути и ходе операции у публицистики не было никаких возможностей. Уже в демократические дни появились кино-теле-яркие, но весьма робкие исторически ленты типа «Операция «ТРЕСТ», «СИНДИКАТ», «СИНДИКАТ-2». Конечно, это уже был не булгаковский и аловски-наумовский «БЕГ», где разжалованный белый генерал Хлудов-Слащёв в двадцать первом году купил на стамбульской пристани билет в Советскую Россию и стал в очередь на посадку. Тут уже приоткрывалась слегка тяжкая завеса инспирации лжеподполья. Назывались имена. Но классический интервал между правдой искусства и правдой жизни сохранялся неизменно.
       Ну, нельзя сказать, что сегодня вдруг  поднят занавес и прояснена картина. Это – по разным причинам – всё ещё не возможно.  Существенные детали, видимо, проступять сквозь время ещё не скоро. А может, стёрты они навсегда в памяти человечества. Не забудем: после начала двадцатых был конец тридцатых.  Очень многие авторы, разработчики и реализаторы  проекта защиты революции были зарезаны этой же революцией, как бараны.  Что до полного раскрытия спецхрана с наступлением демократии и независимости – двадцать лет назад  сие утверждавшие нонича чувствуют себя крайне неловко.  И при таких напоминаниях  опускают очи долу. И всё же кое-что автор может вам поведать вполне определённо. Даже если почему-то (кто поймёт этих авторов) выберет для этого вопросную форму.
      Как вы полагаете, о чём в 1920 году генерал Слащёв мог переговариваться с комиссаром разведупра войск Украины и Крыма, одесситом,  товарищем Кухарчуком в Корсунском монастыре под Бериславом? И почему эта встреча была тайной и для Деникина, и для Врангеля? Не забудем: комиссар прямо подчинялся военному министру красной Украины Фрунзе. Так что переговоры велись, фактически, с Михаилом Васильевичем.
      Конфликт Врангеля и Слащёва вовсе не был так уж популярен ( возможно, вобще не имел места) до того,   как контрразведка барона стала получать информации и об этих переговорах, и  о подготовке Слащёва сдать Крым красным и бежать в Москву. Конечно, история была до такой степени фантастична, что едва ли Пётр Николаевич в неё поверил.  Он-то мыслил логично (читай – стандартно). А значит, был уверен в правоте гипотетического Черноты: уж в Советскую-то Россию его комфронтом дорогу себе завалил трупами, Но барон  под влиянием ряда серьёзных фронтовых неудач и валяний дурака Антантой стал чрезвычайно подозрительным человеком. Тем более, доносы свидетельствовали о том, что Слащёв пакует чемоданы. Более того, дабы замести следы, его люди  налаживают конспиративную линию на Болгарию и на Севастополь. А на самом деле отрабатывается вариант на Одессу.
      
               

                9.
         

