Свет издалека 5 Продолжение

http://www.proza.ru/2013/03/29/40

ЧАСТЬ  3.

МАРУСИНЫ  УНИВЕРСИТЕТЫ

Смоленск – один из старейших русских городов. Он почти на триста лет старше Москвы. Маша, которая никогда не видела ничего, кроме белорусских и украинских сёл, с восхищением рассматривала старинный кремль, величественный и прекрасный кафедральный собор, памятник воинам, погибшим в войне с Наполеоном.
 И, хотя город казался ей огромным, он не подавлял, а мягко принимал в свою ауру каждого в нём находящегося. В этом древнем месте, давно обжитым человеком, чувствовалось то, что называется, Душа…

Возможно, именно поэтому, в Смоленске робкая хуторская девчонка неожиданно почувствовала себя очень комфортно – словно какие-то путы сбросила.
Здоровье Маши было крепким от рождения, но в этом городе она постоянно ощущала какой-то особенный прилив сил. Её хватало на всё!

Чтобы покрыть изъяны своего сельского образования, она поступила на раб.фак. – рабочий факультет. В те годы это было нечто вроде подготовительных курсов в средние и высшие учебные заведения для тех, кто имел «правильное» рабоче-крестьянское происхождение.


КАК  МАША  ИСТОРИЮ  СДАВАЛА.

На раб.факе было несколько факультетов: русского языка и литературы, исторический и химико-биологический. Так как с преподаванием математики в сельской школе, были большие проблемы,  вернее, там её вообще не было – то математический факультет отпадал. И на «литературу», с Машиным смешанным белорусско-украинском наречием, тоже было нереально поступить. Так что, оставался всего один факультет – химико-биологический.

Будучи сельской жительницей, Маша имела кое-какие представления об устройстве цветка – всякие там пестики и тычинки, что вселяло смутную надежду на благоприятный исход. Для поступления требовалось написать диктант и сдать устные экзамены по биологии и истории. К удивлению самой абитуриентки, два первых экзамена были довольно легко сданы. И вот остался экзамен по истории.

Экзамен принимал доцент Белковский. Он имел репутацию неумолимого ревнителя диалектического материализма, главными апостолами которого являлись Карл Маркс и Фридрих Энгельс.
Конечно, Маша не читала трудов великих марксистов, но популярные брошюры на эту тему в их скудной школьной библиотеке имелись. Так что всё, что касалось столь животрепещущей темы, отлетало у Маши, как говорится, «от зубов».

   - Хорошо, - сказал Белковский, когда абитуриентка закончила свой ответ, - понятие о диалектическом материализме вы имеете. А теперь расскажите нам о Цицероне.
   - О ком? – переспросила Маша и почувствовала, как внутри у неё всё холодеет.
Дело в том, что она никогда не слышала ни о каком Цицероне. Может, коров в то время пасла, когда о нём в школе рассказывали? А теперь, если это слово и вызывало у неё какие-нибудь  ассоциации, то только со словом «цица», что в их краях означало оголённую женскую грудь.
Но, несмотря на весь сковывающий её ужас, остатками разума Маша понимала, что к женской груди этот Цицерон, а может, Цицерона, не имеют никакого отношения.

А «садист» Белковский не унимался:
   - Ну, хорошо, оставим нашего Цицерона. Надеюсь, вы сможет рассказать, хотя бы в общих чертах, об эпохе Юлия Цезаря?

Парализованная страхом, Мария молчала. Это была настоящая катастрофа! Она совершенно не знала ни о каком Цезаре, хотя смутно чувствовала, что вряд ли это персонаж из русской истории. Вот если бы знать, где и когда жил этот самый Юлий?

И тут совершенно неожиданно, сам Белковский пришёл бедной девушке на помощь:
   - Так что же, - ехидно сказал он, - вы совершенно ничего не знаете из римской истории?
И тут Марию осенило: «Ах, это из Древнего Рима! Как раз из римской истории она кое-что знала. Поэтому, впервые за всё время экзамена прямо посмотрела в глаза своему экзекутору и отважно произнесла:

   - Ну, почему же, ничего не знаю? Я могу рассказать о восстании Спартака.
Собрав всё своё мужество, вначале неуверенно, а затем, всё более воодушевляясь, девушка начала пересказывать знаменитую книгу Джованьоли «Спартак».

