11. Легенда о старом озере

Я тогда училась на первом курсе филологического факультета. И, как все «литераторши», была натурой романтичной и склонной к фантазиям. Как, впрочем, и мои подруги. Часто, собираясь вместе у кого-нибудь дома, а иногда и в аудитории, специально задерживаясь после занятий, мы разыгрывали целые представления, воображая себя героинями того или иного романа. А в первый раз это получилось как-то само собой, когда вместо студенческих аудиторий сразу после зачисления в университет мы оказались на уборке картофеля в одном из живописных мест области.
Не знаю, сохранился ли в центре того села старинный дом из красного кирпича, бывшая дворянская усадьба. Во время нашего пребывания в деревне в нём был сельский клуб. И внутри здания ничего не напоминало о прошлом великолепии. Но стоило выйти на улицу и, обогнув дом, увидеть старый фруктовый сад, как время будто растворялось, пропуская нас в девятнадцатый век.
С тех пор многое здесь изменилось: ветви деревьев, обтянутые морщинистой корой, напоминали скрюченные артритом старческие руки. Но заросшая травой дорожка, похрустывая остатками гравия, как и прежде, спускалась к ручью, перегороженного плотиной, возле которой когда-то устраивалась купальня.
И перекинутый через речушку выгнутый мостик, должно быть, сохранился с тех самых времён. Именно на нём, держась за шаткие перила и глядя на бегущую прозрачную воду, мы с подругами  впервые вообразили себя «тургеневскими девушками»...  И читали друг другу свои первые стихи, которые рождались тут же под шорох опадающих листьев:
Лес как будто не тот, что мы видели летом.
В нём всё пело тогда: птицы, травы, цветы.
А теперь будто разом утратил приметы
Он себя самого. И в тревоге застыл.
Из симфонии звуков остались две ноты:
Шорох листьев опавших да скрипы сосны.
Да, забывшись, в кустах  вдруг протинькает кто-то,
Словно пробуя голос  для новой весны.
Или сочиняли стилизации под романсы девятнадцатого века:
Как тихонько захлопнулась дверь!
Воротить? В шутку всё перевесть?
На колени упасть: только верь,
Что люблю, что я твой. Вот я весь!
Весь я твой, непутёвый такой.
Есть любовь, остальное – слова.
Рук коснуться горячей щекой
И запястья её целовать.
Целовать, целовать вновь и вновь.
Но ушла!.. Только хмель по утрам.
Только сердце не тронет любовь…
Так загар не ложится на шрам.
Начатая на «картошке» игра продолжалась и в университете. Впрочем, эпохи менялись строго по программе литературы. И мы иногда так «заигрывались», что могли перепутать, где реальность, а где вымысел, о чём написал классик, а что придумали сами.
Вот с такой «подготовкой» и подошли к главному в летней сессии экзамену по русской литературе конца восемнадцатого – начала девятнадцатого веков. До него оставалось всего несколько часов. Принимал экзамен преподаватель, которого боялись все первокурсники, поэтому решили готовиться «до последнего».
Мы собрались на квартире, которую снимали две мои подруги. Вернее, это была не квартира, а маленький домик, от старости почти вросший в землю. Он состоял всего из одной комнаты, крохотной кухоньки да сеней. И был лишён каких-либо удобств. В холодное время года топили печь, еду готовили на электроплитке, а за водой ходили к роднику, который, к счастью, был всего метрах в ста от дома.
Много позже, как-то гуляя по старому городу, я очутилась возле этого родника. Но не со стороны дома, где жили мои подруги, а с противоположной. Там от дороги, спускается к нему старая деревянная лестница со ступенями, полустёртыми тысячами ног, и такими же деревянными поручнями, отполированными тысячами рук.
Внизу, возле самого родника я обнаружила на влажном блестящем камне кем-то забытую или заботливо оставленную тёмно-зелёную эмалированную кружку. Выпив ледяной, сводящей зубы воды, я села на один из лежащих неподалеку валунов и, вытащив заветный блокнотик, с которым в то время не расставалась, почти без помарок написала:
Рождённый в недрах бурой глины,
Камней зелёных и корней,
На дне овражка в путь недлинный
Бежит-торопится ручей.
Я выберу валун посуше.
Присяду. И взгляну, куда
Вдоль покосившихся избушек
Спешит прозрачная вода.
Мой город там, вдали, где башни
Подъёмных кранов, шум и пыль.
А здесь – как будто день вчерашний,
Исконно-русский быт и стиль.
Там город мой растёт. Но корни
Симбирска здесь. Живой родник
Веками поит их и кормит.
И город мой к нему приник.
Сюда знакомою тропою
Идут испить издалека…
И мне покажется порою:
Мой город здесь. У родника.
Но это было много-много позже. А в тот день я пришла в старый дом, в котором мои подруги жили одни (молодой хозяин, недавно получивший дом в наследство, уехал на заработки куда-то на Север). 
В их распоряжении также был огромный сад, который очень напоминал тот, помещичий, – такой же старый и запущенный. И точно так же он спускался к воде. Но не к речке, а к заросшему тростником и затянутому ряской, озеру, которое питал родник. В саду росли не только привычные в нашем климате яблони и вишни, но и сливы, и даже абрикосовое дерево.
Под его раскидистой кроной стоял деревянный, потрескавшийся от времени стол, окружённый такими же старыми и ребристыми скамейками. Там и расположились мы со своими учебниками.
И не вставали, пока долгие сумерки ни перешли в ночь. Только тогда вспомнили, что целый день ничего не ели… Подруги занялись ужином. А я оправилась подышать перед сном свежим воздухом.
 Полная луна светила так ярко, что я без труда добралась до озера, где, сев на низкие мостки и опустив ноги в прохладную воду, слушала лягушечий хор. И, уже собравшись, было, возвращаться в дом, вдруг заметила на противоположном берегу бегущую к пруду фигуру.
Это была девушка с распущенными волосами в длинном белом сарафане или ночной сорочке. Она остановилась у самой воды и принялась что-то быстро шептать. Мне показалось, что она молится.
Нас разделяли не более двадцати метров, но девушка как будто меня не замечала. Вдруг она вскинула руки вверх и бросилась в пруд. Я удивилась, что она нырнула прямо в платье (меня, что ли, постеснялась?), и решила посмотреть, как она теперь выйдет на берег.
Но поверхность воды уже успокоилась, а девушка всё не выныривала. Я подошла к самой кромке воды, посмотрела в камышах, заглянула под мостки и вдруг с ужасом поняла, что не купаться приходила сюда незнакомка.
Я, что было духу, побежала в дом. Не знаю, как подруги поняли мой сбивчивый взволнованный рассказ, но одна из них сразу позвонила в милицию. Приехавший наряд я проводила к тому месту, где видела девушку.
Два молодых милиционера с большой неохотой полезли в воду. А третий, что остался на берегу, уточнял у меня, где и как всё происходило.
Ныряния ничего не дали. Послали в ближайшую пожарную часть за баграми. И почти до самого восхода солнца прочёсывали ими камышовые заросли.
Потом, так и не найдя тело несчастной девушки, два промокших и продрогших милиционера отогревались горячим чаем, сидя на кухне. А третий в комнате брал у меня показания.
«Вы знаете, что бывает за ложный вызов?» – спросил он, закрывая папку.
Я промолчала, потому что и сама уже понимала, что зря подняла эту тревогу. Наверное, девушка вынырнула где-то в камышах и ушла другой дорогой. А я просто не заметила. Милиционер взял лежащий на столе раскрытый томик Карамзина и прочитал вслух:
– «Бедная Лиза». Понятно! Заучились, девушка. Ладно, на первый раз привлекать вас не будем. Напишем, что всему виной галлюцинация, возникшая в результате умственного переутомления на почве подготовки к экзамену.
– Спасибо! – сказала я.
А как только милицейский УАЗ отъехал от дома, побежала на берег пруда. Солнце уже встало, и всё выглядело совсем не так, как ночью. Вон та тропинка, по которой она спускалась к воде…
Погодите! Где же мостик, с которого она нырнула? И с моей стороны нет никаких мостков! А я ведь точно заглядывала под них, когда её искала…
Я стала лихорадочно вспоминать, как выглядели берега, когда приехали милиционеры. И оказалось – мостков уже не было! Выходит, я видела их только когда видела и девушку. А это значит… чёрт меня возьми, что же это значит?! Я была в совершенном смятении, но подругам ничего не сказала.

