Выходной день

   Когда не было нужды вставать в обычный ранний час, - чаще это случалось, конечно, в праздники и редко в иные дни, Николая Павловича будил вечный чиж. Потому "вечный", что его всегда звали Юра-Юрочка, потому что летал в комнате вот уже тридцать с лишним... Конечно, их было несколько, нынешний - четвертый...
   Первого подарили по совету старинного фельдшера (60 лет практики, известный конкурент поликлинических врачевателей), - "самая неприхотливая и самая жизнерадостная птица в неволе (дома) - это чиж". Фельдшер пережил всех своих птиц; любимца Юрочку - на год. Еще год спустя, умер от старости и чиж, подаренный (по совету старинного фельдшера) мальчику Коле, - теперь уже Юра-Юрочка первый, Колин.
   Второго Юру-Юрочку на пятом году убил домашний кенарь, купленный по дешевке с самочкой, - она довольно скоро умерла по неизвестной причине, а сам кенарь улизнул как-то в окно и погиб на фабричном дворе - напротив, через дорогу.
   И опять был чиж, Юра-Юрочка третий, с которым переезжали из Старого города...
   Николай Павлович сидит у окна - как мальчик; рядом, в клетке с открытой дверцей, скокнув с жердочки на жердочку, чистит клюв чиж, говорит на разные лады - чив, чив-чего! Ты жив? Прыгает, поворачиваясь в разные стороны, глядит в окно, как и Николай Павлович, опять прыгает, поет про утро, ходит по потолку клетки, - когда в комнате никого нет, чиж не ходит по потолку, уверяют те, кто подглядывал.
   За окном ничего, кроме неба; оно высокое, в его бледной прохладе только мягко-размытый штрих: то ли перистого облака, то ли самолета след, - в нем что-то от песни одинокого чижа, - в присутствии самочки они молчаливее, а их песни - короче.
   Николай Павлович усмехнулся: не от того ли, что даже их "заедает быт". Долго глядел на чижа. И опять в окно.
   Полоска исчезла как сон.
   А ведь во сне что-то виделось... Николай Павлович проснулся быстро и вставал с созревшим уже ощущением необходимости какого-то дела. Но тут же забывал о нем... Была жажда и осталась.
   Жизнерадостно заливался чиж. Единственное, что знал теперь Николай Павлович - сегодня нет ни лекций, ни забот, ни посетителей.
   Когда не было сновидений, Николай Павлович пробуждался медленно, долго соображал, где он и что. Предстоящие действия или занятия являлись ему тропинкой к горизонту, за которым и таилось то необходимое дело, которое теперь так легко вылетело из головы.
   Чиж, посидев на пороге клетки, вспорхнул на гардинную штангу, произнес оттуда несколько своих вопросов на какой-то утвердительный лад и стал чистить хвост.
   Николай Павлович заметил, что, собственно, ни о чем не думает, но мысли от этого не исчезают, а просто делаются незаметными - плывут-трансформируются сами собой; только иногда он обращает на них внимание. От этого кажется, что они возникают точно былинка или цветок по краям тропинки.
   Но ведь в сущности, что бы там кто ни говорил, только кажется: тропинка ведет. Стебельки и листочки по краям - прутья клетки, далеко ли за них высунешь голову; чиж, вон, тоже высовывает, когда ходит по ним; а когда по тропинке идешь, остановиться страшно: "не как все" будешь. А бегущего эти прутья бьют по голове, направляют по тропинке. И у каждого - своя, и не видно, чтобы кто-то летел, и не слышно, попал ли кто за горизонт, не умерев по пути. Кого же не тропинка ведет? Кто, не умирая от жажды, ведет себя сам?..
   - Папа.
   Николай Павлович вздрогнул и, заметив еще - мельком - какую-то мысль о том, что блаженное состояние - высокое небо, проговорил тихо:
   - Ну, иди сюда...
   - А я давно уже... ты на чижика смотришь, да?
   - Да нет, на небо... - ответил Николай Павлович, взъерошив сынишке волосы.
   - А почему?
   - А так, день...
   - Седьмое апреля сегодня, что за день такой?
   - Ну-у, кто его знает... хороший, видишь, какой ясный...
   - Не вижу. Простой день.
   - Вот уж и нет! Знаешь,что мне бабушка моя рассказывала про него?
   - Что?
   - Этот день вовсе не седьмое апреля, а двадцать пятое марта (по-старому), и называется он - Благовещенье.
   - А зачем?
   - Дело в том, что в старину был обычай такой - выпускать в этот день на волю всех птиц, которые в неволе... Они полетят по всему свету белому, оглашая свою радость, благую, то есть хорошую весть о своем освобождении, о свободе, о воле... Выходной у них день.
   Николай Павлович умолк, глядя как загорелись глаза у сынишки, и стал думать, что же ответить, если привяжется с просьбой выпустить на волю чижа, которого нельзя выпускать.
   - А когда я был маленький...
   - Какой? Как я?
   - Да, пожалуй... бабушка пекла мне из теста жаворонков, и глаза у них были - изюминки...
   Сын уже не смотрел так пристально на чижа, задумался; Николай Павлович же глянул - пристально, но быстро отвел глаза, будто затем,чтобы убедиться лишний раз, что лапки у чижа бледные, - старый фельдшер говорил, будто чижи с побелевшими лапками гибнут, если их выпустить на волю; побелевшие лапки,будто бы, знак того, что чиж не способен больше прокормить себя на воле и может только на всем готовом жить, в неволе, и выходной день,выходит, не для них...
   И каждому ведь кажется: его тропинка - к его дню... или уже не кажется?..
   - А скажи-ка, сынок, давно ты проснулся? Мыл ли ты глазки и лапки сегодня?