         Экс - верховный ещё и ещё раз делал вид, что вчитывается в личное дело экс-комфронтом. Как будто знал, что   примерно этим же заняты теперь высшие чины Советской Украины, Советской России и даже сами Ленин и Дзержинский. И что с этим именно и связан тот визит красного начальства в Одессу.  Как бы мимоходом посетив ГубЧеКа, прибывшие стали  свидетелями номера, который Сааджая выкинул непосредственно в вестибюле. Едва переступив порог Дома на Екатерининской площади, он сбил с ног одного из чекистских сотрудников. Такого – Ермощенко Николая. Сопровождающие Калистрата лица тут же  разоружили и арестовали павшего. Изумлённым членам коллегии председатель ВУЧеКа пояснил: шпион, диверсант, врангелевский лазутчик!И подарил с пяток строгих выговоров за потерю бдительности. Уж не это ли имел в виду премъер-чекист Украины, при первой встрече в Одессе предупредивший о сюрпризе?
           Это – не всё: уже на следующий день в том же, примерно, составе, но под руководством Артузова и Пилляра (опять-таки и опять-таки: на основании чего в украинской Одессе хозяйничали московские чекисты!), была изъята из оборота ещё одна антисоветская организация. «Известия» напомнили горожанам о том, что ровно год назад товарищ Артузов разгромил в Одессе польскую разведсеть «Организация войскова», во главе со Сверчком (Игнатий Добржинський, он же – Сосновский, он же - Соснковский). Резидент всей польской сети, от Москвы до Харькова. Не успевший застрелиться, в прошлом командир РККА, внедрённый в  ГубЧеКа. Виновные тогда удивительно быстро были расстреляны: на следующий день.  И вот – новая победа. И опять удивление: шесть бывших польских шпионов, в числе которых – трое из  расстрелянных ещё в двадцатом, в тех же «Известиях» обратились к своим товарищам по борьбе с призывом – признать власть советов, сложить оружие и переходить на сторону Красной Армии.
      Два слова о Пилляре. Роман Александрович. родственник Дзержинского. По-настоящему барон (!) Пилляр фон Пильхау. С ними участвовали в этом вояже ещё трое. Вобщем, для одесского обывателя малозаметные люди. Во всяком случае, Воскобойников не познакомил читателей с ними. Между тем, это были товарищи Ульрих, Патаки и Пузицкий. Василий Васильевич Ульрих всего-то через три пятилетки будет председателем той самой Военколлегии Верховного Суда СССР, с решениями которой связаны все громкие подрасстрельные «Дела» конца тридцатых. Советский чекист Ференц Патаки, правда, пережил тридцатые. Но в ходе дальнейшей борьбы погиб у себя на родине – в Венгрии, в сорок четвёртом. А Сергей Васильевич Пузицкий, сын директора гимназии, дворянин и подпоручик царской армии,  был правой рукой Дзержинского, соавтором инспирированного ОГПУ «Треста», лично арестовавшим Савинкова.  Расстрелян в тридцать седьмом.
        Уже на следующий день официальная пресса известила горожан о раскрытии белогвардейского подполья во главе с штабс-капитаном Ермощенко. Он же – Бернацкий, он же – Орлов, он же – Горзин и даже, между прочим,  Блюменталь. Цель организации – подготовка восстания в Одессе к моменту высадки… врангелевского десанта. Тактика известная, что-то в этом роде имело здесь место в девятнадцатом. Интересно, что сам десант вроде как призван был не дать слащёвцам (так к этому историческому моменту прозывались военнослужащие ВСЮР, решившие вернуться из Константинопольских лагерей во Отечество) бежать в Одессу. Было объявлено, что именно возможность  десанта заставила ускорить арест одесского  подполья, слежка за которым велась уже давно.
        При всей странности, эта история  и публикация о ней тогда заняла умы многих одесситов. И опять – странные слухи о конфликте Врангеля и Слащёва. Соборка категорически утверждала: генерал Яша собирался поднять в Крыму красный мятеж. И прилагались три варианта:
1. Делал он всё это по инициативе и под руководством самого барона Врангеля.
2. Ему всячески мешал в этом барон Врангель.
        3.    Им обоим помешали красные, взяв Крым..

       
                Конечно, по-разному в Константинополе и у нас воспринималось «Дела» Слащёва. Но строки и страницы были, в сущности, одни и те же. Разве что в некоторых  бумагах  значилось не «Слащёв», а «Слащов». 1985 года рождения. Петербуржец. Дворянин. Отец – полковник. Мать – просто Вера Александровна. Окончил реальное Гуревича и Павловское военное училища. Николаевскую императорскую Академию – по второму разряду. То есть, без  причисления  к Генеральному штабу. Служил в лейб-гвардии (Финляндский полк). Преподавал тактику в Пажеском корпусе.  Помощником комполка выступил с частью на фронт в четырнадцатом. Отчаянной жизни храбрец – пять ран, две контузии. Шашка с георгиевским темляком в пятнадцатом. Четвёртой степени Георгий – в шестнадцатом. Командир Московского лейб-гвардии полка в семнадцатом.
       Обе заинтересованные стороны не могли не обратить внимание на его встречу  в семнадцатом с Советской комиссией по демобилизации армии. Таким образом, знаком  лично с Подвойским и Крыленко. После чего  выехал на Дон, а оттуда – на Кавминводы. Был начштаба у самого Шкуро и Улагая.  Командовал бригадой пластунов. Весной-19 – генерал-майор. Далее пошел на дивизию и корпус. Командовал яркими, талантливыми  движениями против  Красной Армии. И зимой-20, наконец, возглавил оборону Крыма в ранге комфронта. В мае произведен  в  генерал-лейтенанты, в агусте  - по настоятельнейшему представлению Петра Николаевича - наименовался Слащёвым-Крымским. Ну? Где тут между ними конфликт? С прорывом Фрунзе в Крым и ликвидацией, таким образом, Южного фронта,  ушел с Врагелем в Турцию. Водка. Наркотики. И слухи о ссоре с Петром Николаевичем.

