Село

Дни стояли очень жаркие, горячий суховей дул до самого вечера. Нас троих и еще четырех человек Эрик собирал в свою старенькую машину и отвозил к реке. Там мы ели огромные сладкие арбузы с бахчи его отца, прыгали с заросшего камышами обрыва в зелено-коричневую воду Кумы, и, как говорил Аскер, «уходили в заплыв»: как поплавки, плыли по течению реки километра два до берега с длинной тарзанкой, привязанной к тополю. На тарзанку запрыгивали по пять человек, она обрывалась, и мы, хохоча, летели в мутную воду. Уезжали мы оттуда, набившись в тесные жигули, как сельди в бочку.

Утром, пока мы спали, бабушка успевала приготовить еду на всю нашу ораву. Во сколько ей приходилось для этого просыпаться, мы только догадывались. После завтрака обреченно топали на огород копать картошку. Картошка, картошка, картошка... Она сводила нас с ума. Около 10-11 часов, когда солнце невыносимо припекало наши затылки, мы собирали в ведра все добытое у земли и относили в подвал, перед этим проверяя, кто сегодня выкопал самую большую картофелину. В полдень находиться на улице было невозможно. Все, кому приходилось выходить из дома в это время, старались сократить свой маршрут, быстро перебирая ногами по раскаленному асфальту и стараясь не замечать того, что пятки не спасают даже резиновые шлепанцы. После полуденной «сиесты» проведенной в борьбе с мухами, мы, поднывая, снова шли в огород собирать вишни. Я и сестра с ведрами залезали на дерево, а наш брат, как младший, собирал с земли все, что падало с веток. Из вишен бабушка варила компот, который мы пили всю зиму. Когда созревала черная смородина, нам приходилось просиживать на маленьких деревянных стульчиках долгие часы под кустами и обрывать мелкие липкие ягоды. Руки после такого «сбора урожая» были по локоть фиолетовыми и не отмывались по несколько дней.

В конце дня, быстро сбегав в деревянный душ, который стоял в огороде и оброс со всех сторон мятой, мы начинали готовиться вечерней к прогулке. Прогулка заключалась в медленном и гордом хождении до артизиана, где собирался весь сельский цвет, и обратно. Потом к нашему дому приходила толпа друзей и мы, болтая и поедая семечки, сидели у ворот, пока бабушка не позовет нас домой. Мы нехотя отзывались на призыв и прощались с друзьями. Иногда, еще до того, когда по расписанию должен был раздаться бабушкин голос, кто-нибудь просил вынести попить. Мы с сестрой, по очереди на цыпочках крались мимо Мухтара, стараясь остаться незамеченными. Он поднимал уши и предупреждающе рыкал, мы шептали ему «Мухтар! Это яяяя!», но он не отзывался на наши воззвания к благоразумию, и глухо гавкал всего один раз, которого хватало, чтобы на порог кухни вышел дядя…
- Домой.
- Щас, воду отнесу…- разочарованно отвечала сестра. Белый кувшин ненадолго оказывался за воротами, а потом отправлялся спать вместе с нами.

Так проходило каждое лето. Мы ездили в село к бабушке много лет, пока она не умерла. Жаркий день похорон почти выпал из моей памяти, и я помню ее только живой. Когда мы приезжали на лето, бабушка встречала нас частыми поцелуями, крепкими объятиями и счастливым смехом. Утром - высокие стопки горячих блинов, пирожки и свежий абрикосовый компот. Мы тогда были абсолютно счастливы, бесконечно копая эту картошку, выдирая из сухой земли сорняки, поливая в жару огурцы, злясь на вездесущих мух и мчась по утрам наперегонки в огород за малиной.

Эти воспоминания – часть меня. Не знаю, какой бы я была без этого общения с сельской землей и работы, которой не знают городские дети. Я благодарна своей бабушке за то, какой доброй и совершенно светлой она была, своим родителям за то, что каждое лето отвозили меня в село, и Богу, за то, что подарил мне счастье знать, что такое природа, детство и бабушкина любовь.

Я люблю свое прошлое. Жаркий ветер моего села, пахнущий акациями, всегда будет греть мою душу.