Вовка
И я теперь думаю, что есть в этих детях такое, что делает душу крылатой…»
Воспоминания детства возвращают меня в город на западной Украине, на улицу, которая в те годы называлась Московской, в дальнем конце которой чуть наискось, одна за другой, как книжки на полке, высились пятиэтажки (поначалу, поскольку район только строился, их было четыре, потом появились другие). Здесь был мой двор, «жизненное пространство», где мы, пацаны, приобрели лучшие, на мой взгляд, навыки социальной коммуникации. Нельзя сказать, что компания наша была какой-то особенной — скорее, такой же, как многие тысячи и десятки тысяч по всей стране (тогда в СССР), — и всё-таки для каждого из нас, пожалуй, уникальной в своём роде. Наверное, возраст такой был — «переходный» — когда весь мир представлялся прекрасным и сияющим всеми мыслимыми и немыслимыми красками, а осознание своего места в нём происходило, главным образом, в справедливом, но порой жёстком соперничестве — отстаивании своей позиции в спорах, стремлении первенствовать в играх и спорте. Но… такое стремление было, скорее, не целью, а средством… быть гармонично развитой личностью, каковой, несомненно, являлись герои Ивана Ефремова, Майн Рида, Конан Дойля — авторов, произведения которых прочитывались «от корки до корки». Не скажу, что бы все неуклонно следовали подобной цели, но то, что каждый хотя бы на недолгое время ставил её перед собой — несомненно. И, наверное, поэтому жестоких драк, «упёртого» непонимания, слава Богу, в нашей среде почти не случалось, как почти не случалось грубых насмешек/издевательств над младшими (слабыми), хотя объекты для таких отношений имелись, как, например, Вовка…
Это был наш ровесник — парень светловолосый, голубоглазый, живший вдвоём с матерью и… ненормальный. Где учился (и учился ли) — не знаю. Во дворе появлялся не часто, а когда появлялся, больше сидел в сторонке и что-то чертил на асфальте. Словом, никому не мешал. А мать его (тогда ей было, наверное, около тридцати) казалась нам, пацанам, да, наверное, и на самом деле была невероятно красивой, как Фея волшебной страны Оз. Тяжёлый узел светлых, как спелая солома, волос, высоко подобранных на затылке, не отягощал стройной шеи, гладкая кожа рук и лица матово поблёскивала на солнце, а когда она улыбалась, глаза её лучились добром и покоем. Эта улыбка приподняла щёки холмиками по сторонам чуть вздёрнутого носа с детски закругленным кончиком, отчего лицо её становилось еще мягче. А когда они рука об руку шли по улице, картина была воистину трогательная — два родных человека, две песчинки, заброшенные в огромный и не вполне гостеприимный мир волей неумолимой судьбы… Что уготовила она им? Хотелось бы верить, что такая красивая женщина сумеет найти своё СЧАСТЬЕ и… силы вырастить сына, который выздоровеет и, став взрослым, будет ей такой же надёжной опорой, какой до сих пор она была для него. Но… мы ОШИБАЛИСЬ…
Болезнь Вовки была неизлечимой. Его биологический отец, напиваясь «до чёртиков», распускал руки — избивал Нелку (так её, кажется, звали), даже тогда, когда она была беременной. По-хорошему ей нужно было бы заявить, куда следует, чтобы «упекли» изверга «всерьез и надолго», но… Вот в том-то и дело! Тайна женской души, может быть. Ну, а Вовка родился таким, каким есть, и врачи ничего поделать уже не могли…
Так или иначе, взрослые в наших домах мужа Нелки, которого никто никогда не видел, ругали, самой Нелке сочувствовали и даже жалели, а к Вовке относились не то что бы с неприязнью, а, я бы сказал, так себе, безразлично. Но мы, пацаны, ощущали в нём не то что ошибку природы, но некую «непонятку» и относились к нему соответствующе… И вот в этом «не так» заключалась та самая разница, которая, подобно Стиксу, разделяла мир живых и мир мёртвых. Но если в редких случаях даже Стикс было возможно преодолеть, заплатив перевозчику душ умерших Харону, то разницу между им и нами, преодолеть было нельзя НИКАК!!