         


                10.

         Откуда это? Что за притча? Ну, бывало, нервничали. В острые моменты. Война – не высшие женские курсы, на ней  бывает всяко-разно. Особенно, когда  праздники удачи  (например, блесятщее наступление в Северной Таврии, мощно поддержавшее белый кредит) сменяются унылыми буднями неудач и сидение за Турецким валом. Но Слащёв,   по-советски говоря, был врангелевским выдвиженцем. Барон прославился ещё и  вниманием к Якову Александровичу, к условиям его жизнедеятельности. Публично признавал громадность его стратегического и оперативно-тактического таланта, личную храбрость. Не обходил наградами. Инициировал уникальную из них – прибавку к фамилии. Несколько раз (последний – в сентябре-20), Врангель  организовывал представительный медконсилиум  для обследования здоровья Слащёва.  Горячо убеждал его прервать боевую работу и отправиться на лечение. Причём, предлагался юг Франции. Согласимся с автором: что-то не похоже на взаимную конфликтность, достаточную для взаимной ненависти.
      Не твёрдо стоит на ногах и репутация Слащёва, как инициатора возвращения врангелевцев домой. Этот процесс проклюнулся сам по себе, ещё в обороне полуострова. Слишком уж явным было несоответствие между ОСВАГовской пропагандой и реальностью. Политдонесения свидетельствовали: очень многие рядовые, унтера и младшие офицеры военного времени (наскоро произведенные прапорщики-подпоручики-корнеты) крестьянско-рабочего происхождения уже откровенно тяготились своим выбором. Да и их дворянские подельники  не домонстрировали веры в победу. Само собой, в толще ВСЮР шуровала советская спецслужба по разложению личного состава. Чуть ли не с декабря двадцатого отдельные воины и их группы явочным порядком возвращались в Республику Труда. И главным образом – именно в Одессу. На этом деле прилично зарабатывали  контрабандисты, получая в оплату деньги, валюту, драгоценности и оружие. До осени двадцать первого так переместились до пяти тысяч человек.  Дивизия! И ведь обошлись без Слащёва. Так что – дело, как говорится, тёмное…
        Оно ещё более осложнилось покушением на Врангеля. Зимним утром двадцать первого года красавицу-яхту барона «Лукулл» протаранил пароход под итальянским флагом – «Адрия». Между прочим, сам Верховный не пострадал, до его ухода из жизни оставалась целая семилетка. Но были ранены несколько нижних чинов. И погиб мичман Сапунов, несший в те сутки вахту. Сейчас же зашептались кругом о чудесном избавлении Петра Николаевича, посланном, разумеется, свыше.  Не то сон ему был вещий, не то глас среди бела дня. И впрямь с утра грохнула гроза, что нехарактерно для тех мест зимой.  Но немедленно и кругами же стали расходиться слухи о том, что случившееся прямо связано с конфликтом между Врангелем и Слащевым. И сию версию неотступно сопровождала другая: всё это, как говорят в Одессе, понты. Не считая затрат, разыгрывают непримиримость для того, чтобы цивилизованный мир  отвлекался на эти капризы. Вот и думай об этом, современник мой бесценный, что хочешь.  Впрочем, есть у тебя проблемы поактуальнее…
       Тем, кого всё же заинтересовала ситуация, предлагается учесть: Европа, зажавши нос принявшая в своё либерально-демократическое лоно сотни тысяч русских, тревожилась не на шутку. Само собой, Константинополь, Белград. Берлин, Лондон, Париж и Варшава особенно пристально наблюдали военных. После мировой войны, то есть в мирное время - чужие роты, батальоны, полки и бригады на своей территории! Прострелянные, проженные, проспиртованные. Недодравшиеся. С избыточным и весьма опытным комсоставом. И с самыми неопределёнными настроениями. А в самом деле – почему следовало исключить, что вся эта история с эвакуацией Одессы и Крыма – новейший Троянский конь! Разве не доносила агентура о грандиозном проекте путешествия на Восток пятидесятитысячной красной кавалерийской экскурсии? А тут, на Западе уже шуршат недовольные историей три-четыре по пятьдесят тысяч. И один Бог знает, как они поведут себя завтра. Едва ли это вдохновляло мирных европейцев – как частных лиц, граждан, налогоплательщиков и избирателей, так и придержащих власть.
      

