Южный дворик

Наш трехэтажный дом в Поти стоял по улице Джорджадзе  –  позже, на закате Союза, как писала маме соседка, улицу переименовали в Лолуа. Половину первого этажа занимал «Детский мир», куда мы, будучи мелюзгой, ежедневно забегали таращиться на игрушки. Одним торцом дом выходил на улицу Кутаисскую, другим – на улицу Цулукидзе. Вдоль противоположной стороны Цулукидзе раскинулся городской рынок, за которым протекал левый больший рукав Риони. Наискосок от рынка по Джорджадзе располагался точно такой же трехэтажный дом; ниже по Цулукидзе – две четырехэтажки. Остальные дома околотка  были в основном индивидуальные. Получалось – четыре островка в океане частного сектора. В многоквартирных домах жили, как правило, семьи военнослужащих, в частных – грузины.

Двор дома размером примерно 50х20 метров был весь заасфальтирован, за исключением узкого газона вдоль большей стороны. За газоном тянулся высокий каменный забор, отделявший участок соседнего частного дома. Мы забирались на забор, шли по нему до виноградника и рвали нависавшие грозди. Из дома выскакивал соседский внук Дато, мальчишка лет пяти, и истошно вопил «Бэбия, курды, курды!» – то есть, «Бабушка, воры!». По торцам двор закрывали два красивых ограждения из стальных прутков с пиками на верхушках. Сколько на них прокололось мячей и порвалось штанов – разве сосчитать! Несмотря на приличные размеры, двор представлялся настолько изолированным и уютным, что к нему лучше подходило определение дворик – южный дворик.
 
В углу двора со стороны Кутаисской улицы рос огромный пирамидальный тополь – метров двадцать высотой. Залезть на него было не просто, еще сложней – спуститься. Внизу, где не было веток, пришлось забить костыли. На уровне третьего этажа  мы устроили что-то вроде гнезда. Уж если забирались в него, то – надолго, так как только на подъем-спуск требовалось полчаса. Иногда из гнезда делали вылазки к самой макушке дерева, но чаще просто сидели, приятно осознавая, что есть такое замечательное убежище. А чтобы не скучать, привязывали к нитке бумажный рубль, опускали его на тротуар и ждали, что будет. Было, впрочем, всегда одно и то же. Прохожий, заприметив валяющиеся деньги, наклонялся, мы дергали нитку, рубль перед самым носом взлетал вверх, а прохожий озадаченно крутил головой, вглядываясь в густую крону тополя.

Летом в самое пекло мы играли в тени у забора в расшибаловку. Для несведущих объясню смысл игры. Все по очереди бьют битами о стену, стараясь, чтобы они при отскоке поразили чужие – накрыли их или упали на расстоянии, меньшем длины вытянутых пальцев. В этом случае владелец пораженной биты кладет на кон (в маленькую лунку) некий взнос. Когда кон достигнет определенной величины, игроки пытаются попасть в него. Кто попадет, тот и забирает весь кон. Помимо сноровки важно было иметь хорошую биту. Обычные пятачки не подходили – легкие. Играли серебряными советскими полтинниками или царскими пятаками. У Сашки Кузнецова и Сережки Кудинова были царские медные пятаки диаметром 4-5 сантиметров, Толян Бартновский для этой цели стащил у отца медаль «За оборону Севастополя». Играли на деньги или конфетные фантики, которые являлись своеобразной валютой. Очень ценились фантики шоколадных конфет московских фабрик. За один фантик «Мишка косолапый» мне, например, давали 20-25 оберток местных карамелек. Ближе к вечеру подходили старшие ребята, гнали  нас с утоптанного газона и сами доставали биты. Но к этому времени расшибаловка уже надоедала, и мы, как ненормальные принимались носиться по двору – казаки-разбойники, прятки, штандер.

Не только в нашем дворе, но и по всему городу прослеживался непонятный алгоритм сезонности игр. То все до одури играли в футбол, то – в расшибаловку, то в ножички, то в штандер, то опять в футбол, то предавались шахматам, картам и прочим настольным играм. Период настольных игр, кстати, не обязательно был связан с плохой погодой. На улице вовсю светит солнце, а мы забирались в подъезд и резались в карты – парадокс! Но подъезды были нашим главным обиталищем, конечно, в зимнее ненастье. Здесь мы не только играли, но и обменивались марками, монетами, спичечными этикетками. По малолетству, помню, у меня увели  не один десяток редких марок из коллекции, которую подарил папа.

