Две встречи, рассказ

                Две встречи, рассказ

        В торговом центре «Ашан» жизнь бурлила, как в растревоженном муравейнике с той лишь разницей, что муравейник насекомые покидали свободными от поклажи, а возвращались с тяжелыми ношами. В жизни людей  было всё наоборот. Одни посетители с торговыми колясками спешили попасть вовнутрь торгового центра, другие, нагрузившись по потребности, спешили его покинуть. Скорость движения у расчетной кассы определялась объёмом продуктов загруженных в коляску.

        Очередь двигалась медленно. Подусов мысленно делал зарубки в ослабевшей памяти: «Надо не забыть, заплатить за квартиру, транспорт, связь, Интернет. Надо не забыть, как в прошлый раз, забыл и...».

        Коляска Подусова, как бы самопроизвольно двинулась вперед. Подусов отвлёкся от своих мыслей-планов. Это сосед по очереди подтолкнул его корзину на колёсах мягким движением, напомнил ему о его прямых обязанностях очередника.

        У киоска «Единого расчётного центра» также толпился народ. У самого окошечка, с большой квитанцией в руках бушевала женщина. Казалось, её возмущению не будет конца. Женщина выговаривала своё недовольство работнику сбора налогов и платежей:

       - Вот опять за квартиру подняли, с чего платить, я вас спрашиваю, с чего? С тесного окошечка исходила густая, запрятанная в самые глубины нервной системы тишина.
Кто-то попытался смягчить судьбу работницы втиснутой в ограниченное пространство киоска.

       - Оператор-то здесь при чем, она только выполняет свои обязанности. Но, женщина ещё больше распалилась, перешла на крик:

       - Путин, во всем виноват, Путин.

       Подусов мирно пережидал этот стихийный митинг. Такие волны возмущения можно было наблюдать где угодно: в очереди к врачу в поликлинике, на остановке транспорта, вот и тут не обошлось. «Есть такая порода людей, вечно всем недовольных», - думал Подусов.
Внимание Подусова вдруг сосредоточилось на этой женщине, какие-то давно забытые черты лица всплыли в памяти. Короткий пристальный взгляд, брошенный Подусовым на кричащую женщину, мгновенно её успокоил, и она молча отошла от киоска.

       Подусов, выполнил обязанности налогоплательщика и довольный собой, покатил тележку, лавируя в людском потоке к выходу. Но тихий, не решительный окрик его остановил:

       - Димка, это ты? Подусов остановился в растерянности.
       - Ты не узнаешь меня. Мы же в одном классе учились, робко выдавливала слова та, бушующая у киоска, женщина.
       - Откровенно говоря, вы правы. Не узнаю.

       - Подусов, а ты помнишь... Женщина начала вспоминать святые имена одноклассников, но после каждого имени почему-то у неё почти радостно вылетали слова: неудачно вышла замуж, этот заболел, Славка – умер, у того что-то с детьми не всё в порядке, муж её неудачник, даже до старшего офицерского звания не дослужился. Лился мутный словесный поток с любовью собранный негативной информации. Подусов, как приговорённый, слушал всё это и стремился не допускать в своё сознание трёп этой женщины.

       - А, ты-то, Подусов, смотри, какой интересный стал, хорошо выглядишь, - вдруг сменила тему выступления одноклассница, - подтянутый, костюм на тебе сидит, ничего..., а раньше-то ты какой был...

       После этих слов Подусов потерял к однокласснице всякий интерес, молча прервал разговор, и, не попрощавшись, вкатился в толпу покупателей.
 
       Казалось, остаток дня был окончательно испорчен.

       - Чего это вдруг я стал интересен? – вспомнил он фразу из  случайного  разговора с одноклассницей.

