Палуба

Глава 1

Когда мама впервые в новом учебном году отводила Ваню в школу, было очень темно и сыро. Ваня жалел свои новенькие сапоги, которые они вместе с ней выбирали накануне. Он, как мог, старался перепрыгивать через лужи - глубокие и неразличимые, как подземные озера, но все было напрасно.

По старой привычке Ваня шел, низко опустив голову, и грустно наблюдал, как сапоги тяжело опускались и шмыгали  - хлюп, хлюп, хлюп. Он переводил взгляд на мамины ноги в слегка потертых, но аккуратных черных сапожках: они ступали, решительно расплескивая воду - хлоп, хлоп, хлоп. Ваня смотрел на сапоги и сапожки, а мама решительно смотрела вперед, только вперед, и ему на секунду стало очень любопытно, о чем она думает. Мама молчала.

Когда Ваня увидел свою школу в предзакатный час: до нее идти и идти, и она еще так плотно закутана в посленочную темноту, - он в первый раз подумал, что она похожа на огромный корабль - на па-ро-ход - с красной полосой по борту - и лесом труб, из которых шел дым - осенний туман. Пароход приветливо светил Ване издалека: на палубе мерцал желто-красный фонарь. То был капитан судна, которому всю ночь снились плохие сны: бушующие волны, потонувшие корабли, беспокойно снующие косяки рыб и зубастые пасти, огромные глаза, затаившие недоброе. Капитан встал спозаранку, зевая так, что изо рта чуть не вылетела его душа (какая ужасная мысль - подумал Ваня - а вдруг душа может вылететь через рот), взял в руки фонарь, потому что было "хоть глаз выколи" (хоть глаз вы-коли: еще страшнее представить) и вышел на палубу прямо в пижаме - а теперь прогуливается туда-сюда: пытается ослабить тревожный узел в груди, щурясь на мрачные воды, плещущиеся вокруг.

Ваня пожалел его и подумал, как тепло сейчас должно быть пассажирам: в их ярко освещенных каютах: беззаботным, укрытым.
 
В школе было ярко, тепло: сновали люди. Ваня нашел, что классные комнаты, если на них смотреть из коридора - похожи на просторные каюты - с огромными окнами, которые можно увидеть только с причала. Он приложил ладонь ко лбу козырьком (на него сверху лился слепящий солнечный свет) и задрал голову: но было слишком высоко.

У парохода было несколько этажей: они соединялись огромными лестницами. Ваня и его одноклассники учились на втором этаже; но были еще этажи - третий и четвертый, а еще выше - палуба, которую было видно только с улицы. Иногда Ваня сталкивался с рослыми школьниками, которые спускались с тех верхних этажей: они казались ему слишком взрослыми - взрослее матери и отца.

В тот день у Вани были причины для кратковременных веселья и горя.

Бабушка и дедушка научили Ваню читать, когда тому было всего четыре года. С тех пор он не выпускал книг из рук и был первым чтецом в детском саду. Теперь он скучал, слушая однокашников, медленно выводящих по буквам и слогам: "Ма-шааа-шла-по-ле-сууу" и рассеянно листая книжку для малышей, пока не наткнулся на любопытную историю о мальчике который не проговаривал "р" и девочке, которая не проговаривала "ш". Из-за этих природных несуразностей мальчик все не мог втолковать собеседнице о "гыбах", а девочка, как ни пыталась, не могла разъяснить ему, в чем состоит прелесть "сысек". Даже будучи взрослее, Ваня не смог бы объяснить себе, что вызвало в нем такой здоровый, искренний, животный смех - искалеченные незадачливыми детьми слова или то, что они, несмотря на прикладываемые усилия, никак не могли понять друг друга.

Он сначала старался его подавить - но тщетно. "Сыски", "гыбы" - давился Ваня, чувствуя, что задыхается. Наконец, он разлился - смех хлынул, дородная бородавчатая классная сверкнула очками - и шикнула на Ваню. Но все было тщетно: волшебные слова были произнесены, смех хлынул, разлился. Ваня обхватил живот руками и захохотал во весь голос. Его смех был таким животным, здоровым и искренним, что начал смеяться и сосед Вани - и смех грозил перерасти в нечто большее - что-то подорвать, кого-то накрыть с головой. Классная тут же приняла все необходимые меры: она встала со своего места, взяла в руки указку и, мерно покачивая ею, покачиваясь - все в ней покачивалось, колыхалось, направилась к Ване. Но указка уже не была Ване указом - что-то разлилось, что-то хлынуло, что-то накрыло с головой. Он смеялся и тогда, когда она завладевала его рукой (и даже не почувствовал мимолетной боли от щипка), тащила его прочь из класса и ставила у ярко-зеленой стены в коридоре. Он смеялся, отвернувшись к стене, пока музыка ее тяжелой поступи (хлып-хлып-хлып по линолеуму)не затихла за закрывшейся за ней дверью. Только дряблая тишина пустого коридора сумела привести Ваню в чувство, заставить вспомнить, кто он. В дряблой тишине пустого коридора Ваня перерос миг веселья.