Довоенное детство

 Военный городок расположился у шоссе. Кругом был лес. Его вырубали и строили красные кирпичные трёхэтажные и двухэтажные корпуса. Их заселяли сразу, как только заканчивали штукатурку стен. Электричество проводили уже потом, когда дом был заселён. Вокруг домов груды щебня, кирпича, цемента, глины. Это очень удобно. Из кирпича можно строить гаражи для машин-коробочек, а из глины можно лепить всё, что захочешь. А как чудесно пахнет известью, побелкой! Я навсегда полюбила этот запах стройки.
Но взрослым не очень нравится почему-то переходить по узким досочкам через канавы, вырытые для водопроводных труб,  и прыгать через кучки щебня и разбросанные кирпичи. И они устраивают воскресник. Воскресник-это тоже очень весело. Все взрослые вышли с лопатами, пилами, топорами, вёдрами. Вот пожилой человек, сняв гимнастёрку, сколачивает скамью. А в другом месте два командира (тогда ещё не называли офицерами) пилят какие-то доски. Ребята- школьники расчищают площадку. Какие-то женщины с шутками  и смехом уносят куда-то мусор, битый кирпич. Некоторые напевают. Все очень весёлые. Нам тоже весело. Владик кричит: «Столбы, столбы вкапывают!» И мы бежим смотреть, как на расчищенной школьниками площадке вкапывают столбы для волейбольной сетки.
Кончается день, полный событий. Тёмная ночь спустилась на городок. Отдыхают после трудового дня взрослые. Мигают огоньки папирос. Взрослые разговаривают. Я сижу у мамы на коленях и слушаю. Не помню, что говорили тогда, но хорошо сохранилось в памяти тревожное что-то. Городок был недалеко от границы… Время было тревожное. А утром мы играли в эту тревожную жизнь взрослых. Старшие, школьники, командовали нами, они были Чапаевыми и Щорсами, а мы их армией. Мы бегали по орешнику, размахивали деревянными саблями, выслеживали «белых» и отчаянно кричали «ура». Когда начинало темнеть, ребята, усевшись на брёвнах, рассказывали про шпионов, бандитов-кулаков и о смелых, непобедимых пограничниках. Не знаю, пересказывали ли они книги и статьи газет или сочиняли сами, но рассказы для нас были убедительны и интересны.
 И с какой завистью осенью встречали мы своих старших товарищей, возвращающихся из школы! Мы выходили на шоссе и смотрели, смотрели, когда же они появятся. И, если они вдруг приезжали на попутном тракторе или грузовике, мы немели от восторга и зависти.
 Осенью же в лесу появились полчища грибов. А к нам приехала гостить бабушка, мамина мама, с Юрой, моим двоюродным братом. Он был старше меня и жил в Ленинграде. Мы ходили с бабушками в лес за грибами. И уже различали сыроежки, мухоморы, подосиновики. Больше мои познания в этой области не расширились. До сих пор я знаю только эти грибы и каждый раз, когда бывая в лесу, вижу их, вспоминаю чудесную жизнь в военном городке, окружённом лесом.
 Бабушки говорили нам, что нельзя заходить далеко в лес, так как там можно натолкнуться на медведя. Не думаю, что медведи были там, потому что рядом был полигон. Но мы верили, конечно, что медведи прячутся за ёлками и в кустах и поджидают нас.
 И вдруг эта интересная, полная опасностями жизнь кончилась: папу перевели в Киев. Мы с мамой поехали к нему. И тут начались новые открытия. Поезд меня не удивил, видимо, я уже была с ним знакома. Зато трамвай поразил. Мы приехали в Киев вечером, вышли на привокзальную площадь. Она была освещена неяркими фонарями. И вдруг на ней появилось чудо. Два домика, сияя светом окон и зелёными огнями фонариков, брызжа искрами и звеня, подъехали к нам.
-Это трамвай, -сказала мама. Я онемела от удивительного зрелища. Я не могла понять, что  это звенит, стёкла ли трамваев или дуга над ним. Видимо, звенело и дребезжало всё.
