04-22. На всю оставшуюся жизнь

Наступивший 1990 год  стал  завершающим  этапом  моей  бурной  личной жизни, от  которого  все  больше  и  больше  веяло  на меня надвигающимся одиночеством. Еще все мои близкие друзья были рядом, еще насыщены были мои дни - то  делами группы,  то школой астрологии,  куда мудрая Фаня Розова записала всю нашу пятерку, еще на мое тридцатидевятилетие в нашем доме собралась тесная компания мужчин, многие из которых были мне больше, чем просто друзьями, но что-то внутри меня уже стало хотеть уединения.  Новый год,  незадолго  до  наступления  которого Маша выдала нам с мамой высокую температуру, прошел грустно - в домашних ссорах и  волнениях, а ко  дню своего  рождения я впервые никого специально не стала приглашать,  хотя и приготовила праздничный ужин.

Николай, повадившийся  теперь  аккуратно  ходить на все мои занятия - второй год обучения по школе Успенского-Николла, авансом попытался всучить мне  после занятия в подарок складной зонт, принять который из-за высокой цены подарка я категорически отказалась.  Это не помешало  ему  все  равно прийти ко мне в день рождения,  застав там лихую компанию из таких же, как и он,  волонтеров - Рашида,  Виктора,  и Олега, накушаться от души и уйти, так  и  не  попытавшись  еще раз вручить мне отвергнутый подарок.  Все это настолько было в его стиле, что даже не удивило меня:  я уже  знала,  что этот же зонт теперь будет подарен его Татьяне - не пропадать же добру зря! Толик догадался мне  позвонить  из  своего  Кронштадта,  а  Валера  и  мой собственный  отец,  как обычно,  даже и не вспомнили об этой,  пока еще не круглой дате.

Где-то в  феврале в моей жизни неожиданно снова появился Саша Федотов - теперь уже не студент,  а хирург-кардиолог,  отыскавший меня на занятиях йоги,  а  потом  и  Лобанов  - до него от Марка Витлина дошли слухи о моем разводе. Наша неожиданная,  но плодотворная встреча за городом вдохнула в меня  новый  импульс  радости:  Сергей  был  единственным,  кто  дарил мне состояние влюбленности,  хотя,  как человек,  а уж тем более, как надежный помощник, он во многих отношениях оставлял желать лучшего.

Тень надвигающегося одиночества  сильнее   всего  проявилась   на праздновании пятидесятилетия Олега Птичкина. Двенадцатого марта в его доме собралось множество наших эзотериков,  знакомых мне из разных времен моей жизни,  а теперь,  через Олега перезнакомившихся и друг с другом.  Все они уже не были искренне ищущими духовных знаний учениками, а превратились в матерых зубров эзотерики - мудрых,  самоуверенных и самовлюбленных. О юбиляре довольно быстро забыли, и с подачи велеречивого Владика за столом развернулась утомительная дискуссия ни о чем,  быстро перешедшая в монолог Владика.  Здесь никто и ничему не хотел учиться,  но все  желали  даже  не учить,  а  только  критиковать  пути  других,  наше «Небо» давно уже стало Землею - азартной и склочной игрой в эзотеризм, не имеющей ничего общего с нашими  прежними идеалами.  Я поняла, что не хочу больше посещения тесных компаний людей,  не хочу утомительных контактов с «ищущими» и не чувствую тепла к этим людям. Как ни странно, только Олег, которого я всегда мало понимала, а, может быть, и  мало уважала из-за  его внешней  маски «юродиевого», остался  единственным  живым человеком  в  этой компании и единственным моим старым другом.

Сама я в этот период зимнего перерыва нашего дачного строительства разрывалась между двумя, ставшими для меня самыми важными делами. Ими были астрология и теоретические семинары, которые я вновь затеяла в своей группе. Мне важно  было  для  самой  себя  сделать осмысленный  синтез  разных  школ,  найти в  них  сходство  и  различие и перестать быть невежей-полузнайкой,  такой,  какими были большинство  моих друзей,  бойко  цитирующих  лишь  отдельных  прочитанных  авторов,  но  не обладающих философским мышлением. Как ни смешно, мне очень помогали в этой работе как раз мои философские курсы перед сдачей кандидатского минимума в далеком 1975 году,  журнал «Наука и религия»  да  наша  обширная  домашняя библиотека.