                11.

            Любопытный документ сберегло чудо истории. Сотрудница парижской резедентуры главного разведуправления штаба РККА М.В. Скаковская, среди прочего, в 1921 году информировала Москву о субконтинентальной тенденци этого плана. Из её информаций следовало: практически все европейские контрразведки так или иначе имели указание не припятствовать большевистской агентуре в работе по разложению военных белоэмигрантов и агитации за возвращение в Отечество. Даже если речь идёт о высшем русском комсоставе. Жена врангелевского генерала Скоблина (в дальнейшем и по совместительству – также агента большевистской спецслужбы), известная в эмиграции певица Плевицкая  мимоходом сообщала: слышала разговор на эту  тему начальника баронской контрразведки в Константинополе с английским военно-морским атташе. Да, кто не знает – знайте: певица также была агентессой ВЧК-ОГПУ. Точнее говоря, она-то и была платным сотрудником советской спецслужбы с времен гражданской войны, а чуть позднее, уже в эмиграции, приобщила к увлекательному этому занятию мужа-генерала. 
         Тем же чудом сохранились подобные сообщения для Сюрте Женераль полковника Резанова (до революции – батюшинец, в гражданскую - начальник кисловодской контрразведки.). У англичан выуживал такие же сведения некто Кунцевич – не однофамилец бывшего начальника Петроградской сыскной полиции, а он самый и есть. Наконец, подобную записку получил будущий автор проекта Белинтерна и бывш. начальник деникинской контрразведки в Одессе Орлов-Орлинский – при посредстве агента Ступенулова – от самого Бурцева. Да-да, того самого Василия Львовича, знаменитого публициста и охотника за провокаторами, в своё время разоблачившего Азефа. Достаточно известна его эмигрантская публицистика, все эти осиновые колья в могилу большевизма.  Значительно менее популярен Бурцев – резидент-контрразведчк русской эмиграции. Уж он-то во всяком случае  отвечал за свои информации.  К тому же сводятся сообщения белой и красной (!) агентуры об английском, французском и германском  МИДах, подписи под которыми едва ли что-то скажут моему современнику. Да и без того ясно: отечественная военная эмиграция в двадцать первом году была уже загранице ни к чему.  Как говорили в Одессе, Марик сделал своё дело, Марик может и того…  А вот чекистов она интересовала горячо. В этом, вроятно, всё дело и есть.
       Ну, и не обойти никак в таком разговоре ещё одного генерала русской армии. Вскользь уже помянутый автором,  генералом он служил и в советской армии. Именно – генерал-лейтенантом. За юношество-подростков-молодёжь не скажу, а старики могут припомнить популярную в пятидесятые годы книгу Алексея Игнатьева «Пятьдесят лет в строю». Ярчайшее доказательство правоты нашего дела – крупнейший военный специалист и богатый человек перешел на сторону революции и ей отдал свой меч.
        Вообще-то говоря, граф Игнатьев Алексей Алексеевич был царским военным агентом.  Что само по себе вовсе не приобщало его к разведовательной агентуре. В мрачную эпоху царизма (или в доброе старое время – как угодно), так назывался военный атташе полномочного представительства России за кордоном. В данном случае – в Франции. Ну, что дипломат, аккредитованный за рубежем, нередко выполняет некие пикантные функции – кто же не знает. И потому их миссия почти всегда окрашена, так сказать, агентурно. Это известно и понятно спецслужбам государства, в котором действует  данный атташе. И, как правило, не вызывает особых раздражений. В конце концов, у каждого – своя работа. Но генерал Игнатьев был судьбой водворён  на разлом времён…