 Мы ехали, я смотрела в окно и видела освещённые яркие витрины и много людей. Мы поселились в гостинице Красная звезда. Гостиница была двухэтажная. Сначала мы жили на втором этаже, потом переехали почему-то на первый. Окна нашего номера-комнаты выходили на улицу, и напротив был небольшой крашеный домик. Мне объяснили, что это дом Шевченко, и рассказали, что это очень хороший писатель. Я с удовольствием слушала, как мама читала мне по-украински «Ревёт и стонет Днепр широкий», «Вишнёвый садик» и ещё что-то.
 Обедали мы в столовой, что мне очень нравилось, и целыми днями гуляли с мамой по городу. Мы бывали на Владимирской горке, где стоит памятник Владимиру-крестителю. Поднимались и на какую-то другую горку, где был фонтан-слонёнок. Я полюбила слонёнка. Он очень был похож на киплингского любопытного слонёнка. Мама читала мне книжки про наводнения, затопляющие Труханов остров, рассказывала про Владимира-крестителя, водила в парк к памятнику жертвам революции, показывала Арсенал, на закопчённых стенах которого видны были следы пуль. Но особенно полюбилось мне бывать возле памятника на крутом берегу Днепра. Это было глухое место, здесь не было цветов, клумб-тортов, на высоком облупившемся пьедестале стоял пулемёт-максим.  Там было можно сидеть на траве, и было тихо.
 А вечером мы с мамой выходили в вестибюль. Там собирались многие жильцы гостиницы: военные, их жёны, дети. И было очень весело. Заводили патефон. И он пел о Каховке. Эту пластинку почему-то заводили чаще других. И тогда становилось немного  тревожно, как и в те вечера в лесном военном городке. Но эта тревога быстро проходила: здесь было светло и шумно. Казалось, целыми днями и вечерами я была с мамой, среди людей, но тут -то впервые я узнала тоску. Как я скучала без своих кукол, без друзей! И вдруг в гостинице появился мальчик, мой ровесник. Он как-то пришёл к нам в номер и слушал, как мама читала нам книжки-малышки. Были тогда такие крошечные детские книжки. И мне так захотелось подружиться с этим мальчиком! Его звали Борей. Но мальчик заболел и не выходил в коридор. А мама, наконец, купила мне огромную куклу-мальчика. И я её назвала Борей.
Приехала бабушка. Была уже зима, и я теперь почти всё время сидела с бабушкой. Бабушка читала мне книжки, но я их уже знала наизусть, рассказывала сказки, иногда мы с ней вспоминали, как собирали грибы…
 И вдруг наступил Новый год! Мама накупила ёлочных игрушек, а как-то вечером папа принёс ёлку. Мы украсили её. Зажгли бенгальский огонь! И вдруг ёлка вспыхнула. Я страшно испугалась и спряталась в уголок, а папа схватил большой плед и завернул в него горящую ёлку. И огонь потух. Только некоторые игрушки обгорели и побились. Особенно мне жаль было серебристый стеклянный танк. И хотя он был немного разбит, мы его не выкинули. Я была дочерью командира Красной армии и любила всё, что было связано с ней. Кроме кукол у меня была пушка, наган, заводной танк. Я любила нашу Красную армию и считала, что военные - самые хорошие люди. Для меня они были все своими. И эта вера в безукоризненность военных сохранялась у меня очень, очень долго.
 Маме, папе и бабушке очень надоело жить в гостинице. Мне тоже надоело. Здесь не было друзей, не было свободы. Нельзя было выходить одной за порог гостиницы, не было двора. Мне надоело целыми днями смотреть в окно на домик Шевченко, Надоела и единственная кукла Боря. И я заболела. У меня болело горло, болели зубы. И, наверное, все эти болезни пришли потому, что мне было скучно без друзей.
 И вот мы получаем квартиру! Две большие комнаты, огромная кухня, ванная, балкон и, главное, огромнейший двор. Вынуты из ящиков куклы и мишки, пушка и танк. Но болезни не уходят. Страшный ревматизм согнул ноги. И я лежу. Долго лежала. Только весной вышла я на двор. На дворе я встретила девочку в заячьей шубке. Её звали Фридой, она жила в нашем же подъезде, но на четвёртом этаже. Я пригласила её к нам. И мы играли, пока не пришла за ней мама. Наконец-то у меня появилась подружка.