Как раз совсем недавно книгу эту дала ей прочитать дочь школьного учителя Иннокентия, того самого, который хорошо играл на скрипке. Спасибо подруге и Джованьоли, в данном случае, восстание Спартака – это было то, что надо! Угнетённый раб борется против своих угнетателей – очень актуальная тема!

   Так что Белковскому теперь трудно было к чему-либо придраться. Он только сделал два замечания:
   - Извините, сударыня, в вашей интерпретации слово «латифунди», видимо означает «латифундии». А вот вы сказали ещё «парцелы». Не потрудитесь ли объяснить, что сие может означать?

Маша стояла с пунцовыми щеками. Что она могла ответить въедливому Белковскому? Она произнесла эти слова так, как запомнила их во время торопливого чтения книги о Спартаке? А уж о том, что они обозначают, имела самое отдалённое понятие.

   - Девушка, видимо, оговорилась, - пожалел Машу другой экзаменатор, с бородкой и в пенсне, похожий на писателя Чехова. -  Ведь вы хотели сказать «патриции»? – он мягко улыбнулся.
   - Не волнуйтесь, думаю, экзамен вы выдержали. Как вы считаете, коллеги? – обратился «Чехов» к Белковскому и третьему экзаменатору, за всё это время, не произнёсшему ни слова.

Белковский пожал плечами и, поджав губы, отвернулся к окну. А третий, с гладко выбритой, словно, лакированной головой, посмотрел в Машины документы, лежавшие перед ним на столе:

   - Так вы говорите, что ваш отец – из рабочих и сидел при царе в тюрьме по политическому делу? А чем он сейчас занимается?
   - Крестьянствует…- пролепетала девушка, понимая, что сейчас решается её судьба.
   - Ну что ж, скорее всего, мы вас примем, - вынес свой вердикт лысый, и по всему было видно, что его мнение имеет здесь решающее значение.

Так Маша стала студенткой раб.фака. Ей была назначена крохотная стипендия, которая, несмотря на свою мизерность, являлась для семнадцатилетней провинциалки главным источником финансовых поступлений.

Но Маша не унывала. Она устроилась посудомойкой в довольно приличный ресторан. Правда, денег ей там практически не платили, зато разрешали собирать и уносить с собой всё, что клиенты оставляли на своих тарелках.

Конечно, выросшая на простой и здоровой пище, девушка понимала, что питаться объедками – последнее дело. Но так же, она понимала, что найти другую работу, не имея профессии и образования было практически невозможно. Возвращаться же обратно в деревню, для Марии было равнозначно смерти. Поэтому, стиснув зубы, она принялась за воплощение своей мечты о новой счастливой жизни.

МАША - КВАРТИРАНТКА

Первые дни после приезда в Смоленск Маша ночевала на железнодорожном вокзале. А потом ей случайно попался на глаза обрывок газеты, в котором было напечатано объявление о сдаче внаём комнаты. Не мешкая, оправилась девушка по указанному адресу. Оказалось, что это совсем недалеко от места её будущей учёбы.

Комнаты сдавали две женщины – мать и дочь. Это были несчастные жертвы революционных бурь. Дворянки по происхождению, мать и её тридцатилетняя  дочь, в годы Гражданской войны потеряли всех своих близких.

Дом их, один из лучших в городе, двухэтажный, каменный, был построен накануне Первой мировой войны и после революции реквизирован Советской властью. Теперь там находились всевозможные конторы.

Бывшим владелицам особняка было милостиво разрешено поселиться в домике, который раньше занимал их садовник. Благо, сам садовник бесследно сгинул в бурные годы Гражданской войны, а семьи у него не было.

Теперь эти, некогда весьма состоятельные женщины, жили тем, что потихоньку продавали то, что удалось сохранить после всех обысков и реквизиций. Кроме этого, с недавнего времени они стали сдавать одну из своих  двух комнат одиноким женщинам.

Пришедшая по объявлению Маша, дамам сразу понравилась. Плата за комнату оказалась вполне терпимой, так что квартирный вопрос был разрешён к обоюдному удовлетворению сторон.