Пал Палыч  Глоба,  у  которого  я,  единственная  из  нашей  пятерки, продолжала  учиться,  как  никто другой помог мне сформировать собственную стройную картину мироздания,  где в  основе  всего  лежала  Мысль  Творца, давшая  начало  миру,  предназначенному  для  развития,  и где человек был носителем  духовного  начала.   Система  была  логичной, стройной,  необъяснимой  с точки зрения научных знаний, но неведомым  образом  работающей, точно объясняющей  причины  кажущейся нелепости нашей судьбы!

Почти с самых первых занятий у  Глобы,  я  начала  практиковаться  на построении   карт моим знакомым (чего не делали большинство глобовцев,  предпочитавших копаться только в своем  гороскопе)  и довольно  быстро  набила  руку  на  расчетах и построениях.  Постепенно накапливались собственные, чисто логические способы толкования карт, часто не совпадающие с методами самого Глобы, базирующимися на его мало понятном мне интуитивном мышлении.  Мое «нахальство» удивляло меня  саму,  но  уже давно поселившаяся во мне Кошка,  Гуляющая Сама по Себе,  продолжала вести себя так,  как ей нравилось,  и поскольку «клиент шел»  и  в  большинстве случаев оказывался доволен моей работой, я продолжала брать заказы. Отнюдь не  дешевые  курсы  по  астрологии  и  безумно дорогие   астрологические справочники  и таблицы уже через  два  года обучения я полностью смогла окупить своими платными гороскопами. Помимо экономической выгоды от такой деятельности, я, благодаря постоянной практике,  прочно  усваивала все получаемые знания. Была ли я талантливым астрологом? Думаю, что нет. Наташа Менашкина, с которой мы снова сблизились, вместе занимаясь у Глобы, пошла значительно дальше меня в этом деле и уже прекрасно «включалась» в гороскопы великих людей, снимая с них неизвестную информацию  из  невидимого  источника. Я всегда была далека от мистики. Мой ум слишком практичен и логичен, чтобы доверяться собственной  фантазии.   

1990 год запомнился мне и острым приступом страха, который, впервые в своей жизни, я испытала перед нашим государством. Дело было так. Занимаясь по роду своих новых обязанностей редактированием технической документации, я тогда довольно часто просиживала в комнате нашего 1 отдела, находившегося в другом конце двора  в другом корпусе. Ежедневно ходить туда, пользуясь засекреченной тетрадью,  подлежащей сдаче на хранение под расписку, было не только лень,  но и страшно неудобно:  многое  из  наших засекреченных  разделов  ГОСТа  требовалось  иметь  под  рукой  за рабочим столом, и я, как и подавляющее большинство наших инженеров, делала нужные выписки из «сов.секретных» книг в обычный блокнот со справочной информацией. На этом неблаговидном занятии я  и попалась:  подвели  и  мое  излишнее усердие,  и  моя  нелюбовь  к  скрыванию  чего-либо:  начальник  1 отдела, Здобнова Лариса Викторовна,  на мою беду зашедшая в комнату,  находящую  у нее   под   носом,   была   потрясена  лицезрением   моего  неосторожного переписывания секретного текста в  несекретную  тетрадь.  По  сути  ничего секретного  в  этих сведениях и не было - это понимали все, но общий гриф используемой книги автоматически  делал меня  уголовным преступником, разглашавшим страшную государственную  тайну. Здобнова  в  нерабочей обстановке была милейшей женщиной,  но на своем посту,  где отработала всю жизнь, была несокрушима: моя тетрадь была опечатана, на меня был составлен протокол и собрана специальная комиссия. К несчастью, в моей несекретной тетради, куда я сдувала «секретные» данные, обнаружилась рука постороннего человека - этим  «посторонним»  был наш военпред - Виталий  Волощук - заказчик  работ, лучше меня знавший содержание всех этих книг, который записал мне в тетрадь адрес Московского института, куда нас направляли  в командировку...

Ночью мне снились гулкие, без окон и  дверей,  залы  КГБ,  в  центре которых я сидела на одиноком стуле, допрашиваемая людьми в черном (как раз незадолго до  этого  я  прочитала  «В круге первом» Солженицына), и я просыпалась  в  холодном  поту  и  смятении. Против этих страшных людей - нашего начальника отдела режима - бывшего участника войны и стукача по совместительству, днями дремавшего в своем  персональном  кабинете над абсолютно  пустым  столом,  и  начальника  I  отдела,  с   ее   стальными, неподкупными  глазами,  - не было средства спасения.  Они всегда стояли на своем посту,  всегда получали за свой дерзновенный труд большие  деньги  и всегда ничего, кроме дополнительных трудностей разработчикам, не создавали для общего блага.  Все действительно секретное,  что было в нашей  работе, было  давно  уже  «схвачено»  за  рубежом  и в открытую публиковалось в их научных журналах,  посвященным нашим достижениям,  что  всегда  шокировало советских   специалистов,  в  своей  стране  не  имеющих  доступа  к  этой информации даже на своей работе!

