Волшебница

(Записано со слов очевидца. Имена по его просьбе не используются)


Мдя - с. Жизнь….. очень странная штука. Но как не нарезай орбиту обстоятельств, а все в ней закономерно. И рождение и смерть. Только расстояние между Жизнью и Смертью спрессовано Временем так, что кому то из нас отведено в нем провести множество дней. А кому то и секунды не прожить. Странно это все и не понятно.  Но все-таки, промыслительно.
С чего начать этот рассказ, даже ума не приложу. Началась  эта история, как и множество других  в жизни историй, с неожиданной встречи с одним человеком. Где и когда, спросите вы? Но разве это так важно. Бывает так, что и не планируешь никаких встреч или разговоров, а все само собой  происходит. Происходит, тревожит душу и оставляет в ней неизгладимый след. Заставляет задуматься над неизведанным ею еще миром. Миром темных духов. Случилось это не так давно, в наше уже запредельно информированное время, а забыть ее все не получается. Но ведь Правда, она всегда неудобным камнем под ноги ложится. И как не старайся ее не заметить, но не получается ее обойти. Обойти  или объехать. Но потому  она и Правдой зовется, что поперек лжи или людского страха ложится. Да человеку  жить помогает. А началось все в один прекрасный день.
Встретился мне однажды один седой человек. Ну, мало седых людей на свете, скажете вы? Так то оно так. Но было в его взгляде что то такое, что невольно притягивало к себя внимание. Типа, голода души, что ли. Не могу точнее сказать. Как будто рвалось из его души некое слово, но он сдерживал его из последних сил. И это усилие невольно  выражалось в его взгляде так, что это было заметно и невооруженным глазом. И все тогда само собой получилось. Без всякого интереса или начала. Присели мы с ним на лавочке, разговорились, а там такая история на поверхность выдалась.
Начал он свой рассказа издалека:
- Да, мил, человек. Совсем я седой стал, да и годков мне уже далеко за 80. А видишь, как  жизнь сложилась. Силы еще есть и здоровьем Бог не обидел. А вот болит душа за одно дело, хоть плачь.
-Так Вы расскажите – поспешил я ему на помощь. - Оно все легче будет, когда с кем поделишься.
-Так то оно так. – Грустно покачивая головой, сказал он. – Но бывают в жизни такие обстоятельства, о которых простому человеку и не расскажешь. Засмеют! Или в психушку отправят.
Заинтересовал он меня:
-Ну, насчет этого не переживайте. Я в силу своей профессии много чего выслушал и разного насмотрелся. Смеяться над людьми не имею привычки. А с беспредельными психушками в нашей стране давно покончено. Не то время нынче. Не 37 – й год на дворе.
Посмотрел он на меня искоса, качнул головой и говорит:
-Хм… Молод ты парень, что бы о том времени рассуждать. Да и ветер перестройки вашему поколению совсем голову замутил. А я тебе так скажу. Нет в ней, в этой жизни черного или белого. Все в ней сливается так, что порой и не разглядишь, кого цвета беда или радость приходит.
Помолчал он немного и продолжил:
-  Родился я в одной деревне, под Москвою. Там же и школу думал закончить, а тут и Война нагрянула. Некогда стало книжную премудрость изучать. Пришлось житейскую мудрость    сапогами  мерить. Да солдатским лаптем ее кашу хлебать.
- Да уж. – Вздохнул я в унисон я с ним. – Вашему поколению досталось, будь здоров.
Усмехнулся солдат в усы:
-Ты, мил, человек лучше слушай, да не перебивай. Ваш заморский бубль – гумм, штука вкусная, да бестолковая. Нам старикам его сладости не понять, а вам нашей горести лучше б и не видеть. Она как яд разъедает душу. Да тело корежит. Так вот думаю. А случилась моя болячка в аккурат после войны. Откатал я ее на своих двоих от первого выстрела, до последнего. И досталось мне от нее впечатление, что не в боях или потерях она проходила, а в том, что надо день и ночь, куда то идти. Каждую минуту или секунду идти, топтать дорогу. И нет той дороге ни конца, ни края. Но хоть и досталось мне служить в разведроте, да Бог миловал. Ни одного тяжелого ранения за всю компанию. Ни одного дня в госпитале. Так только, легкие царапины, да жидкий понос в штанах, при артобстреле.
