Сиеста, побег и соломенная шляпа

       Мало кому сейчас не известно значение слова сиеста. Раньше, когда я была маленькая, а деревья в саду казались большими добрыми великанами, мало кто был знаком с этим словом . Тем не менее, летом сиеста была неписаным законом, когда солнцепек казался адовым жерлом в нашей полупустынной полосе. Пенсионеры и домохозяйки,  работники организаций и учреждений укрывались от солнца под крышами, как только оно достигало зенита и выходили из своих убежищ уже ближе к закату. Но отдельным  личностям дошкольного возраста  было все равно, где находиться – на солнце или в тени, только бы не заставляли спать днем как большинство бабушек и дедушек. Среди них была и я сама.

       С домашними договориться было проще. От меня требовалось не так много  - не  выходить  на улицу и не слишком шуметь во время игры. А вот в детском саду… Там жестко. Лечь на летнюю раскладушку, накрыться простынкой, закрыть глаза и рот и в таком анабиозе провести все два положенных по режиму  «тихих часа». Редко они бывали тихими, немногие из нас были  настолько утомлены предыдущим рисованием, слушаньем сказок или возней в детсадовском  дворе во время прогулки, чтобы падать в раскладушку,  изображая бревно на лесоповале. Поэтому  тихие и громкие протесты супротив этого принудительного акта бездействия раздавались то справа, то слева. Нарушителям положенного покоя грозили пальцем, шепотом обещали самые жесткие меры наказания, выразив  на лице своем свирепость Горгоны. Но это действовало недолго.  Поэтому самых беспокойных брали за ушко и выводили вон из спальни, тем самым приближая обещанный час расплаты. Как правило, мало кто из нас почивал сном праведника. Большинство лежало,  вытянувшись по струнке и плотно зажмурив свои любопытные глаза. Но через щелочку всегда  можно подсмотреть, что  творится вокруг . Тем более, что уши ведь никто затыкать и не обязывал. А уши, они как локаторы ловили каждый шорох,  скрип, лишая покоя скучающее воображение. Два часа принудительного отдыха были для меня пыткой.

       Потому  так и любила выходные – спать не заставляют, есть отвратительные с моей точки зрения блюда типа гречневой каши, разведенной молоком, которое  и в чистом виде не выносила, пила только по приказу мамы, задержав дыхание и залпом, не больше стакана в день. Все, кому приходилось созерцать сей акт насилия над личностью, говорили, что так пьют только водку. И еще смеялись, бездушные… Или кисель, который трудно бывало отличить от размазанного по щекам соседа его носового киселя. Еще селедка бывала… Такая противная… И что в ней взрослые находят  замечательного – едят,  даже губами причмокивают! Кто их поймет, этих взрослых… У меня был свой индивидуальный маленький мир, со своими изысками и предпочтениями, например хлеба вместо каши или простой воды вместо компота. А про конфеты и говорить нечего! Кстати,  первую в жизни конфету я попробовала в детсадовской раздевалке, когда мой рев сопротивления заячьему нелюбимому тулупчику пытались остановить уговорами и подсластить конфеткой, которые пока еще были табу. Это была карамель «Театральная», хотя мама утверждала, что их тогда не выпускали или не завозили в наши магазины. Она считала,  угощалась я «Взлетной» карамелью. Но это не так важно. Помню чудесный аромат, который  не повторился ни в одной конфете более позднего периода, и сочетание желто- красных полосок на обертке.  Вобщем, впечатление было потрясающим и оставило след на всю сознательную жизнь.

        Но каждый день карамельками не баловали , а спать укладывали в обязательном порядке, да еще что-то там приговаривали о пользе для здоровья и необходимости его укрепления этим самым сном. Какая глупость! Я вставала со своей раскладушки совершенно разбитая после долгого вращения вокруг собственной оси. Ощущения были такими, будто меня трепали и колотили ватными кувалдами. Голова была тяжелая, сознание мутным, состояние вялым, а настроение пакостным. И вот в таком  виде я должна была идти играть во двор до самого ужина! Необходимо было что-то менять в этом нелепом житие-бытие. А поскольку взрослые редко прислушиваются к мнению братьев своих меньших, то пришлось самой разрабатывать план по переустройству собственной дошкольной жизни.