…Экзамен сдавала последней. Наверное, не стоит и говорить, что мне досталась «Бедная Лиза»… Потом я помогла преподавателю донести книги и бумаги до кафедры литературы. А там, глядя на корешок томика Карамзина, решилась рассказать ему свою ночную историю.
Он выслушал меня, не перебивая. Затем, подойдя к шкафу, достал из него довольно толстый том  и, найдя нужную страницу, подал мне: «Читай».
Это была легенда. Вот она, почти слово в слово.

ОЗЕРО МАРИШКА
Когда-то на берегу этого озера жила красавица Маришка. Возле её дома всегда собирались девки и парни водить хороводы. Был между парнями молодой извозчик Иван Кучерявый, красавец и музыкант. Он играл на гуслях так, что девки бросали хоровод и заслушивались его. Всем Иван был мил, но для него была дороже всех Маришка, которая его тоже крепко полюбила.
Вскоре, однако, пропал Иван, и пришлось Маришке от девок прятаться, потому что над нею стали смеяться. Не пережила красавица позора, бросилась в озеро и утонула. Искали её там – не нашли. С тех пор озеро называется её именем.
Долго горевал Иван Кучерявый, когда вернулся домой. Бывало, среди озера, на лодке остановится, заиграет на гуслях, а к нему выплывет из воды Маришка и садится на край лодки. Он ей играет, а она обнимает его и в воду манит. Так и сгинул Иван – исчез бесследно. Должно быть, Маришка его сманила в озеро.

…Много лет прошло с той ночи. Давно уже нет моего дорогого учителя. А я до сих пор не знаю, померещилась ли мне та фигура, или я действительно видела дух бедной Маришки.


    Рассказ опубликован в книге "Один из вариантов жизни" (Ульяновск, 2005 год)