Довольно увлекательным занятием в любое время года являлось обсуждение понравившихся кинофильмов – особенно боевиков. Их по многу раз пересказывали, анализировали мотивы поведения героев, до хрипоты спорили, кто первый выстрелил, кого убили, а кого только ранили. Некий американский боевик (название уже забыл)  сильно вышел мне боком. В нем была такая очень понравившаяся нам  сценка: к двум стоящим у салуна ковбоев, один из которых являлся отпетым негодяем, подходит третий и, не говоря ни слова, великолепным апперкотом посылает негодяя в нокдаун – так он рассчитался за причиненную ранее  подлянку. Мы многократно разыгрывали этот эпизод, обсуждали достоинства удара, показывали на животе место, куда он был нанесен, повторяли движения руки бьющего.

И вот как-то под вечер я выбежал во двор. У подъезда разговаривали Толян Бартновский и Вовка Мищенко – ну, точь-в-точь как ковбои в фильме. Повинуясь какому-то безудержному спонтанному порыву, я приблизился к ним и молча стукнул Вовку в живот. Он захрипел, стал судорожно глотать воздух и с подкошенными ногами повалился набок – Толян едва успел его подхватить. «Молодец какой – упал прямо как в фильме!», –  мысленно похвалил я Вовку, приняв его натужные телодвижения  за попытку подыграть мне, так как он сам был большой любитель изображать киношные мордобои. Потом, не оглядываясь,  спокойно побежал дальше и присоединился к ребятам, игравшим в штандер.

Выкрикнули мое имя, и я бросился ловить мяч. Но ловко поставленная подножка повергла меня на асфальт. Посмотрел, кто это – надо мной стояли Вовка и Толян. Лицо Вовки сверкало ненавистью и злобой. «Ты что, спятил!»  –  крикнул я, но вместо ответа получил от него хорошую затрещину, два-три пинка ногой в грудь и удар кулаком в челюсть. Толян за компанию тоже врезал мне в лоб. Вовка был на два года старше и сильнее, поэтому благоразумно решил сдачи не давать – тем более, интуитивно почувствовал, что такая ярость не могла быть беспричинной. Когда мои противники, крепко отдубасив меня,  успокоились, я, потирая синяки и шишки, встал на ноги, и мы приступили к разбору полетов. Оказывается, Вовка нисколько не подыгрывал мне, а просто на несколько секунд потерял сознание, так как я, хотя бил и не сильно, умудрился попасть ему прямиком в солнечное сплетение. Минут пятнадцать он очухивался, а очухавшись, вместе с Толяном поймал меня и совершил суровое, но справедливое возмездие.

В доме было два замечательных места – подвал и чердак. В подвале располагались кладовки со всяким скарбом, жили кошки и крысы. От двух основных кольцевых коридоров отходило пять-шесть тупиков, и по неопытности можно было заблудиться. Маленькими мы со страхом спускались вниз и мчались назад при любом шорохе. Став старше, блуждали по лабиринтам. Однажды Толян пробил дыру в прогнившей двери одного тупика, и мы оказались в подвале «Детского мира». Удовольствие от экскурсии по складу магазина получили неописуемое. Разумеется, не забыли про сувениры – каждый прихватил что-то на память. Продавцы, правда, скоро обнаружили проникновение, заколотили дверь и стали устраивать засады. Что ж, еще интереснее! Участок основного коридора, выходящий на улицу, имел несколько узких окошек. Мы поджигали дымовухи и кидали их под ноги прохожим. Или стреляли по ногам мандариновыми корками из резинок. Стреляли преимущественно по женщинам – они тогда не носили брюк. Женщины испугано вскрикивали, а их разъяренные спутники, бывало, гонялись за нами по подвалу – бесперспективное занятие! Когда мне и Кузе подарили воздушные ружья, в подвале устраивали крысиные сафари.

Не менее притягательным являлся чердак. Мы лазали по бревенчатым  стропилам, собирали голубиные яйца, вылезали на крышу. Сережка Макеев придумал хорошую забаву – слепить прохожих. В летний безоблачный день, вооружившись большим зеркалом, наводили с крыши солнечного зайчика на какого-нибудь рыночного зеваку – бедняга ошарашено замирал на месте и закрывал ладонями лицо. Потом додумались слепить шоферов. Машина резко останавливалась, шофер выскакивал из кабины, не в силах понять, что за напасть его поразила.

У каждого мальчишки был самопал. Поясню, что это такое. К деревянной рукоятке в форме пистолета проволокой или изолентой прикреплялась медная трубка. Один конец трубки был расплющен и залит свинцом, в 4-5 сантиметрах от него делалась прорезь-запал. В трубку насыпалась соскобленная со спичек сера, вставлялась пулька от мелкашки или крупная дробинка, и вся эта начинка забивалась фольгой. У запала изолентой прикреплялась головка спички. Чиркнешь коробком по спичке – выстрел! Отчаянные головы засыпали вместо серы порох – стрелялось намного лучше. Но было опасно – у Толяна самопал разорвало в руке, чуть глаз не лишился.