       С выкладками по данному вопросу я поделилась со своей командой. Была это так называемая Трелюдия с Наталией, а конкретно – три девочки-Люды, одна Наташа. Сдружила нас близость родительских контор, расположенных прямо за забором садика, друг  против друга и разделенных проезжей частью улицы.  Вместе мы прошагали ясельный период, вместе пошли в старый, а потом новый районный детский сад. Даже танцевали на утренниках одной командой, которую никто из воспитателей не отважился разбивать. Развела нас только школа – две Люды ушли годом раньше и попали в один класс. А мы с Натахой стали не-разлей-вода- подружками и хотели остаться ими пожизненно, как это бывало со многими девочками, и не только дошкольного и младшего школьного возраста. Однако  наше сестринско-духовное единство продолжалось только год, а в школе нас как цыплят разобрали разные педагоги, по поводу чего мы обе долго и бесполезно сокрушались. Зато в музыкальную школу отправились вместе – в один год и   один класс.

       К моему великому недоумению команда не поддержала предложенный проект режимного переустройства. Немало огорчившись тем, я стала искать себе сподвижницу. И она нашлась. Это была все та же Оксана (или Олеся, не ручаюсь за точность  имени). Ее тоже утомляла принудиловка, а возможно, просто хотелось идти со мной, куда позову, хоть на край света. Есть еще преданные друзья! И вот, под строжайшим грифом секретности я поведала Оксане план побега. Состоял он в следующем. Перед обедом, когда нас поведут с прогулки в группу мыть руки, нужно сделать вид, что мы обе оставили в песочнице лопатки – ну, бывает так, закопали в песок и забыли! А  к сохранности группового инвентаря воспитатели относились очень ответственно, просили собирать все вынесенные во двор наглядные пособия. Кто же откажет в такой невинной просьбе девочкам!  А когда нам  разрешат выйти, мы прямохонько двинемся к воротам, а не к песочнице. Так и было. Все прошло на удивление гладко, если не считать встречи перед самой калиткой с идущей навстречу нам кастеляншей. На вопрос, почему покидаем садик раньше положенного времени – уж не заболели случаем? – утвердительно киваем головами. Кастелянша удивляется, что  обеих разом разразилась боль, недоверчиво качает головой, но не препятствует нашему выходу в свет, раз отпустила воспитательница.

       И вот она, вожделенная свобода! Как же сладок ее воздух! Но смаковать эту сладость некогда, нужно быстрее уносить ноги подальше от калитки, пока нас не заметил кто-нибудь еще.  Уносим. Бежим по знакомой дороге в парк. На бульваре за поворотом переводим дух и меняем темп. Здесь можно идти с легким сердцем. Идем. Не торопимся, разглядываем окрестности, которые при самостоятельном  передвижении по бульвару выглядят совсем иначе. И вот – на тебе! Опять знакомые, сотрудницы мамы! У них обеденный перерыв. Хорошо, что мама ходит другой дорогой домой обедать! Опять расспросы – куда идем и почему одни? Пока соображаем, что ответить, одна из женщин сама подкидывает вариант – наверно, отбились от группы, гуляющей в парке. Ой, спасибо, выручили! А мы  не смогли бы так быстро ответить на заданный вопрос.  Проблемка разрешилась сама собой, и шествие продолжается.

       Но тут что-то происходит с Оксаной. То ли испугавшись незнакомых людей, то ли устыдившись  вынужденного обмана, она вдруг погрустнела,  сникла, а потом захныкала, что хочет обратно в садик. Я не сдаюсь, старательно расписываю перспективу свободного времяпрепровождения – мы доходим до парка, садимся на скамейку и рассказываем друг другу сказки, до самого вечера. А когда взрослые начнут идти с работы, тоже отправимся по домам . Откуда знать родителям, где мы провели день! Нас ведь никто не видит! Оксана успокаивается и прекращает хныч.