Усмехнулся солдат, прикурил папиросу и дальше двинулся, в глубь своих воспоминаний.
- Закончил я с войной свои счеты, да по месту формирования части решил и жизнь мирную продолжить. Стояли мы тогда в Молдавии, недалеко от Карпат. Года полтора прошло с той поры как мы там высадились, не меньше. Обжились быстро и с  местными жителями начали рука об руку налаживать послевоенное житие – бытие. Климат там был хороший. А для солдата он и вообще был живоносным. Война те края только крылом разрушений задела. Так что работы было не много, а солнца и фруктов хоть отбавляй.  Раненые быстро поправлялись, а тем, кто был здоров, среди женского контингента было полное раздолье. Так оно и понятно. Мужиков то сколько полегло тогда, страсть! А я в тот момент   был на пике своей молодости. На танцах  мне отбою от молодух тогда не было. Выбирай - не хочу. Но приглянулась  мне там одна молдаванка. Да что ты! Не девка, огонь! Черные как смоль волосы. Глаза -  в два неба глубиной. Зубы как будто из белого мрамора выточены. Лицом тонкая, что та античная красавица. Смуглая. Стройная. Голос как колокольчик. Ну, одним словом, влюбился я в нее  по самые уши. Суть да дело, решил я с ней и судьбу свою связать. Понравилась она мне, хоть плачь. Начал я на свиданки к ней бегать. Дело молодое, независимое. Недели через две собрал вещички, да к ней и переехал. В деревне пошушукались немного, да и забыли про нас. Послевоенное время, оно мало чего запоминает, да все прощает. Горе – не радость. Долго сердце теребит, а потому и прощение для многих поступков терпит.  Вот. Ну, пока там тары – бары растобары, дело у нас сладилось. Начали жить вместе, да к свадьбе готовиться. И все б оно ничего, да понимаешь, достался мне от отца дар один. Крепкий сон. Да такой, что хоть из пушки над ухом пали, все нипочем. На фронте  бывало мне бойцы, все завидовали. Как тихая минутка выпадет, так я уже на боковую заваливаюсь. Хоть в окопе. Хоть в болоте. Хоть в снегу. Может, по этому и здоровьем никогда не жаловался. Кто его знает? И вот, понимаешь, прожили мы с ней месяц душа в душу. Любила она меня крепко, сразу было видно. Прям, души не чаяла. Ну и я от нее не отставал. Все было хорошо. Да вот на беду однажды ночью как будто кто в бок меня толкнул. Проснулся я. В хате темно, луна в щели ставен пробивается, а моей  «Молодки» под боком нет. Ну, думаю, может до ветру вышла. Встал, было, следом за ней, глядь, что такое? А дверь в хату на крючок изнутри закрыта. Открыл, вышел в сени. Да что ж такое? А дверь из сеней на улицу опять же  на крючок из хаты закрыта. Вот дела, думаю. Как же она из хаты вышла. Ну ладно. Может, думаю, какая нужда или  подружкиным дела за собой ее поманили, мало ли чего в жизни бывает. А паче думаю, может быть, у нее какой дружок появился, что она до него по ночам начала бегать. Так это чудно мне было. С одной стороны было видно что и впрямь любит. А с другой куда ей по ночам еще шастать? И как это она умудрилась к нему выйти и хату  запереть? Вот загадка. Настроение, сам понимаешь, хуже некуда. Но прилег я на кровать  и заснул как убитый. Прям, напасть у меня такая, хоть плачь. Как только голова до подушки, все. Как морфием лицо обдадут. Храпишь себе и в ус не дуешь.