Благодаря заступничеству   Волкова,   все  закончилось   для  меня относительно  хорошо:  с  меня  сняли  квартальную  премию,  мне  и  моему руководителю объявили выговор, а мою рабочую тетрадь, прошив и украсив ее грифом «сов.секретно»,  поместили в библиотеку первого отдела,  отняв  тем самым от меня массу полезной,  несекретной справочной информации, жизненно необходимой в текущей работе.  Последнее,  безусловно, никого, кроме меня, не  трогало.  На  пять  лет  я  была занесена в черные списки I отдела,  и теперь,  в случае последующей утечки информации из  книги,  на  целомудрие которой   я   осмелилась   покуситься,   мне   бы  грозила  уже  уголовная ответственность. К счастью, сам 1 отдел нашего предприятия вместе с КГБ, вдохновляющей  его организацией,  ушли из нашей жизни гораздо раньше,  чем истекли эти пять лет. Но это уже другая история.

В стране  тем  временем  назревали все новые и мало приятные события. Продолжалась война в Карабахе,  прибалты все больше ратовали за  отделение от  Союза  и  добивались  своей  самостоятельности.  В  июле  1990 года на последнем,  28 съезде КПСС Ельцин,  в те годы первое лицо России, публично заявил о своем выходе из партии. Между ним и Горбачевым, избранным на пост Президента СССР,  уже назревали чуть ли не враждебные отношения.  Горбачев из  реформаторов  переходил  в  отряд защитников идей социализма и прежних устоев жизни, а Ельцин претендовал на курс полной замены власти.

     Даже мне,  далекому от политики человеку, в этот год бросался в глаза всеобщий разгул безхозяйственности.  Никто теперь  не  хотел  работать  за зарплату,  все и за все требовали каких-то дополнительных денег. Меня все эти постоянные разговоры на тему «что  я  за  это  буду  иметь»  почему-то безумно раздражали, тем более,  что происходили они, как правило, на фоне полного безделья на рабочем месте. Начальство по требованию профсоюза то внедряло «гибкий график работы» с  отметкой  времени прихода и ухода с работы в специальном для каждой комнаты журнале,  приучив тем  самым  нашу проходную к пуску и выпуску сотрудников в любое неурочное время,  то снова запрещало этот график,  но суть от этого не менялась - народ  по  страшной силе «гулял», либо, приходя на место, бездействовал. Новые производственные заказы не предвиделись,  старые,  но до конца не закрытые работы  ни  в ком  не вызывали энтузиазма в силу непонятной политической ситуации в стране.  На фоне этой  анархии  я  некоторое  время, наоборот, оказалась  плотно  загруженной  работой: шла  сдача  нашей  технической документации  -  ее брошюровка,  подготовка  схем  и  чертежей,   приемка заказчиком.

Начало нового летний сезона на даче  принесло  нам  с  мамой  новые огорчения.   Лазаренко, плотник,  взявшийся  за  ремонт нашего дома, в очередной раз нас подставил:  выполнив и получив деньги за все выгодные, с точки  зрения оплаты,  крупные работы - возведение новых стен и перекрытие крыши, он сначала «застрял» на внутренней отделке, а потом и вовсе сбежал от нас, прикрывшись своим не существовавшим  призывом на военные сборы. Работы в доме оставалось больше, чем достаточно, в стенах и потолке  еще светились  дыры и до косметического ремонта еще было далеко.  Для подобных доделок, обычно входящих в основную стоимость строительства,  найти новых работников было очень трудно. Мы с мамой были в отчаянии, садовые работы на участке также были заброшены, картошка не посажена, из-за строительного развала  в  доме всю холодную весну этого года мы со всеми своими вещами жили в доме нашей соседки - Лидии Владимировны, гостеприимно приютившей нас в это трудное время. Позже удалось уговорить на внешнюю обшивку новых стен еще одного нашего соседа - Колю Дегтярева, жуткого пьяницу,  хотя  и неплохого столяра.

Целое лето и до поздней осени мы с мамой несли свою  бессменную вахту на  даче:  еще  не одна машина со стройматериалами Токсовского склада была доставлена мной на участок (оказывается, нашлись и некоторые преимущества моего пола в процессе приобретения и доставки строительного материала!), еще не одна часть нашего, ставшего неузнаваемым дома постепенно приобрела жилой вид благодаря умным,  но слабым рукам мамы и сильным,  но глупым - моим!