       Но и в парке прохожих оказалось куда больше, чем мы ожидали. Чтобы не попасть в затруднительное положение, садимся не на скамейку, а за нее, где много кустов, диких и декоративных. Сидим, беседуем. Оксана опять вздыхает, что хочется кушать. А в садике полдник наверно сейчас… Может быть, булочки с какао дают… Я стараюсь урезонить ее – какие еще булочки, они же раз в месяц бывают! Каша, наверно, или противная селедка с картошкой! От моих слов у подружки сочится слюна. Не даю ей пропасть голодной смертью, собираем и едим «пасочки», плоды очень знакомой травки в виде маленьких калачиков, которые даже воспитателями не возбранялось есть. Ем за кампанию с нею.

       И вдруг… Вдруг в проезжающем велосипедисте я узнаю своего отца. Он мелькнул так быстро перед моими глазами,  я вижу только его спину в знакомой-знакомой  полосатой рубашке , его соломенную шляпу,  непременный атрибут всех рыбалок. Ура! Папка! Он возьмет  нас с собой!  Вскакиваю с корточек  и бегу вслед. «Па! Па! Папка! Это я! Ну, остановись же, я здесь!» Но велосипедист почему-то не реагирует на мои звуковые сигналы  и продолжает свой путь вперед через парк. Я возмущена,  задыхаясь от бега и обиды,  какое-то время еще продолжаю преследование. Но разве можно сравнить скорость велосипеда и мою! Конечно, не успеваю догнать его, а велосипед уже на проезжей части, куда выходить нельзя. Кто-то из прохожих  хватает мою руку и останавливает, пытается выяснить, почему я плачу и что здесь делаю одна. Но мне уже не до разговоров, реву во весь голос от обиды – мой папа уехал от меня!

        Дальнейшие события  смазаны в памяти. Помню, что узнав меня,  взрослые просто взяли за руки нас обеих и  повели в места не столь отдаленные с целью вернуть беглянок в самовольно покинутое детское учреждение, под чей строжайший надзор мы были вверены  нашими родителями.  А навстречу уже спешила растревоженная нашим побегом  и запыхавшаяся от спешки няня. Передача воспитанниц состоялась по взаимному согласию сторон. Нас вернули в родные пенаты и даже накормили ужином. Мы очень-очень просили ничего не сообщать нашим родителям, а за это дали слово быть самыми примерными девочками группы.  В ответ услышали обещание, что все будет хорошо.  Гроза  действительно пронеслась мимо. Дома никто и пальцем не тронул, не поставили в угол даже, просто в очередной раз мама огорченно  качала головой и просила не выкидывать новых номеров. Я обещала.

       Когда появился отец,  не стала просить у него прощения за свою проделку, даже наоборот,  пошла  в атаку со слезной обидой – почему ты меня бросил? Отец недоуменно развел руками – он не был в парке и не ездил на рыбалку, сегодня был обычный рабочий день, от звонка до звонка проведенный в его родном планово-экономическом отделе. Я не верила и горячо доказывала, что тут что-то не так, я же своими глазами видела его соломенную шляпу и его любимую рубашку. Отец озадачился. А потом спросил, какого цвета была рубашка. Красная…. У меня появились первые признаки сомнения в своей правоте. «Ну, а моя-то рубашка синяя! Сорока,ты что-то путаешь…» И в самом деле… А шляпа? А со шляпой еще проще – ее вообще нет в доме, отец отдал ее кому-то для рыбалки. Вот это да… Тут уже я  сама стала припоминать, что и велосипед ведь был не наш – у нашего нет багажника сзади, а на том был. «Ну, теперь понятно, кого ты видела!» - почти в один голос заключают родители и называют имя и отчество, которые лично для меня ничего не значат, я не знаю этого человека.

       Значит, опять сама во всем виновата. Шляпа…  Напутала! Сбежала! Больше не буду! Никогда-никогда? Никогда-никогда!!! И все же еще одна попытка побега состоялась,  несколько позже. Не потому что я не любила своих родителей, воспитателей и родной детский сад. Там было очень интересно! Там были мои подруги, с которыми жаль было расставаться на весь вечер и всю ночь. Красивые и добрые воспитательницы, прочитавшие нам тома сказок. И еще много такого, чего нет и не может быть дома,  на свободе от противного режима. Но, положа руку на сердце, покажите мне хоть одного, кто был любителем детсадовской сиесты! Не думаю, что таковые отыщутся…