Крутой нуар боевик с неожиданной концовкой!

Саймон поудобнее завернулся в плащ. Дождь лил уже целую вечность, заставляя асфальт мигать тысячами капель. Неоновые вывески потрескивали, фонари сутулились, сигаретные огоньки тлели в руках падших женщин и их кавалеров, но город все равно оставался во тьме.

Темно было и на душе у Саймона – у него закончилось курево, а в пистолете осталась одна обойма. До конца было еще далеко. Сейчас его путь лежал в гостиницу «Дромомеда». Гостиницей управлял Чезаре Сфорца, вечно носивший один и тот же желтый пиджак, полосатый словно миска масляных макарон.
Саймона ждали – у входа его встретил тип с тонко-проволочными усами, с неприятной точностью следовавшими за быстрыми движениями его верхней губы:

- А, вы, должно быть, к Чезаре! Я провожу вас, пойдемте, мсье.
Гостиница была бледна, как больная девушка. Такой же нездоровой ассоциацией облезали обои – словно кожа у покойника. Но у покойников, по крайней мере, не живут под кожей тараканы и клопы. Только трупные черви. Белесые, как смятые окурки на полу в коридоре, по которому шел Саймон и его усатый спутник, представившийся Францем.

В кабинете у Чезаре было так же муторно, как и в его гостинице: на коричневом столе с краями в деревянных зазубринах покоятся стопки бумаг (их лениво перебирает хозяин кабинета, сидящий на таком же коричневом и занозистом стуле), одна стена скрыта вереницей шкафов, возглавляемой приземистым сейфом, на другой стене к раздраконенной доске для дартса прибита чья-то фотография (рядом с ней торчит пара дротиков). Все это подернуто табачным туманом.
 
Чезаре Сфорца поднялся навстречу вошедшим и крылато взмахнул руками:
- А вот и наш дорогой Саймон, мы вас ждали! Франц, останься пока у двери.
- Что ж, тогда, я полагаю, ты знаешь, зачем я к тебе пришел, - устало сказал Саймон, подходя ближе к столу.
Чезаре довольно кивнул головой, расплющив сочный подбородок о массивный воротник:
- Конечно! Но перед тем, как ты спросишь меня, что я знаю о смерти Мартина, позволь напомнить о твоем давнем должке. Старом-добром бруклинском должке. Когда так жарко пекло солнце, а ты так неосмотрительно… Впрочем, извини, мы оба помним те события. А еще мы оба помним Джессику. Так вот, ты забудешь ее. Насовсем, навсегда, нахер. А я, так и быть, расскажу тебе о Мартине.
- Какого… - начал Саймон, сжимая кулаки.
- Джессика сама попросила об этом, - резко оборвал его Чезаре. – И, да, она сейчас у меня в гостинице. И она не хочет, чтобы ты пытался увидеть ее.

Саймон очень не хотел, чтобы слова Чезаре оказались правдой. Не сейчас, только не сейчас, когда он не вынесет еще одного предательства. Целую неделю Саймон скрывался от полиции, ел гамбургеры в дешевых закусочных и снимал боль от ран морфием. Он вышел живым из двух перестрелок, а сейчас почувствовал, что падает в бездонную и холодную пропасть. Холодную, как могила. На которую льет обжигающие свинцовые слезы дождь. Но теперь даже слез не будет. Не будет ничего. Только боль.

Отчаяние давила на плечи, подталкивало руку к пистолету, к последнему, и, в сущности, беспомощному отрицанию. Нет. Это не может так закончится. Его расследование, его месть, его жизнь должна продолжаться.

- По руками, - сказал Саймон.
Чезаре улыбнулся:
- На твоем лице сейчас было такое выражение… Такое… Преодолевающие выражение, одним словом!

Саймон пожал плечами, тоже улыбнулся, ПОТОМ ЗАСМЕЯЛСЯ. КАКОЙ ОН МОЛОДЕЦ, КАКИЕ ВСЕ МОЛОДЦЫ! ТУТ НОЧЬ КОНЧИЛАСЬ, НА НЕБЕ РАДУГА, ВСЕ СМЕЮТСЯ! ДЖЕССИКА ВЫХОДИТ, ОБНИМАЕТ САЙМОНА, ГОВОРИТ: «Я ЛЮБЛЮ ТОЛЬКО ТЕБЯ». ФРАНЦ УЖЕ НА РОЯЛЕ ИГРАЕТ, ЧЕЗАРЕ ВЕРНУЛСЯ К ЖЕНЕ, ОНА РАДА, БЛИНЧИКИ ПЕЧЕТ! ВСЕ ЕДЯТ БЛИНЧИКИ И ВЕСЕЛЯТСЯ, КАКОЙ ХОРОШИЙ ДЕНЬ! ЛЮБОВЬ, ДРУЖБА, ОБОЖАНИЕ, ВЕЧНОЕ СЧАСТЬЕ!