       Подусов провел своей большой рукой, с огрубевшими пальцами, по голове: «Во как лоб-то от жизни раздвинулся, аж до затылка». Подусов продолжил движение рукой по «раздвинувшемуся лбу» от чего кожа на нем ходила буграми, как вал перед ножом бульдозера. «А экономия есть от этого, - весело подтрунивал он над собой, - глядишь и расчески не надо. Но опять же лицо каждый день надо мыть до затылка. Воды не наберешься». Подусов громко рассмеялся над собой, закинул руки на затылок, отвалился на стуле, вытянув ноги далеко под стол. Хохотнул еще раз громко и задумался.

       Вспомнил.
       Кем она была вчерашняя одноклассница? Ябеда и отличница. Тогда она с высоты своих школьных отметок смотрела на меня, как с вершины Таганая на равнину, и ничего во мне не видела. Она старалась быть умненькой и чистенькой, чтобы быстрей найти капитана жизни на свое утлое суденышко. Она нашла лейтенанта уже через год после окончания школы. На этом ее постижение наук и закончилось.

       В школе Подусов действительно переваливался с двойки на тройку по отдельным предметам. В те годы пришли в классы учителя мужчины жесткие, прошедшие войну и только что закончившие университеты. Они несли в ребячьи души твердость и приказность. Им казались школьные мальчишки солдатами, которым стоит, отдать приказ и они умрут, но выполнят волю командира-учителя. Но пацаны еще не были солдатами, они были не пробовавшими узды дисциплины, жеребчиками и их еще нужно было заинтересовывать, а не приказывать.

       За что невзлюбил Подусова учитель немецкого языка сказать трудно, но тот ломал парня, почем зря. На каждом уроке, уже с порога Сволочков, как прозвал в отместку педагога Подусов, еще не закрыв за собой плотно дверь, не видя Подусова, из-за леса стоящих в приветствии сорока одетых во все черное поношенное детей седьмого класса, кричал:
       -Подусов. Вер ист хойте орднунг?
       Ребята, предвидя эту вне урочную забаву, кто громким              шепотом, кто открыто подсказывали.
       -Димка, Димка. Подусов. Их бин хойте орднунг.
       Их бин хойте орднунг, - неслось волной по классу.

       Подусов молчал, он знал кто сегодня дежурный, точно не он. Он смотрел в окно, упрямо отвернувшись от ненавистного человека. Учитель бессильно грохал по столу журналом и громко объявлял: «Садись единица». Таким образом, за четверть «немец» закатил Подусову тринадцать колов, целый забор. И так было, пока в классе не заменили учителя немецкого языка. Хотя в последующие годы Подусов сдал по немецкому языку кандидатский минимум и, будучи в Германии объяснялся с немцами без переводчика, но навсегда потерял интерес к иностранным языкам.

       За Подусом в школе закрепилось мнение посредственного ученика, как бы он не старался в учебе, выше тройки ему не ставили. Видя, такую несправедливость и невозможность пробить детским лбом взрослую закомплексованность, Подусов ушел в себя – читал и на уроках помалкивал.

       На выпускном вечере, - вспомнил Подусов, - ябедница отличница высказала чье-то взрослое мнение, как на товарищеском суде, вынесла приговор, который обсуждению не подлежал: «Из Димки Подусова, кроме как пьяницы, ничего не выйдет».

       Димка уехал в техническое училище получать специальность на жизнь. В комнате общежития обитало тринадцать развеселых, оторвавшихся от отцов, парней. Средств на бурную жизнь не хватало, все дружно работали на разгрузке вагонов с углем и так же дружно и легко расставались с деньгами.

       Судьба как-то незаметно вывела Подусова из-под приговора ябедницы отличницы. От нечего делать в перерывах между уроками в училище он прочитал объявление о наборе в спортивную секцию борьбы самбо. Это объявление звало к чему-то новому неиспытанному им. Вечером Подусов уже был в спортзале. Ребят набралось тесно, но через пару занятий исчезла половина, а еще чуть поздней остались единицы.