 И всё моё чувство любви, жажда дружбы хлынули наружу. Девочка была необыкновенная! Она понимала меня с полуслова. Ей не надо было разъяснять, что она должна говорить и делать, она знала это сама. И мне она ничего не объясняла, я понимала, как нужно действовать в затеянной ею игре.
 Фрида ходила в детский сад. И я томилась, ожидая её прихода. Каждый раз она приносила что-то новое. Вот она вышла на балкон, перегнулась через перила. Я стою на своём балконе и смотрю на неё, мне страшно, но я знаю, что она не упадёт. А она уже на середине балкона, приседает и посылает воздушный поцелуй, как танцовщица, и исчезает, Я выбегаю на лестницу и смотрю вверх. А она уже спускается, пританцовывая и поёт: «Подари мне сокол, на прощанье саблю, вместе с саблей пику подари». Это как в театре! Как я рада видеть её. Мы берёмся за руки и бежим по квартире.
 И вот уже вечер, мы просим бабушку зажечь керосиновую лампу, чтоб был полумрак. Лампу ставим на мой маленький столик, берём старенькие мамины газовые шарфы, и… начинается увлекательнейшая игра в театр. Мы балерины, мы танцуем, а тень на белой беленой стене повторяет наши движения. Эта тень заменяет нам кордебалет. Потом мы читаем стихи и поём песни, сочинённые нами же. Если для ритма не хватало слов, мы придумывали их. Иногда всё стихотворение состояло из таких нами выдуманных слов. Это был наш язык, мы называли его почему-то «заберунским». Всё чаще читают нам книги об Испании, о детях, над которыми кружит смерть на крыльях с крестами. Пылают в далёкой Испании мирные сёла, гибнут герои-бойцы, сиротами остаются их дети. Новое слово Мадрид становится символом героизма, тревоги. И вот я «читаю» Фриде стихи в новой книжке о том, как шёл пароход из Испании и вёз к нам детей.  А дня через два Фрида входит к нам в квартиру со стихами о девочке-испанке, взявшей винтовку отца. На головах у нас появились шапочки-испанки. Мы играем в войну в Испании. Большого плюшевого Фридиного мишку мы назвали Мадрид, хотя мы уже знаем, что это город в Испании. Фридин папа - лётчик. Он улетает в длительную командировку, и мама Фридина очень волнуется: она подозревает, что он полетел в Испанию. Как выяснилось потом, она не ошиблась.
 В парке проводятся учебные тревоги. Знакомые и незнакомые тёти бегают по аллеям с носилками, маршируют в противогазах. У мамы тоже есть противогаз, и она тоже ходит на занятия по противохимической обороне. Мы знаем, что по сигналу «тревога» надо идти в «убежище», т.е. в подвал, или лучше идти домой.
 И вот однажды мы играли у Фриды. Дома никого. Мы одни. Вдруг по радио завыла сирена, тревога. Мы испугались. Я предложила идти в убежище, но Фрида придумала лучше: она выключила радио и «тревоги не стало». Стало очень тихо. Тишины мы боялись обе. Тут я вспомнила, что Толька, мой новый товарищ говорил, что если репродуктор включить в розетку для плитки, то будет детская передача. « В этой розетке всегда детские передачи», уверял меня Толька. Он был старше меня года на два, говорил уверенно, и я не сомневалась в его словах. Мы включили радио в розетку для плитки. Радио как-то странно взвыло. Мы скорее выключили. Воткнули вилку в розетку для радио снова, потому что нам уже казалось, что лучше слышать вой сирены, чем ничего не слышать. Но радио молчало, Это было страшно. Фрида предложила спрятаться в спальне под кровать. Мы спрятались. Лёжа под кроватью мы шептались. Предупредив друг друга, что будем говорить просто так, мы начали сочинять друг другу страшные истории про воров и колдунов. От этих рассказов страх усиливался. И когда в дверь постучали, мы замолкли совсем и стали с ужасом ждать, что сейчас дверь откроется и войдёт вор. Послышался голос Фридиной мамы: «Девочки, откройте!» Я шепнула Фриде: «Это он нарочно голосом твоей мамы говорит!» Она кивнула в знак согласия, и мы снова молча стали ждать. Голос уговаривал, Тогда мы вылезли из-под кровати, вышли в коридор и, послушав ещё минуты три, решились открыть. Это была действительно Фридина мама. Сразу стало весело и хорошо.