Мария была хорошей жиличкой – не пила, не курила, кавалеров к себе не приводила. Хозяйки ей были тихие и интеллигентные, так что и Маша была вполне довольна своим местом жительства.

Скоро трудолюбивая и опрятная девушка заметила, что её квартирные хозяйки совершенно не приспособлены к домашнему труду. Вначале она решила, что они просто неимоверные лентяйки. Ну, как можно жить среди всей этой грязи и пыли?
Откуда было знать ей, дочери рабочего и крестьянки, что такое истинно дворянское воспитание?

Выросшие среди гувернёров и слуг, мать и дочь просто не представляли себе, каким образом можно взяться за тряпку, чтобы помыть полы.  Этим у них всегда занимались домашние слуги.

Женщины искренне считали, что домашним трудом является  вышивание, вязание кружев, может быть, писание картин или игра на фортепиано. А уборка в доме, приготовление пищи – всё это в прошлой жизни делалось специальными людьми и как-бы само собой.

Поэтому, когда Маша предложила женщинам убраться у них в комнате, те с радостью согласились.
Уборка, которую Маша затеяла в комнате хозяек, заставила её изрядно попотеть, но зато, когда дамы вошли в свою обновлённую до неузнаваемости комнату, их восторгам не было предела! Всё вокруг дышало свежестью и сверкало чистотой.

Посовещавшись между собой,  мать и дочь предложили Мари – так они на французский манер, звали Машу – постоянно убирать у них в квартире. А за это они не будут у неё брать плату за проживание.

Надо ли говорить, что Маша посчитала такое предложение большой удачей для себя. Ведь денег у неё было очень мало. А теперь, сэкономив на квартплате, она смогла бы заняться, наконец, своим гардеробом.

Дело в том, что эта сельская девушка, которая не знала никакой другой обуви, кроме валенок, лаптей и грубых ботинок, ходившая в простой домотканой одежде, вдруг обнаружила склонность к щегольству.

Ей нравилась дорогая обувь, которая была выставлена в витринах магазинов. С грустью и завистью наблюдала Маша за нарядными девушками, которые гордо прогуливались с кавалерами по центральной улице города. Их одежда, обувь и модные причёски – всё казалось ей верхом красоты и изящества.

Про себя она решила: для того, чтобы стать похожей на этих нарядных девушек, она готова пойти на любые лишения!

И отныне она с прибалтийским (отцовская кровь!) упорством и белорусским самоотречением (ведь она родилась в белорусском полесье), экономила на всём, не гнушалась никакого труда, чтобы уже через пару месяцев отметить первую победу. Теперь на её стройных, с красивым подъёмом,  маленьких ножках, красовались кожаные туфельки бронзового цвета с устойчивым изящным каблучком.

Квартирные хозяйки, с которыми у Марии наладились доверительные, почти дружеские отношения, объяснили девушке настоятельную необходимость сделать ещё одну покупку:
   - Дорогая обувь требует дорогих чулок, - тихо, но непреклонно сказала хозяйка, когда Маша показала ей чулки, которые намеревалась носить с новыми туфлями. – Плохие чулки – это плебейство!

   Девушка всё поняла и не надевала бронзовую обувь до тех пор, пока, не получила очередную стипендию, половина которой ушла на покупку шикарных шёлковых чулок.
То, что после этого денег на жизнь осталось совсем мало, не очень беспокоило юную щеголиху. Среди ресторанных остатков иногда попадались совсем неплохие кусочки, да и от квартирных хозяек иногда кое-что перепадало.

Вообще, эти бедолаги были настолько неприспособленны к реальной жизни, что частенько вызывали у Маши снисходительную жалость. По сравнению с ними, она казалась себе многоопытной и ужасно практичной.

Несмотря на то, что немало воды утекло с тех далёких лет, мама всё прекрасно помнила и часто рассказывала мне о невозможных в практической жизни вещах, которые делали эти несчастные барыни.

САГА О НОСОВЫХ  ПЛАТКАХ И  СЕЛЁДКЕ

Продали однажды мать с дочерью задёшево красивое колечко с изумрудом, так как жить им опять было не на что, и накупили на полученные деньги… дюжину кружевных носовых платков и селёдку в придачу.