Из всех моих добровольных помощников остались только двое - преданный Рашид и предано-предающий Николай. Рашид изредка заезжал к нам на выходной из-за  собственного  одиночества и неприкаянности - он был вечно голоден и неухожен.  Коля тоже существенно облегчал мне жизнь,  но его  отношения  к происходящему я так и не понимала. Я уже была морально готова принять его снова в нашу семью, если бы увидела за его словами и делами хотя бы какую-нибудь  искреннюю   заботу:  его  труд  продолжал  оставаться  «наемным», показным, у него ни за что не болела душа, по-прежнему  его  свобода и удовольствия стояли для него на первом месте. Коля то ли не умел, то ли не хотел чувствовать себя хозяином и опорой семьи, оставаясь таким же вечным бродягой и потребителем, каким и был всегда, даже несмотря на его громкие фразы о желании полного примирения со мной. Поведи он тогда  себя  иначе, докажи делом свое желание быть мужчиной не только в постели,  но и в доме, и я,  наверное,  тогда пошла бы на полное примирение с  ним. Я  по  своей природе  не злопамятна,  к тому же, сам Николай достаточно настрадался за этот год его проживания на кухне Чернобылкиной, чтобы я могла  продолжать на  него  злиться.  Мы с ним давно уже снова спали в одной кровати,  когда вместе приезжали на дачу, вместе ходили  в  кино  или  театр  и  дружески общались.

В один из таких дней я предложила Коле найти себе работу в Ленинграде с пропиской в Ленинградской области (тогда такие варианты еще можно было найти), и на этих условиях я соглашалась снова  «принять  его в мужья». Коля обещал подумать над моим предложением, но к моему удивлению ничего конкретного в этом направлении не предпринимал: он был не создан для преодоления  таких высоких «стен» и, видимо,  привык  и  полюбил  свою  роль бездомного и «выгнанного», роль созерцателя и сборщика плодов в свою корзину. Приходить к  таким заключениям было очень грустно.  Все больше и больше я осознавала свое внутреннее одиночество. Даже Маша росла совсем не похожей на меня и,в силу не только своего малого возраста, но и особенностей характера, едва ли  могла  быть  моим  другом и  единомышленником. В сентябре Николай сообщил мне, что у него заканчивается срок договора с ярославской «Омегой», и он вынужден возвратиться в Ярославль.. Реву каждую ночь. Господи, за что мне снова выпадает переживать этот,  уже четвертый развод?  Сколько можно терять и как к этому можно привыкнуть? Николай даже не сделал попытки что-нибудь предпринять, не мечется в поисках работы, не ищет вариантов,  только страдает да говорит высокие слова.  По сути он уже сдался и продал меня - так  легче! Он  борется  лишь  пока  легко,  через высокую стену - не перелезет. А я... мне очень плохо. Попытка поговорить с ним не увенчалась успехом - охладила его фраза:  «Я от тебя  получил  все, что мог, выше мне не подняться. Поеду возвращать долги детям»

Последний день в  Ленинграде в соответствии с моим обычным «взлетно-посадочным»  состоянием, прошел бестолково и  мучительно с обидами, слезами и взаимными упреками.  Наконец,  все осталось позади. 12 сентября, получив справку о разводе, Николай покинул город. И только после этого я почувствовала облегчение.  Последней каплей, избавившей меня от сожаления о случившемся, стала наша любопытная соседка - баба Ира,  вечно сидящая на скамейке в нашем дворе. Она сказала, что к ней подходил Николай и расспрашивал ее, кто из мужчин ко мне приходит... Этот человек всегда думает только о себе, в любом месте оставляя  за  собой  пепелище и не заботясь о тех, кого ему не удалось использовать. Какой же непомерный груз упал бы на меня, решись Николай найти работу в Ленинграде! Сможет ли  он стать  теперь  опорой  хотя  бы своим детям?  Вряд ли. Надеюсь,  что хоть Татьяну он устроит таким, каков есть!»

Сразу, после  отъезда  Николая  я  уехала  в очередную командировку в Москву и посетила Загорск и монастырь, основанный Сергием Радонежским. Там я  навсегда  и  с миром отпустила из своего сердца Николая и почувствовала покой в душе.  Я поняла,  что теперь на всю мою оставшуюся  жизнь я буду одинока, что никогда больше мысли о новом замужестве и надежды на надежное мужское плечо не посетят меня вновь.  Новая полоса  жизни поджидала  меня впереди.