Мой очередной самопал получился никудышным – не стрелял, а пшикал. Я и запал увеличил, и серу смешивал с порохом – ничего не помогало! Один раз вышел из квартиры и, полностью уверенный в неудаче, просто так прицелился в подъездное окно и чиркнул коробком. Раздался, нет, не пшик – оглушительный выстрел, многократно усиленный гулким эхом! Пуля не разбила стекло, а проделала  дырку – как бывает при стрельбе из настоящего пистолета. Захлопали двери, на лестничные площадки выскакивали всполошенные жильцы – я стремглав бросился в подвал. «Ну, ты даешь, Миля!», уважительно сказал вечером Толян, рассматривая пробоину в стекле, «С тобой надо аккуратней – перестреляешь тут всех!»

Когда темнело, устав от игр и беготни, мы подтягивались к скамейке. Днем на ней сидели женщины, поздно вечером она переходили в наше распоряжение. Рядом покачивала листьями многострадальная пальма. Как только над ней не измывались – гнули, драли лохматую кору, поджигали – хоть бы хны, росла! Удобно устроившись, рассказывали анекдоты, обсуждали дневные похождения, строили планы. Однажды заметили, что происходит утечка информации – все наши проделки становились известны родителям. Сначала думали, ябедничает Макей – водился за ним такой грех! Но тот божился – не виноват! Наконец, нашли стукача – Вера Тимофеевна! Эта пожилая тетка тихонько вылезала на балкон, который располагался прямо над скамейкой, слушала все разговоры, а потом сливала компромат нашим матерям. Больше всех негодовал Толян – Вера Тимофеевна разнесла, что именно он разбил из рогатки фонарь при входе во двор. Толян отомстил Вере Тимофеевне. Месть была оригинальна – ненастной ночью он взобрался по водосточной трубе на второй этаж, по карнизу перешел на ее балкон и от души нагадил.

Вечерами на скамейке нам часто составляли компанию девчонки. Смеялись, дурачились, шутили. Кто-то придумал забавную игру. Мальчишки плотно сжимали ноги, девчонки усаживались им на колени и так сидели,  безумолку болтая. Все, однако,  были  напряжены. Периодически кто-то из мальчишек внезапно раздвигал ноги – девчонка плюхалась вниз или, успев среагировать, вскакивала. У Сашки Кузнецова девчонки почти всегда с визгом проваливались, у меня – нет.

– Что они у тебя так визжат? – спросил я.
– А я лапаю их! За сиськи! Попробуй – здорово! Им тоже нравится! –  возбужденно шепнул Кузя, который был на год старше и уже активно поглядывал на девочек. 

Попробовал! То ли Кузя врал, то ли я был неопытный – но Людка Петрушенко после  робкого ощупывания ее едва наметившихся прелестей, треснула меня по спине, обозвала нахалом и убежала домой. Я испугался: сейчас она пожалуется матери, та пойдет к моей маме – и начнется! «Ерунда!», успокаивал  Кузя, «Она просто к тебе еще не привыкла», но я ему уже не верил. На следующий день грянул ливень. Я сидел дома и прислушивался к шагам на лестнице – не идет ли Людкина мать! Не пришла! Когда распогодилось, собрал все самые красивые фантики от шоколадных конфет, вышел во двор и протянул Людке:

– На!
– Спасибо! – ответила она и смущенно улыбнулась.

В июне двор пустел – многие уезжали в отпуск. Когда я с родителями возвращался в конце августа, то на три-четыре дня становился главным действующим лицом вечерних посиделок – ребята заваливали вопросами о столице. Рассказывал про кремль, Красную площадь, ГУМ, метро, парк Горького, Лужники – про все, что видел.  Так сложилось, что в нашем мирке, кроме меня, никто не имел родных в Москве и если бывал в ней, то – проездом. Послушать приходили даже девочки-старшеклассницы из соседних домов. Им тоже находил что сказать: какие платья, какие прически, каков театральный репертуар. В общем, работал языком без отдыха, перемешивая быль с небылью, пока кто-нибудь не одергивал: «Хорош, Миля, голова кругом от твоих россказней идет!».   