С этими носовыми платками у женщин вообще была нескончаемая история. Дело в том, что они часто вспоминали свою прошлую прекрасную жизнь – и при этом тихо плакали, аккуратно сморкаясь в батистовые носовые платочки.

После каждого подобного сеанса воспоминаний, платочки простирывались в тазике, просушивались на верёвочке, а затем проглаживались тяжёлым чугунным утюгом, внутри которого драгоценными рубинами мерцали раскалённые угли.

Естественно, тонкий батист, обвязанный тончайшими кружевами, быстро изнашивался от такого частого и интенсивного употребления. И наступил момент, когда последняя пара носовых платков начала расползаться в руках дам прямо во время очередного плача.

Тут нашим дамам пришлось решать нешуточную проблему. Денег на новые платки не было, но и перестать плакать они не могли. А какой может быть плач без носовых платков? Размазывать слёзы по щекам кулаком и сморкаться в подолы платьев?  Такого наши дворянки даже и в самом бредовом сне не могли себе представить.

И тогда, в более молодую и свежую голову дочери пришла гениальная в своей простоте мысль: «Разрезать на носовые платочки две ночные батистовые рубашки», которые сохранились у них ещё с тех времён, по которым они так регулярно проливали  свои слёзы.

Прослезившись теперь уже от радости, что вырастила такую находчивую и умную дочь, мать поцеловала своё дитя в лобик, и работа закипела.

Женщины резали батистовую ткань рубашек на ровные квадратики, а потом, с помощью маленьких крючочков, обмётывали их изящными кружевами. В результате, у них получилась дюжина тонких носовых платочков, после чего снова можно было беспрепятственно предаваться скорби в лучших дворянских традициях.
Но, к сожалению, всё на свете имеет конец, пришёл он и этим носовым платкам.

Тогда, не в силах прервать прекрасной грусти о прошедшем, дамы изрезали на носовые платки великолепную шёлковую скатерть, благо опыт в этом деле у них уже имелся.

Маша, в шоке от происходящего – уж очень скатерть была хороша! - как могла, пыталась удержать  своих хозяек от подобного вандализма. Но её, деревенскую девчонку, не стали и слушать.
   - Ах, Мари, извини, но ты ничего в таких делах не понимаешь, - томно сказала ей младшая из женщин, Леонида. – Скатертью мы пользуемся редко, а платочки нам нужны постоянно.
   - Да к тому же, у нас ещё и льняная скатерть есть, - добавила её мать.
   - Та, что от садовника осталась? – уточнила Леонида.
   Дама молча кивнула головой и вздохнула. Слова дочери напомнили ей, что живут они в домике своего бывшего работника и пользуются его вещами. А бывало… На глаза женщины набежали слёзы, но она во время спохватилась, что платочков готовых ещё нет – и плакать не стала.

К сожалению, и эти шёлковые платки вышли из строя ещё быстрее батистовых. Они просто расползались под чугунным утюгом во время очередной глажки.

Вот тогда и пришлось сдать в ломбард одно из немногих оставшихся украшений – то самое колечко с изумрудом, с которого и начался наш рассказ.
На вырученные за колечко деньги, дамы по сходной цене накупили новых батистовых платочков.

Весьма довольные своим приобретением, женщины сочли возможным порадовать себя роскошной жирной селёдкой, о вкусе которой долго и безнадёжно (ввиду хронического безденежья), мечтали.

Дома, по этому нерядовому случаю из буфета была извлечена роскошная, кузнецовского фарфора, селёдочница, чуть надколотая с одного края.
   - Маман, - вдруг вспомнила дочь, - а у нас есть две вилочки под рыбу!
   - Ты ошибаешься, дорогая, - грустно сказала мать. – Всё столовое серебро у нас реквизировали в восемнадцатом году.
   - А вот и нет, - сказала дочь, - тот солдат не понял, что это вилочки под рыбу. Он увидел, что у них не три, а два зубчика и решил, что вилки сломаны и бросил их на пол, а я незаметно подняла.
   - Умница ты моя! – смахнула слезу умиления мать.  – Тогда у нас сегодня будет настоящий обед.