Наши мечты/помыслы были устремлены в более или менее близкое светлое (я бы подчеркнул, очень светлое) будущее: кто-то мнил себя космонавтом, ступавшим по «пыльным тропинкам далёких планет», кто-то мечтал стать пограничником, дабы охранять священные рубежи нашей Родины, кто-то — водителем большегрузной фуры или капитаном океанского лайнера..; и каждый из нас уже засматривался на девчонок, которые, будто по какому-то волшебному мановению, из голенастых нескладёнышей превращались в прекрасных фей. А что Вовка? О чём мечтал (и мечтал ли вообще) он? Какими красками был окрашен его мир?..
Почему-то казалось, что его мир должен быть непременно чёрно-белым и немым, как старые советские фильмы, а он в нём — как узник, заключённый, к тому же, пожизненно…
Но опять-таки мы ОШИБАЛИСЬ…
Оказалось, что его мир был не менее прекрасен, чем наш, и сиял даже более яркими красками! Не сразу мы поняли, кто оставлял возле домов на асфальте такие рисунки — изображения деревьев, цветов и густых зарослей, из которых глядели какие-то странные звери. Их красоту и величие, как бы саму душу их и… подспудное присутствие рядом с нами — вот что передавали с неведомо откуда взявшимся первобытным, я бы сказал, мастерством Вовкины граффити. Этот талант, как мы позже узнали, ему передался от матери. Её картины — главным образом, пейзажи, выдержанные в сумеречных, пастельных тонах, — выставлялись в местном Доме культуры, но особо сильного впечатления не производили, а вот граффити её сына были просто бесподобны…
Животные изображались в беге, в порыве — в движении — и даже в покое ощущалась скрытая в них и готовая «взорваться» динамика… Десятки фигур, писанных разноцветными мелками и обведенных тёмными контурами, запросто могли претендовать на достойное место в Альтамирской пещере! Особенно хорошо, как я заметил, Вовка изображал птиц. В полёте. Но откуда такое? Смутное стремление путём воссоздания сказочных образов, рождавшихся в его мозгу, наглядно придать окружающему его реальному миру мыслимую им КРАСОТУ?..
Наверное, никто из нас даже сегодня, по прошествии стольких лет (!), не смог бы дать точного ответа. И я лишь предприму робкую попытку, предположив, что такова была душа Вовки — она была крылатой!
Разумеется, подобное предположение может вызвать лишь снисходительную усмешку, что, наверное, можно понять, ибо нередко, шутки ради, кто-нибудь из нас просил его рассказать, почему он такой, и он, заикаясь и пуская слюни, с удовольствием (как казалось) объяснял, что «папка водку пыв и бил мамку», вот он таким и родился. Никто не знал, почему Вовка всё время повторял эту фразу, но именно это укрепляло в уверенности, что он — «законченный псих».
А я вспоминаю другой случай…
В играх часто приходилось догонять друг друга. И я как-то раз погнался за ним. И догнал бы, конечно, так как хорошо бегал. Но… поразило вот что. На бегу он вдруг распахнул руки, как крылья, будто намереваясь лететь. Я… не стал его догонять, а он, как мне показалось, уже не бежал, а на самом деле летел над землёй, и солнце очерчивало вокруг него ореол, такой, как у святых на иконах. На солнце было больно смотреть — слезились глаза, а ему хоть бы что! Распахнув свои руки-крылья, он так и летел в прекрасный, только ему ведомый мир, где люди наделены даром полета…
P.S. И в детстве, и во взрослой жизни меня не покидает мысль о причине рождения подобных Вовке. Что это? Ошибка природы? Карма?..
Казалось бы, вот родился человек — появилась новая душа, точка отсчёта, чистый лист, на который жизнь и окружающие нанесут свои «граффити». Но там, в тёмных глубинах новорождённой души, присутствуют тени прошлого, память минувших поколений, бесчисленных рождений и перерождений, которые она, возможно, пережила. Они тоже влияют на судьбу, определяя в той или иной мере будущее. Человек еще не родился, а неизгладимое прошлое уже уготовило ему соответствующую юдоль, сформировало цепь причинно-следственных связей, о которых он в своей жизни даже не будет подозревать, и подобрало тех, кого суждено встретить. И коль скоро он их встретит, стало быть, такова его карма, судьба, жизнь…
Фото из Интернета.
Свидетельство о публикации №213040201550