В нашем доме жила семья капитана Бородюка. Его жена, стройная эффектная блондинка с пышной прической, работала инструктором в гарнизонном доме офицеров. Их старшая дочь Тамарка, такая же смазливая как мать, в описываемый момент училась в восьмом классе и была года на три постарше меня. Есть выражение «Умных женщин не бывает – бывают ужас какие дуры и прелесть какие глупышки!». Это про Тамарку! Конечно, она нравилась ребятам и с завидной регулярностью меняла ухажеров. «О, смотри-ка, у Тамарки новый хахаль!», смеялись мы, приметив прохаживающегося взад-вперед у входа во двор парня. Иногда от нечего делать мы следили за Тамаркой во время  прогулки с ухажером, чтобы с гиканьем выскочить из кустов и спугнуть целующуюся парочку. Несколько раз из-за Тамарки происходили драки, хотя если честно – провоцировали их мы, отпуская нелицеприятные шуточки в адрес ухажеров. Некоторые горячились, пытались дать по шее, старшие ребята  защищали нас – вот вам и драка! Во время одной потасовки сумасбродный Арчил с Кутаисской улицы ударил Сашку Петрушенко, брата Людки, кастетом по щеке. Пришлось вызывать скорую помощь и милицию.

Несмотря на разницу в возрасте, Тамарка водила с нами дружбу – играла в штандор, карты, даже расшибаловку. Однажды у нее хватило ума показать нам найденные в потайном месте фотографии матери. Мы ошалели: дамочка была снята полностью или частично обнаженной  в очень соблазнительных позах – в ванной, в постели, на ковре… Очевидно, родители Тамарки развлекались таким образом – мама позировала, папа снимал. Сейчас такими штучками никого не удивишь – интернет полон фото-видео обнажениями и не только ими. Но в начале 1960-х годов это было нечто из ряда вон выходящее! Вопрос – зачем Тамарка показала фотографии? Наверное, хотела похвастать – вот, мол, какая у меня мать красивая, продвинутая, и я не хуже. А может ничего не хотела – дура она и есть дура!

Макей свистнул одну фотографию и передал Толяну. Тамарка обнаружила пропажу, требовала вернуть фото – ей сказали, подожди, еще немного посмотрим и отдадим. Отдали бы, но всех заложила Светка – младшая сестра Тамарки. Поднялся грандиозный скандал – настоящие шекспировские страсти! Капитан Бородюк грозился убить Толяна и Макея, в дело вмешались родители, соседи – дом две недели гудел потревоженным ульем. Я слышал, как тетя Соня Сазонова из соседнего подъезда, придя к нам, шептала маме: «Да она же настоящая проститутка! Какой позор!». Капитан Бородюк подал рапорт о переводе на другое место службы. И командование вошло в его положение, перевело – на Камчатку!

В соседнем доме по Джорджадзе одно время жил Игорь Британов – обычный мальчишка, учился вместе с Кузей. Совсем недавно узнаю: Игорь был капитаном атомной подлодки К-219, потерпевшей аварию в Саргассовом море в 1986 году во время боевого дежурства у берегов США. Он отказался исполнять приказ командования бороться за спасение лодки, что привело бы к бессмысленной гибели людей, и велел экипажу перейти на подошедшие американские спасательные корабли. А сам покинул гибнущую лодку, лишь тогда, когда она ушла под воду по самые «уши» – под рули глубины на боевой рубке. Едва Игорь перебрался на надувной плотик, как лодка навсегда ушла в морскую пучину. За невыполнение приказа Игоря пытались судить, потом уволили из ВМФ, лишили всех льгот и наград – через 15 лет, правда, одумались и восстановили в правах. Голливуд выпустил фильм о гибели подлодки К-219. Игорь счел, что фильм неверно изображает его действия, представляя непрофессионалом, подал иск и выиграл дело в американском суде. О, как – герои живут рядом, мы их только не замечаем! Однако это другая тема, а пора, наверное, закруглять начатую.

Мы старались проводить во дворе все свободное время – естественный для юга образ жизни. Взрослые тоже не отставали: женсовет на скамейке работал с утра до вечера, мужчины после работы частенько стучали костяшками домино. Толян норовил даже есть во дворе – вытащит миску с макаронами по-флотски и уминает. Глядя на него, остальные тоже таскали куски. Когда в 1962 году Хрущев довел страну до ручки, возникла напряженка с продуктами. В Поти белый хлеб продавали по спискам только тем, у кого были дети до трехлетнего возраста.  Мы полгода не видели белого хлеба. Вернее – видели, но  в магазине и у Вовки Мищенко. Он отрезал хороший ломоть от пайки своей сестренки, посыпал сахарным песком и – во двор! Играл, бегал, роняя крошки, время от времени предлагая нам по очереди: «На, кусни!».

В своем 20-ти квартирном доме мы знали всех от мала до велика – от  сопливой сестренки Вовки до бабушки Кудинова. Мы были в курсе: кто приехал-уехал, кто, откуда родом, кто, где учится-работает, кто заболел-выздоровел. Последние тридцать лет я живу на одном месте. В подъезде – двенадцать квартир. По имени и фамилии знаю лишь семерых соседей, остальных – только в лицо!

На фото слева направо: я, Сережка Кудинов, Сашка Кузнецов, Толян Бартновский