Пока дочь мыла несколько картофелин, чтобы сварить их в мундире (чистить картошку женщины так и не научились), мать вытащила из комода льняную скатерть садовника. При этом, она грустно вздохнула, представив, как хорошо смотрелась бы сейчас под кузнецовским фарфором та самая шёлковая скатерть, которая была недавно изрезана ими на носовые платки…

В маленькой кухне зашумел керогаз, значит, картошка начала вариться. Пора было приниматься за селёдку.
   - Маменька, послышался из кухни голос дочери. – Вы не знаете, что надо с селёдкой делать? Кажется, её как-то разделывают… А как?
Пожилая дама пришла на кухню. Её дочь стояла у стола и с брезгливой гримасой разглядывала серебристую рыбу, лежащую перед ней на развёрнутой газете.

Мать подошла к столу и тоже уставилась на рыбу. Она и понятия не имела, что с этим чудищем делать? Ведь в её прежней жизни этим занимались кухарки и повара.
Она только помнила, как всё это выглядело на столе в селёдочнице, украшенное зеленью и маслинами…

Когда Маша после занятий пришла домой, то застала своих хозяек пирующими за красиво накрытом столом. В фарфоровой, слегка надтреснутой миске, дымился картофель в мундире, а в кузнецовской селёдочнице лежали разные по размеру кусочки селёдочной спинки.

Дамы, изящными движениями, переносили эти кусочки в свои тарелки, где уже лежали очищенные картофелины. Изящно работая ножом и рыбной серебряной вилочкой, женщины с удовольствием поглощали своё незамысловатое блюдо. При этом они о чём-то мило журчали на французском языке.

Маша поздоровалась с хозяйками, пожелала им приятного аппетита и ушла в свою комнату. Когда мать с дочерью покончили с обедом и начали пить чай, девушка пошла на кухню. Как-то само собой сложилось, что, кроме уборки в комнатах, к ней перешла обязанность мыть посуду и убираться на кухне.

В маленьком помещении остро пахло солёной рыбой. На столе лежала непотрошёная сельдь, из которой была только вырезана спинка. Вид этой свежей, жирно-блестящей рыбины, несмотря на то, что её верхняя часть была изрядно покалечена неумелыми кулинарами, вызывал совершенно необоримый аппетит.

   - Антонина Николаевна! – крикнула Маша из кухоньки. – А что с рыбой-то делать надо?
   - Как это, что делать, – отозвалась старшая из женщин, - конечно, выбросить. Там уже нечего есть.

От такого ответа Маша долго не могла придти в себя: « Как это выбросить? Может, хозяйка просто не поняла вопроса, и речь идёт о какой-либо другой рыбе? Выброшу я эту селёдку сейчас, а потом они же меня и ругать будут».
Взяв злосчастную селёдку за хвост, Маша вошла в комнату, где мирно чаёвничали дамы.

   - Фи, Мари,- сказала дама,  –  зачем ты сюда с этой гадостью пришла? Она же пахнет!
   - Вы мне сказали, что эту селёдку нужно выбросить. Но она же совершенно целая, у неё только спинки нет.
   - Ой, мама, у меня уже чай начинает рыбой пахнуть, - заныла дочь.
Мать поддержала её:
   - Да-да, Мари, отнеси это скорее на кухню и выброси в ведро.

Маша вернулась на кухню:
   - Сейчас, выброшу я вам такую рыбу, дожидайтесь! – сказала она сама себе и, не мешкая, быстро разделала селёдку на небольшие квадратные кусочки. После этого, юная умелица сложила все кусочки в неглубокую мисочку, посыпала их кольцами репчатого лука и залила селёдочным соусом.
 Состав этого соуса – уксус, растительное масло, сахар, горчица – Маша узнала в доме учителя Кеши, с дочерью которого находилась в приятельских отношениях.

************************

На следующий день Маша проснулась около девяти часов утра, занятия на раб.факе в этот день начинались с двух часов. Хозяйки её спали ещё крепким сном. По старой дворянской привычке, они просыпались не раньше десяти-одиннадцати часов. Таким образом, у Маши было не менее часа тихого свободного времени.