Засмеялся тут боец, выдержал паузу,  прикурил от перовой папиросы вторую и дальше свою  повесть развернул:
- Да. Задумался я тогда крепко. На утро хмурый встал, чернее тучи. Моя «Молдаванка» все ко мне ластится да понять ничего не может. Мол, де, что случилось? Что мол, не весел, буйну голову повесил? А как тут не загрустить. Как не печалиться. Если решила с кем любовь крутить, так и скажи прямо. Надоел ты, мол, мне. Иди по добру по здорову. А если решила из меня оленя сделать, так это извините – подвиньтесь. Не тот калибр, вы, мадам выбрали. Ошибочка у вас вышла. Ну, да ладно. Поскорбел я в тот день, да думаю:
-Эх! Пропади все оно пропадом. Надо выяснить, что тут к чему твориться. Нечего тут валандаться. Прикинусь спящим, да посмотрю, что тут за катавасия творится. Одним словом начал я за ней присматривать. Но в первую засаду, промашка у меня вышла. Упустил я ее ненароком. Проснулся, глядь, а хата опять на все запоры закрыта. Окна ставнями загорожены, двери на задвижках стоят, а хозяйки и след простыл. Вот те на, думаю. Это что ж тут твориться то? На следующую ночь прикинулся  спящим, храплю как обычно, а сам сквозь веки за моей ненаглядной присматриваю. Ближе к полуночи, встала она с постели, одежду скинула и достала из за образов, какую то коробочку. Потом пошептала что то там на своем языке, села на табурет и помазала зеленой мазью из коробочки ножки табуретки. И что ты думаешь? Веришь, нет,  как жахнет волна ветра от табуретки,  и враз молдаванки не стало. Исчезла! Мать честная! Господи помилуй! Тут меня в пот так и бросило. Я хоть и комсомольцем на фронт пришел. И  рекомендация в партию у меня в документах числилась, но образок Николы Чудотворца, что маменька мне на фронтовую повестку дала, до сих пор со мной в кармане путешествует. С ним и помру.
Достал он тот образок, посмотрел на него ласково и мне показывает. Тот затертый до неузнаваемости был. Бумажный. Но сразу было видно, что не ради моды в кармане носимый. Вернул я его хозяину, а тот по третьей папироске прикурил, да усмехнулся мне в лицо:
- Это присказка, молодежь. Сказка дальше будет. Оторопел я тогда не на шутку. И чего только я на фронте не видывал, в каких передрягах не бывал, а такой напасти, что б человек в живом виде с глаз исчезал, не видел и не слышал. Струсил я тогда не шутейно. Думал ничего меня уже не возьмет в этой жизни. Уж сколько смертей видел. В каком дерьме не валялся, но такое…..Нет, что не говори, а жизнь странная штуковина. Вот. Ну, одним словом пропотел я в ту ночь намертво. Хоть простыни выжимай. А вот как заснул, ожидая свою «Светличку», уже и не помню. Помню, что ближе к рассвету она опять ко мне вернулась. Утром встал сам не свой. Виду не показываю, а на душе кошки скребут. Нет, думаю. Шалишь отрава. Не так просто разведку с толку сбить. Я не я, а дознаюсь, что там за зеленая дребедень в той коробочке обретается. Не может такого быть, что б простому человеку с глаз долой исчезать. Гадость это. Ладно. Слушай дальше.
Раздухарился я тогда не на шутку. Дрожь волною бьет. Готовлюсь. А сам дрейфлю, шо та баба при первой беременности. И вроде все ясно, а как оно там будет, кто его знает? Ну, суд да дело, легли спать. Я для пущего форсу крынку вина перед сном выпил и захрапел, что та лошадь на сеновале. Шума много, а нервы как струна натянуты.
Молдаванка по известному мне сценарию опять в полуночи достала свою коробочку, мазнула табурет и как будто ветром ее сдуло. Ну ладно, думаю. Хрен с тобою. Но что б советскому солдату в неизвестности дрейфить, не бывать такому позору. Встал след за нею, одежку какая на мне была скинул, достал из коробочки  той мази и начал мазать подножки табурета. Первый мазнул. Ничего. На второй кляксу посадил. Тишина. Третий замарал. Да вроде ничего. А четвертого коснулся только и как жахнет мне что - то в спину. Веришь - нет, я от страха чуть копыта не отбросил. Глядь. Мать честная. А я в ночном небе парю, да  звезды считаю.
- Ах. Ну да, да! Нечто подобное описывал известный писатель М.А. Булгагов. «Мастер и Маргарита». – Невольно перебил я его.