 Потом у нас появилась новая подруга, её звали Нелей, она лежала в гипсе. У неё было много книг. И где-то в Финляндии (это слово невозможно было выговорить!) началась война. Это было ближе, чем в Испании. В госпиталь привезли раненых. Мама ходила туда дежурить, Дома она рассказывала о раненых, о войне. 
«К нам в палату положили раненого, без рук, без ног…И такой ещё молодой!»- говорила мама с болью в голосе. Я слушала, а потом рассказывала Фриде и Неле: «В мамину палату привезли раненого без рук, без ног и без головы!» Это было страшно и необыкновенно. Сразу же начиналась игра в госпиталь. Неля была раненый без головы, мы с Фридой - врачи. Мы надевали маски медведя и обезьяны, так как слышали , что операцию врач делает в маске, и пришивали голову. Неля – раненый выздоравливал и ехал опять на фронт.
 Нам читали книги о героях-красноармейцах, а мы разыгрывали сценки из этих книг в своих играх. И вдруг папу перевели в Одессу. Мы должны были с Фридой идти в школу в следующую зиму, поэтому договорились, что будем писать друг другу.
 Одесса. Туман, слякоть вместо снега, ветры, ветры…
 Мама учится на каких-то курсах, папа целые дни на работе в штабе, бабушка занята домашней работой. Скучно. И нет Фриды.
 Пыльные улицы, низкорослые, в сравнении с Киевскими каштанами, деревья. А море… Что ж море? Было оно в то лето почему-то холодным. Нет, Днепр лучше! Вечерами радио предупреждало об осторожности. Взрослые говорили о каких-то налётчиках. Было неинтересно. Интересно стало в сентябре. Меня приняли в 1 класс. Началась новая жизнь. Я была ошеломлена. Шумные перемены, уроки…
 Особенно запомнились уроки «ритмики». Молодая женщина бренчала на пианино и кричала на нас, иногда, вскакивая, тащила за руку кого-нибудь из нас куда-то по залу. Ох, как не взлюбила  я эти уроки! Понять я не могла, что хочет эта женщина от нас. Мы старательно выполняли все её требования, боялись её страшно. И этот страх сковывал движения, сбивал с ритма.
 Однажды на перемене произошло интереснейшее событие. Мы собрались в школьной столовой, уселись за столики, и вдруг заплескалась в графинах вода, суп в тарелках, Это было очень, очень смешно! Мы с хохотом побежали рассказать своей учительнице. Она нас выслушала и сказала, что больше уроков не будет, а мы пойдём домой. Это было чудесно. Дома я рассказала о происшествии в столовой, мама объяснила – это было землетрясение.
 Наступила ночь. Я проснулась. Светло, пляшет камышевая ширма у моей кровати, качается люстра под потолком. Мама одевает меня, папа уже в форме. Побежали вниз на двор. Там много уже народа.  Землетрясение! Меня била нервная дрожь. Остаток  ночи провели у Ольшанских. Там собралось много народа. Ольшанские жили на первом этаже. Говорили о землетрясениях, о том, что этот толчок был очень сильный… Утром в школе тоже только и говорили о землетрясениях. Не было противного урока «ритмики»: в зале отошла на полметра стена.
Как-то быстро и незаметно закончился мой первый учебный год. А с ним и счастливое детство.
Впереди была война. Эвакуация. Не стало папы. Если бы не война…


Рецензии
С интересом, с трепетом листала страницы воспоминаний!
По душе такие истории!
С глубокой признательностью,-

Ордина   11.08.2018 10:25     Заявить о нарушении
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.