          На этом посту и именно в этот исторический момент его с натуры изобразил великий художник,  тоже граф  и тёзка – Алексей Николаевич Толстой. Помните его «Рукопись, найденную под кроватью…»? Описывая русскую военную миссию в Париже эпохи февральско-мартовской революции, Алексей Николаевич рассказывает о приезде в столицу Франции полномочного комиссара Временного Правительства. «Официально встречал его начальник военной миссии, граф Пахомин, огромный мужчина, не дававший спуска – красавец и чудо-богатырь… Комиссар строго глядел на него, задрав голову, так как был низкого роста, затем произнёс речь: «Я счастлив на этих камнях Парижа, где впервые были провозглашены права человека, поздравить вас, гражданин граф Пахомин, с величайшим историческим событием: Россия свободна… Вы свободный гражданин свободной страны…». Граф Пахомин зажмурился, и, подняв саженые плечи,  замотал щеками, изображая этим нахлынувшее на него чувство свободы. Затем он посадил комиссара в автомобиль и повёз завтракать».
      Занятно, не так ли. Увы, на плечах февральско-мартовской в мир ворвалась Октябрьская революция и стало уже не до литературной иронии. Этот переворот отменил графские и все прочие титулы, но удивительным образом сохранил за Алексеем Алексеевичем вершину русской военной агентуры во Франции. Таким образом, у автора нет вопросов о том, как почти вся тамошняя российская военно-агентурная сеть  плавно перешла в распоряжение  ВЧК-ОГПУ-НКВД. Могло ли сие не коснуться  нашей военной эмиграции? И стоит ли, в таком разговоре, изумляться тем подозрениям, которыми честные белогвардейцы вдруг затерзались в отношение своих прославленных полковников и генералов. Хотя в своей книге генерал ничего, конечно,  об этом не писал.
        Тут-то мы и вернёмся к загадочному визиту в Одессу-21 президента Советской Украины, военного министра ея и других официальных лиц. Более того, позволим себе, наконец, роскошь уточнить насчёт последних: в поездке участвовали, кроме помянутых выше,  товарищ Кон, секретарь ЦК КП(б)У, товарищ  Дашевский, ответработник главного разведуправления войск Украины и Крыма, начальник главразведуправления штаба РККА товарищи Зейбот и его заместитель товарищ  Устинов. В городе эти двое были почему-то приняты начальником Одесской пехотной школы товарищем  С. П. Урицким. Семён Петрович был буквально накануне назначен на сей пост с должности начальника штаба Одесского укрепрайона.
     Встреча и беседа не афишировались. Но их тема-идея немедленно стала собственностью полковника Гаевского и французов. Выходило так, что основная цель начальственного визита в Одессу прямо связана с возвращением врангелевских генералов в РСФСР. То есть, в Красную Россию через Красную Украину. А точнее – через Красную Одессу. Два других маршрута – В Болгарию и Севастополь – отрабатывались, как дезинформация. Заради сбития с толку вражеских контрразведок.  Основа поручалась именно Урицкому, ещё молодому человеку, но уже герою революции и гражданской войны.
        Мне уже не раз, в том числе в начале этой книги, доводилось писать об удивительном этом человеке. Уже хотя бы потому, что с младых лет приятельствовал он с Жорой Воскобойниковым и  другими героями моего романа. Практически в любом справочнике, связанном с нашей разведкой-контрразведкой,  Вы встретите это имя.  Племянник М.С. Урицкого, воспитанник В.В. Воровского. Партиец с 1912 года. Драгун Первой мировой войны, прапорщик из виц-унтеров. Знаток европейских языков. Секретарь Одесского горкома ССРМ, командир боевой дружины Союза в декабрьских боях семнадцатого и в Январском восстании восемнадцатого годов. На гражданской войне вырос до начальника оперативного отдела штабарма, начальника штаба дивизии, оперотдела Разведуправления штаба РККА. В двадцатом командовал отдельной кавбригадой особого назначения, в двадцать первом стал начальником и военкомом Одеской пехотной школы. Здесь и застала его наша история.
      