- Дурак он ваш, этот писатель. И вы все ненормальные, если такую дрянь читаете. А я так думаю. Шутки с той силой плохи. Хоть в романе. Хоть на яву. Так вот. – Продолжил боец.
Лечу я над землей то, а подо мной города огнями светят, да целые страны исчезают. Повеселел я душой. Ну, что ты! Такая красота с верху открывается, уму непостижимо. Свобода. Тишина. В душе холодок приятный.  Прошло так на мой прикид, минут 5 – 10, не больше. Вдруг вижу, что такое? Впереди показался океан, а средь него один остров. А к острову с разных сторон  всякие чудища движутся. Собаки, свинья, жирафы, обезьяны. Но только в таком виде, что и взглянуть на них страшно. И вижу я, что несет  меня прямо в их гущу. А у них там целая свистопляска намечается. Шабаш, короче, сатанинский. Так – с, думаю. Твою ж ты кочерыжку. Сюда то я удачно врюхался. А как ты, разведка, отсюда выбираться будешь? И что дальше делать, когда это свиное отродье твой неважнецкий фейс, в лунном свете увидит? Вот вопрос. Оружия у меня нет. А с голой задницей супротив такого контингента много не навоюешь. Но тут на мою удачу или беду, выскочила из той толпы моя «Незабудка». Да как закричит мне на встречу:
- Откуда ты тут взялся?!!! - Хвать меня за плечи. Развернула меня в обратную сторону  и как врежет мне кулаком в спину. Так я в сей момент, на своем табурете и оказался. Пот с меня градом катится. Руки ноги отнялись. Ничего не соображаю. Только задним умом петрю, что настал последний мой день. Раз уж я в такую историю вляпался, не жилец я на белом свете. Вот так вот.
Прикурил он еще одну папироску, улыбнулся чему - то своему, посмотрел на меня ласково и говорит:
-Ну, что, комсомол не дозревший. Дальше рассказывать или на этом успокоишься?
- А откуда вы знаете, что я в комсомоле состоял? – Удивленно спрашиваю его я.
-Хм. Молодой ты еще и парень вроде бы не глупый. А сразу видно, что свой ты человек. Живой. Душевный. А в нашей стране таким дорога то и была одна. Комсомольская стройка, партия, да всенародное благо. Ну, знамо дело, что потом все рухнуло. Это уж видать, так народу нам было написано. Строить непонятно что и не понятно для кого. А все - таки сила на нашей стороне была. Как думаешь? – Спросил он меня хитро прищурив глаз.
- Сила силой, батя. А Веры ведь не было.
- Ну, много ты знаешь, молодежь. В чем она была, наша Вера то. На фронте бывало при артобстреле ни один из бойцов, почему - то труды Ленина не поминал. Крестились все в тихоря, да Матерь Божью звали. Кто как. Кто про себя. А кто в голос плакал. А в атаку как подниматься, так это первым делом политруки за Сталина начинали кричать. А потом такой мат понимался, что хоть святых выноси. А как смерть свою привечать? Как думаешь? Легко? Весело?
 -Нет, бать. Думаю, что не легко.
-Вот и я про то же. Так что про  то, где  Вера у нас тогда была,  это ты лучше в своих умных книжках поищи. А мне она от родных досталась. Да под пулями только крепче стала. Без базарной показухи, это верно. А я так думаю. Не тот поп, кто через каждую минуту креститься. А тот, кто и в смертный час, за Веру, людей и Отечество  жизнь готов свою положить. Так вот думаю.
Помолчали мы немного. Он пыхнул папиросным облаком и дальше продолжил рассказ:
- Ну, вот. Оклемался я тогда маленько, а тут и молдаванка моя объявилась. Обдало меня опять воздухом, она на табуретку  и уселась. Глянула на меня злобно и говорит:
- И за каким это лядом тебя туда понесло?
- Хм. - Думаю. – Ты, лярва, перекатная, с бойцом Красной Армии, не с того конца разговор завела. Нет, думаю. Не дам я тебе шанса уйти от ответа. Так вот, понимаешь, говорю, решил посмотреть на твоего ухажера. Думал, может где вы с ним милуетесь, а я ни сном, ни духом.