       Подусов вспомнил о письмах школьных друзей. Достал из старой сумки связку запылившихся писем. Парни докладывали ему об ушедших в глубину времен о  своих победах и выпитых бутылках. Одноклассница Нелька, ребята ее звали в младших классах «Редькой», а в старших «Алешкой» за ее не обидчивость, веселость, верность мальчишеским проказам, написала большущее письмо полное воспоминаний о школе, учителях, сообщила многие новости и свое мнение о прочитанной литературе. Письмо было детское наивное, но как-то обратило Подусова на самооценки. Подусов узнал, что он не плохо танцует, по крайне мере Нельке нравилось, на него обращали внимание школьные девчонки, что для Димки оказалось новостью. Притесненный учителями он не очень себя жаловал.

       Спортивное ближайшее соревнование Подусов выиграл. Поделился новостью со своей корреспонденткой. В ответ получил десяток слов поддержки и признанием в мечте стать учителем литературы. Нелька, почти отличница, на вступительных экзаменах в институт сразу после школы, растеряла свои знания всего на один балл. Девчонка получила свой первый жизненный суровый урок.
       Психологическую рану разбередили одноклассники. Славка Останин, став студентом сельскохозяйственного института, на танцах в клубе отказался с Нелькой танцевать, заявив: «Здесь мелко». Она ему по-ребячески ответила: «Сельскохозяйственная крыса». Класс раскололся на учащихся и трудящихся. Кто-то уходил по жизни вперед.

       В нахлынувших воспоминаниях под Димкой Подусовым гремели колеса товарного состава. Эшелон призывников катился вторую неделю с уральских гор на восток. Мелькали через широко раздвинутые двери сибирские города, степи, березовые колки на горизонте, придорожные дома с их коровами и собаками, почерневшие стога сена, болота, проносилась чужая жизнь, какой-то своей гранью входила в плоть Подусова и летела с ним дальше, как бесплатный пассажир. Проносившееся пространство заполняло юношески чистую память навсегда, и это называлось знанием жизни.

       Подъемы и отбои, строем в столовую и на дежурство, парады и наряды, марш броски с полной солдатской нагрузкой, лишение свободы передвижения Подусов воспринимал как должное для мужчины дело, без надрывных жалоб и стонов. Но, оставаясь один на посту среди ночи и холода, думал о себе: «Отстаю по жизни от ребят, три года службы, Славка к тому времени уже инженером станет, а ты так и останешься слесарем, неужели не способен набольшее?»

       Подусов набросился на книги. Библиотекарь солдатского клуба была удивлена настойчивости молодого солдата.
       Нелька после провала в институт уехала с родителями в угольные края могучей Сибири, работала на почте, добывала трудовой стаж. Ее письма приходили часто, Подусов ждал их уже с нетерпением и надеждой. Бывшая одноклассница сообщала новости, среди выпускников класса появились мамы и женатые дяди. Нелька с Подусовым в письмах все еще считали себя детьми, которым нужно набраться опыта и уверенности в жизни. Ответные его письма она получала с радостью и криками и отвечала с некоторым удивлением: «Димка, какой ты стал, все хочешь знать».

       Они оба вселяли друг в друга уверенность.
Однажды весной, когда Нелька сочла, что она приобрела достаточно трудового стажа, прислала решительное письмо Подусову: «Захват крепости педагогический институт назначается на август текущего года». Подусов не сомневался в ее способностях, хотя она все еще оставалась чистой наивной душой, но уже через тысячи километров чувствовалось желание победить.

       Сержант Подусов коротал время ночного дежурства на командном пункте, подперев плечом какой-то сейф, дремал. Его толкнул в бог товарищ:
       - Димка, тебе письмо пляши.
       - Какое письмо. Ночь на дворе.
       - Ну, ты даешь сержант, что всю ночь проспал на этом сейфе? Конец смены. Почта. Письмецо от твоей любимой одноклассницы.
       - Какая она любимая, друг юности.
       - Рассказывай, разве можно писать столько лет девушке и не объясниться?
В роте, как в деревне, все всё знали, кто кому пишет и кто от кого получает письма.

