Наука доброты Новелла

Вторая книга романа-эпопеи "Милосердие" - "Санинструктор". Повествует о ратном труде женщин России на полях сражений в годы Великой Отечественной Войны. Отрывки из романа.


                "Наука доброты". Новелла

Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым...

Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!

Юлия Друнина "Бинты".


1942 год. Восточный фронт.

Он лениво наблюдал за этой фигуркой. Вот уже полчаса, не меньше, этот неугомонный русский, точно ящерица, ползал среди раненых и убитых. Издалека было видно не слишком чётко, но всё же Эрих обратил внимание, как санитар, словно покупатель в лавке мясника, деловито осматривал каждого лежащего с ног до головы, а иногда даже под тела засовывал руки. Одних, явно не понравившихся ему, оставлял в покое, других цеплял чем-то и волок в укрытие. И всё это делал почти без отдыха, сразу же возвращаясь за очередным.

Начинало смеркаться, мороз крепчал, но приказа не поступало, приходилось торчать в этой промозглой траншее. Он слышал, как кто-то рядом из их окопов постреливал в ту сторону и даже видел, как пули ложились в непосредственной близости от очередного раненого, поднимая фонтанчики земли и снега. Эрих знал, что желания подстрелить трудящегося санитара у этого "клоуна" не было, так, попугать ради шутки. Это наверняка их ротный придурок рядовой Вурмбах. Он частенько развлекался подобным образом, указывая "ориентир" к следующему лежащему, а санитару ничего не оставалось, как прислушиваться к его "мнению".

На их участке фронта существовало как-бы негласное правило - не трогать санитаров. Русские тоже неукоснительно следовали этому и у солдат в общем-то не было взаимной обиды. Каждый делает своё дело, только и всего. Эрих вздохнул и вытащил очередную сигарету. До войны он совсем не курил, только здесь, на фронте начал. Да и как не закуришь, если целыми днями торчишь на морозе? Не повезло, а может быть и повезло, когда его призвали в конце 42-го. "Старики" рассказывали, что в самом начале на настоящую войну мало что походило, наступали и днём, и ночью до этих жутких морозов. Совсем рядом раздался тугой резкий выстрел, так бьёт снайперская винтовка. Эрих лениво поднял взгляд. Он не видел куда целился стрелявший, но санитар, тащивший очередного "клиента", замер, словно прислушиваясь к чему-то. Чего же ты ждёшь, дурашка? — с усмешкой, подумал Эрих, — сейчас совсем стемнеет, заблудишься и в наш госпиталь приволочёшь. То-то смеху будет.

Зрение у него было неплохое, он вдруг заметил, как санитар, похоже, начал подёргивать своей ногой в большом толстом валенке. Это его заинтересовало. Внезапно раздался второй выстрел. Теперь он отчётливо увидел, как из другой ноги брызнул фонтанчик. А ведь ещё и разрывными стреляет, скотина! — он недовольно поднялся и заглянул за окопный излом, — ну так и есть, этот, из идейных, прислали на нашу голову, теперь ещё и доносить станет. В открытую побоится, знает, свинья, что сам в затылок может схлопотать "кугель".

Эрих протянул руку и снял с шеи спящего рядом Кранца бинокль. Настроил оптику и нашёл то место. Пропустив под мышки раненому длинную верёвку, другой конец санитар привязал за собственный пояс. Теперь он полз на животе, но очень медленно. То замирал ненадолго, то подтягиваясь на руках, двигался дальше. Der Mistkerl Переместив взгляд, Эрих витиевато выругался  - обе ноги солдата оставляли за собой тёмный, уже едва различимый в сумерках след. Но ещё удивляло, как такой маленький и хилый человечек тащит здоровущего "ивана"? Но вот санитар повернул голову на другую щёку.