                13.

        В дальнейшем он закончил Академию РККА, служил командиром дивизии, замначштаба Северо-Кавказского военного округа, начальником штаба Ленинградского Военного округа, возглавлял советскую военную делегацию в Германии, был замначальника главного управления механизации и моторизации, автоброневого управления РККА. И в тридцать пятом стал начальником главного разведуправления генштаба армии. Расстрелян в тридцать седьмом, перед тем почему-то получив назначение заместителем командующего войсками Московского военного округа. Само собой, реабилитирован в марте-56. Вот такой землячок, друзья-одесситы…
       Тогда, в двадцать первом – почему, собственно, ему, двадцатишестилетнему начальнику военучебного заведения, поручалась одесская часть операции по переправе Слащева и Ко в Москву? Представления  не имею. Правда, все справочники, поминающие Семёна Петровича, дружно умалчивают о выполнении им дважды на гражданской войне и однажды после неё – ряда пикантных поручений в той самой Европе. В основном – в Германии. Да и Одесская пехотная школа не случайно именовалась интернациональной. В ней занимались отнюдь не только граждане советской Украины, но даже и… немцы. Полистайте досье старших и высших командиров гитлеровского Вермахта. Там это заведение поминается не так уж редко. Числился он исключительно по военно-строевому ведомству. Однако же его назначение, в конце концов, главой военной разведки СССР не могло быть случайным. Сами понимаете…
        Слащёв был под колпаком. Вертнее, единовременно под несколькими колпаками. Это как бы исключало взможность незаметно улизнуть из Константинополя куда бы то ни было. Тем более, сведения, полученные из Одессы, позволили всем заинтересованным департаментам сосредоточиться на блокировке одесского маршрута. Разумеется, в отличие от писателя-романтика Булгакова, полковник Гаевский вовсе не надеялся на покупку Слащёвым на пристани билета до Одессы и его же стояние в очереди на посадку. Первая группа должна была арестовать генерала на его квартире. С учётом  популярности у части военэмигрантов (его могли отбить), вторая группа готовила перехват в порту и на судне. Третья  включалась в дело при несработке первых двух, блокируя генерала уже в море. Наконец, в самой Одессе
пять троек боевиков пасли дороги от порта к губкому, губчека и особому отделу округа.
       Сегодня подробности эти смешны: генерал заблаговременно исчез из своей константинопольской квартиры; ничего не дал и налёт на демонстративно снятую за несколько дней до ухода дачу. В Одессу он и не думал заходить, а каким-то волшебным образом оказался в Севастополе, где на всех парах ждал его личный поезд Дзержинского. Мало того, Врангелю доложили совершенно определённо: в Севастополе Якова Александровича встретил сам Железный Феликс, под ручку с каковым он и убыл в Москву. 24-го ноября 1921 года «Одесские известия» перепечатали материал своих московских коллег – о прибытии в сердце России белого генерала Слащёва, безоговорочно признавшего Советскую власть,  просящего у неё прощения и призывающего белое воинство следовать этому разумному примеру. Стало известно, что такой вояж совершил и господин Сеоев – бывший личный адъютант Деникина.
       Думаю, ничего не преувеличил, назвав этот эпизод наиболее ярким финалом одесского двадцать первого года. Во сяком случае, именно им завершаю я повествование о первом послевоенном годе Одессы. Нельзя, конечно, назвать его и вполне мирным. Увы, в богоспасаемом нашем Отечестве вообще не миром кончаются войны. Да и повседневность-21 до того изнуряла предков наших, что было им не до историй о генеральских интригах.