Засмеялась она в голос.
- Ой. Не смеши меня, голубок. Не смеши. Все ты видел, все ты понял.  Не жилец ты более на этой земле. Но сам на себя и пеняй.
Ну, ладно думаю. Не жилец так не жилец. А дай-ка, думаю  все ж проведу я, разведку боем. Гляну, как там и что творится. Не зря ж я по небу  летал. А вдруг где пригодиться такая возможность.   
- А что – говорю – заметили меня там твои друзья - товарищи?
-А как ты думаешь, мил – человек? – Отвечает мне она. - Немного еще времени и они все тут будут. Судить тебя будем за то, что посмел нарушить наш праздник.
- Хм. - Отвечаю  ей. – И часто ты там бываешь?
- А вот пока мазь в коробочке не кончится. Хоть каждый день туда летай.
- И что ж это за мазь у тебя такая обретается. От колдунов что ли тебе досталась? Или сама ее сварила?
Засмеялась она тогда  в голос.
- Колдовская, говоришь? Колдуны. ведьмы, вурдалаки, вампиры, шаманы и знахари  все это мелочь никудышная. Я же Волшебница!
-  Как это? – Удивляюсь я ей в лицо. - Разве колдуны и ведьмы не вашего числа люди.
- Нет, - отвечает она мне. – У нас, как и у христианской Церкви есть своя иерархия. Кто больше людей за всю свою жизнь погубит, тому и чин выше.
- А  тебя значит, за какие заслуги Волшебницей кличут? – Интересуюсь я.
-Эх! – Вздохнула она. – Полюбила я тебя не на шутку, солдат. – Пригорюнилась она.  Руками лицо закрывает, чуть не плачет. – Думала, поженимся с тобою, деток нарожаем. Думала, поймешь ты меня, да вместе будем там балы править. Но видать не судьба. А Волшебницей я стала, когда своих двойняшек заживо сварила и в ступе в мазь растолкала.
- Тьфу ты, пропасть! – Не выдержал теперь и  я. –  А дай - ка батя, и мне прикурить. – Сказал я бойцу и потянулся за папироской.
-Так тебе  вроде не положено дым пускать? – Удивился он. – Или и такие как ты, не всегда под одеждой заморский бубль – гумм в душе носят?
- Так ты батя, не всегда на одежду смотри. У нас на Руси не только одни вы в ветераны годитесь. У нас, куда не плюнь, кругом ветеранские звезды блещут. А насчет Веры, это ты верно сказал. Если ее кровью не сбрызнуть, так она все равно что чахлая ботва кажется. – Прикрылся я от ветра, как нас учил командир в спецоряде, прикурил папироску и дальше приготовился слушать.
- Это ж надо! –Удивился на то солдат. – Бывалый ты человек, сразу видно. – Обрадовался он. - Не зря я с тобой тут на лавочку присел. Почувствовала душа родную душу. И ласково так погладил меня по плечу.
-Ладно, говорю, командир. Давай дальше тронемся. А то у меня от  твоей истории в горле такой тухлятиной воняет, что аж сил нет.
-Эх! Это верно. – Крякнул он. – Такого дерьма я тогда хлебанул, что до сих пор тошно.  Ну, вот. Дальше дело быстро пошло. Зарезал я ее! Как последнюю тварь. Запорол на смерть и  не жалею! Двенадцать душ на мне числится. Ну, это из тех, что по разведке довелось снять. А эта сука - Волшебница, тринадцатой пошла. И вот веришь, нет, а  хоть и не жалко мне эту  гадину, что собственных детей ради бесовской жизни угробила, а вот болит душа. На войне там все понятно.  Или ты или тебя. А тут…. В тылу…. В мирной хате... Эх…. Вот и переживаю. Но хоть выговорился сейчас и то дело. А кому скажешь? Не поверят же, елки – моталки.