Накануне вечером посетители ресторана кушали очень хорошо. Так что Маше удалось принести с собой только пол-литровую баночку картофельного пюре. Если учесть маринованную селёдку, то можно считать, что завтраком, который являлся одновременно и обедом, Маша была обеспечена.
Когда разогретое пюре уже лежало на тарелке, а на вилку был нацеплен жирный кусочек  селёдочного брюшка с колечком маринованного лука, на кухне появилась заспанная Леонида. Она зашла туда, чтобы выпить воды.

   - Доброе утро, Мари, - первая поздоровалась она с девушкой. Леонида, в отличие от матери, отличалась демократическими манерами, чем нимало гордилась.
Налив из кувшина в стакан холодной воды, молодая хозяйка отпила из него несколько глотков.
Теперь, когда утренняя жажда была утолена, она окончательно проснулась и включилась в окружающую действительность. И эта  действительность оказалась весьма привлекательной. Во всяком случае,  на кухне пахло чем-то острым и очень вкусным.

   - Что это ты кушаешь? – Обратилась Леонида к Маше.
   - Картофельное пюре с селёдкой.
   - С селёдкой? Ты что, её из своего ресторана принесла?
   - Нет, вчера на рынке купила, - неожиданно соврала Мария. Ей было неудобно за свою  ложь, но она не знала, как отреагируют хозяйки, если узнают, что она приготовила для себя рыбу, которую приказано было выбросить. И девушка пошла ва-банк:
   - Вы попробуйте, я это для всех приготовила.

Леонида сглотнула слюну. Запах из мисочки смешивался с запахом горячего картофельного пюре и вызывал такой сумасшедший аппетит, что отказаться не было никакой возможности:
   - Ну, разве что, маленький кусочек, - неуверенно протянула она – Только сделай всё так же, как и себе…

Когда тарелка Леониды опустела, она задумчиво произнесла:
   - А знаешь, Мари, твоя селёдка повкуснее нашей будет…

Маша усмехнулась про себя. Знала бы Леонида, что это та самая рыба, которую ей вчера приказывали выбросить в мусорное ведро. Интересно, что сказала бы она на это?
Но девушка быстро подавила в себе тщеславное желание «утереть нос» своим квартирным хозяйкам. Ведь она в настоящий момент ест, по сути, хозяйскую еду. В конце концов, женщины не виноваты, что их воспитали полными неумехами.

Придя к такому умозаключению, Мария великодушно предложила молодой хозяйке:
   - А вы можете, если хотите, взять себе всю мисочку. Мне сейчас на занятия идти, а селёдка за целый день испортиться может.
   - Спасибо, Мари,- Леонида была явно довольна. – Маме, я думаю, эта селёдочка тоже понравится. Только вот пюре мы уже съели…

Мария уловила в этих словах явный намёк и испугалась. Ей меньше всего сейчас хотелось заниматься приготовлением картофельного пюре, ведь столько уроков ещё не сделано.
   - Знаете что, Леонида Игнатьевна, - вкрадчиво произнесла Маша, - я думаю, что к селёдке картошка в мундире гораздо лучше подойдёт, чем пюре. У нас в ресторане приличная публика всегда к селёдке картошку в мундире заказывает.

Конечно, Мария в данный момент лукавила. В их ресторане подобного блюда вообще не существовало. Впрочем, на неискушённую в ресторанных делах Леониду, эти слова произвели самое убедительное действие:
   - Да, ты права, картофель в мундире больше всего подходит к селёдке, - согласилась старая дева.

Когда вечером голодная Маша вернулась с занятий и прошмыгнула на кухню в надежде найти там что-нибудь себе на ужин, то обнаружила на столе только две сморщенные картофелины. Рядом с ними стояла мисочка, в которой утром лежали аппетитные селёдочные кусочки. Теперь мисочка была девственно чиста. Создавалось впечатление, что, когда всё её содержимое было съедено, то уксусно-масляную заливку просто выпили. А остатки вымакали хлебом.

Зато чай в этот вечер Мария  пила вместе с хозяйками. Сама старшая, Антонина Николаевна, довольно ласково пригласила девушку за стол. Это могло означать только то, что всё содержимое железной мисочки пошло хозяйкам впрок.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

http://www.proza.ru/2013/04/04/21