       Подусов вскрыл конверт. С листов исписанной бумаги звенели студенческие песни: «Нас курами и утками не кормят повара…», «…луна далекая планета…», целая антология студенческих песен, как будто Нелька не первокурсница, а, по крайней мере, третьекурсница.
       Письмо искрилось и плясало, переполненное радостью победы. Информация переполняла бумагу. Подусов представил разгоряченные веснушчатые щеки, толстую рыжую косу за спиной, склоненную на бок голову, улыбку, большие карие глаза и всю ее кружащуюся в вальсе, как на школьном вечере. И тут же в письме сообщалось, сколько человек в группе, как интересно на жестких нарах в колхозе и какая картошка на полях при сплошном дожде.
       Все было сумбурно, непоследовательно, все выкладывалось закадычному другу без оглядки – все равно все поймет правильно. И среди этой трескотни фраза: «в этой радости есть и твоя заслуга».

       Друг увел строй солдат в столовую, оставив Подусова одного у злополучного сейфа. На дневную смену заступали офицеры, суетились, настраивая под свою голову наушники, солдаты новой смены. Нужно было уходить. Подусов тихо радовался нелькиным успехам.
       - Как твоя одноклассница? – окликнул Подусова друг.
       - В институт поступила.
       - Вот, молодец девка, не все танцы в голове. Сейчас твоя очередь доказывать.
       - Еще два года нам с тобой здесь доказывать, если нас никуда не перебросят.
       - Ты чего хнычешь?
       - Я не хнычу, я считаю.

       Нелька продолжала писать о своей студенческой жизни, тоска по школьным годам у нее несколько смягчилась, но в каждом письме была, как дежурная, фраза: «вот бы нам встретиться всем классом».

       Подусов демобилизовался, прошло пять лет после окончания школы, он преодолел в себе школьную неуверенность, сдал вступительные экзамены и был зачислен в университет.
Однажды, в светлом коридоре у окна, он стоял с группой новых знакомых, разговор шел о предстоящей поездке в колхоз.
 
       Увлеченный беседой он вдруг почувствовал на себе чей-то внимательный и неприятный взгляд. Подусов резко повернулся. На него смотрели с удивлением и каким-то страхом выпуклые глаза мытаря немецкого языка.
       Подусов сделал на лице какую-то дежурную необычную для него улыбку, вобрал в грудь воздух, и хотел шутливо гаркнуть на весь университетский коридор: «Их бин хойте орднунг!» – но передумал и отвернулся к окну.
       Встревоженные студенты, уточняли, что с тобой, и кто-то спросил:
       - Кто это был?
       - Да так, школьный учитель немецкого языка.
       - Чего же ты с ним не поздоровался?
       - Так надо. Иногда движения значат больше слов.
«Как он тут оказался? – думал Подусов, - не важно, - успокоил он себя, - я ему доказал, хоть и через пять лет после школы, кто сегодня дежурный».

       Переписка с Нелькой истончалась, чувствуя это, она писала: «скажу откровенно, что меня пугает иногда мысль, что ты можешь жениться рано и тогда я … не буду получать твоих писем».

       Они так никогда больше и не встретились после школы, ни классом, ни в отдельности, но письма, которые они писали, друг другу в течение шести лет укрепляли их шаги в жизни.
 
       Оборвалась их почтовая связь. Они расстыковались, как два космических корабля, выполнившие свою программу, их полет продолжался на разных жизненных орбитах. Они были уверены в своем выборе.

       Подусов смотрел на стопку запыленных выцветших конвертов и удивлялся: «как это они смогли сохраниться? – ведь жизнь меня так бросала…». Видно судьба, - пробурчал он себе под нос.
       Эта вторая виртуальная встреча вновь вернула Димке Подусову уверенность в себя и веру в планы на будущее.