Помолчали мы немного, стряхнули с папиросок пепел, и разговор наш дальше тронулся:
- Понимаешь.  То, что меня вскоре кончать будут, это я и сам уже понял. Еще в то мгновенье когда по небу  голой задницей засвистел. Но ведь нас  с тобой так  учили, если помнишь. Сунулся, засекли, жди погони. А там как Бог даст. Уйдешь живым – молодец. Не подфартило – извини. Но тут главное опередить противника. Не дать ему свободы действия. Верно - нет? – Спросил он и получив мой утвердительный кивок головой в ответ, продолжил:
- Вот и я про тоже. Оклемался я от полета, да из под подушки достал трофейный штык-нож. Немецкий. Он со мной так и не расставался. Сон у меня крепкий был, ты же знаешь. Я поэтому его всегда рядом держал. На всякий случай. Вот он мне и пригодился. Одним словом срезал я свою молдаванку одним махом. Некогда мне было там уже рассусоливать. А паче как сказала она мне про своих деток, так веришь, нет, руки сами в ее сторону полетели. Я по старым  памяткам хотел, было ее осиновым колом  к полу пробить. Как вурдалака какого.  Но глянул, нет. Не подняться ей уже было. Голову я ей практически отрубил. Так только на тонкой кожице  у позвоночника держалась. Ну, тут дело горячее было, сам понимаешь. Руки в ноги и айда разведка следы заметать. И веришь - нет. Тут такая трихамордия началась, что душа из меня вон. Такая вонища в хате вдруг поднялась, сил нет! В печке как завоет! Как загудит! Хата как начала ходуном из стороны в сторону валиться. Ну, думаю все, хана мне. Явилась та орава бесовская. Крышка мне, не иначе.  Эх! Махнул я рукой. Помирать так с музыкой. Достал склянку с самогоном, разлил ее по полу и поджег. Чемоданчик прихватил с документами, да по нагому и выпрыгнул из хаты. Добежал до речки, на другой берег перемахнул и был таков. Вот с той поры и ношу эту болячку в себе. Да слава Богу, тебя встретил. Выговорился. Прямо на душе легче стало.
-Бывает, батя. Бывает. – Поддержал я бойца. - Рад за тебя.
Обнялись мы с ним по военному. Похлопали друг друга по плечам, да к расставанию приготовились.
-Ты мил человек поминай меня. Я уже старый стал. Помру видать скоро.
- Помянем батя, не переживай. А насчет смерти, так это никому из нас не известно. Кто из нас  вперед той тележки окажется. Ты или я.
-Так то оно так. Но мне, видать, окончательный вердикт подписан. А тебе еще жить и жить.  Ну, вот и ладно. Пойду я. А на последок, я тебе вот, что скажу. Мне та молдаванка перед смертью проболталась. Ты говорит в следующий раз, если в гости кому зайдешь, смотри на поддувало печки. Если оно летом  хоть на пять сантиметров открыто, так знай, наш это человек. С острова.
- Ну, что ж, батяня. И на том спасибо, что предупредил нас, дураков.
- Эх. Ребятки. И хотел бы я за вас жизнь снова прожить. Да не положено этого человеку. Каждый сам свою жизнь строит. А ты, если будет возможность, передай мою историю потомкам. Пусть знают, да бегают всякого демона. Хоть в человеческом обличии. Хоть в книжном. Гадость это. Нет у них добра. Только Смерть, Злоба да Предательство. Так и предай. Нет за их словом  ничего доброго или хорошего. Демоны они, одним словом. Враги людей.
- Будет возможность, предам отец. Не переживай.
-Ну, вот и ладно. – Обрадовался он. – Тогда будь здоров. Не поминай лихом. Разведка свое дело сделала. А там,  Бог мне судья. Что заслужил за то и ответ держать буду.
Обнялись мы с ним в последний раз, да разошлись по разным сторонам. Где он теперь, мой солдат боевой? Кто знает? Кто ведает? А я вот что думаю.
Рано или поздно, но каждый из нас встретиться с той силой, что против Бога воюет. Рано или поздно спросится с каждой христианской души, как она готовилась к этой встрече. А вот готов ли ты Воин Христов к этой встрече, так это пусть каждый сам для себя ответ и найдет. А у нас получается опять, вот  такая, не придуманная история вышла. Хотите верьте. Хотите  нет.