Майн Гот! — он вздрогнул, — Да ведь это женщина! Эрих напряг зрение. Теперь он даже заметил, как из-под шапки у неё выбилась и волочится по земле длинная растрёпанная коса. Её хорошо было видно на грязном испаханном снегу. Это почему-то подействовало на него больше, чем перебитые ноги. Эриху вдруг стало тоскливо и захотелось побыстрее убраться отсюда, чтобы ничего этого не видеть. За поворотом послышались чьи-то возмущённые голоса, затем опять всё стихло. Очередного выстрела не последовало. Он облегчённо выдохнул. Достал помятую пачку и вытащил последнюю сигарету. Пока прикуривал, стемнело настолько, что всё пространство впереди начало сливаться в одну большую тёмную массу с "рождественскими" сполохами, красочно перечерчиваемую трассами пулемётных очередей. Холода уже не ощущал. Завтра же подам рапорт на курсы пулемётчиков, окончательно решил Эрих. За свою меткую стрельбу рядовой Руллер не раз получал солдатские награды и его ротный командир пообещал со временем направить на эти курсы, да всё что-то тянул. Раздалась команда освободить окопы для ночной смены. Впереди ждал тёплый блиндаж, пора глотков спиртного и горячий ужин, но предвкушения удовольствия не испытывал.

Начало августа 1942 года. Южные подступы к Сталинграду.

Трёх санинструкторов, Светлану, Катерину и А;лю распределили в соседние части, Марианну и Марию направили в ближайшее подразделение. Двое добродушных усатых санитаров отвели новоприбывших к большой обитой железом будке на колёсах. К их удивлению, там оказалось всё необходимое, вплоть до примитивного туалета. Степан тут же принялся растапливать "буржуйку". Геннадий, что помоложе, шутливо намекнул, что при соответствующем вознаграждении в виде "наркомовских", проблем с дровами и горячей водой у девочек проблем не будет. На этом и поладили к всеобщему удовлетворению.

Так начались фронтовые будни. Их рота в составе танкового полка уже двое суток находилась в небольшом распадке. Стояла поздняя осень,  боевые машины стояли прикрытые сверху маскировочной сетью. Раненых не было. В начале третьих суток, когда ещё не начало светать, девушек внезапно разбудил грохочущий шум танковых двигателей. Сизый дым выхлопных газов, едва различимый в редких вспышках ручных фонариков, расстекался по остывшей за ночь земле и уплывал в соседний лесок. Слегка развиднелось, когда прозвучала команда начать движение. В конце колонны шли несколько машин из ремонтно-восстановительных батальона. К одной из них и была "прикомандирована" будка.

Что такое настоящая война Марианна почувствовала несколько позже, когда, казалось совсем рядом, разорвался первый артиллерийский снаряд. Собственно говоря, самого звука она не успела расслышать. Лицо опалило жаром, что-то больно хлестнуло по ушам, после чего уже в мёртвой тишине, словно в немом страшном фильме, взметнулся фонтан огня, земли, дыма и ещё каких-то обломков. Но всё это не растворилось в воздухе, а согласно законам физики начало возвращаться на землю. Какая-то сила опрокинула Марианну на землю и швырнула под колёса машины. Затем, вероятно, от удара головой о землю, в ушах громко щёлкнуло и появился слабый звук, но что-то тяжёлое продолжало прижимать её к земле, к грязным скорчившимся листьям. Она с трудом повернула перепачканное лицо. Рот Геннадия яростно разевался, отчего его прокуренные усы смешно топорщились и прыгали к верху. Только теперь она начала догадываться в чём дело. К счастью, когда девушка полностью обрела слух и свободу, санитар почти закончил свой, довольно однообразный, но оттого не менее страстный монолог. На этом усатый спаситель решил, очевидно, что первый фронтовой урок выживания санитаркой усвоен, удовлетворённо прокашлялся и перевалившись на бок, потянулся в карман за кисетом. Марианна с благодарностью схватила его за край телогрейки и закрыла глаза, а в голове, гудевшей колоколом, насмерть перепуганной птицей билась единственная мысль: "Я жива!…Я жива!"

К вечеру девушки встретились живые и здоровые. У Марии на щеке краснела глубокая свежая царапина. Она торопливо глотала горячий чай и с возбуждением рассказывала, как натерпелась всего за день. А щёку поранила, когда протаскивала своего первого раненого под обрывками колючей проволоки. Марианна слушала подругу и чувствовала, что и сама не может отойти от всего этого ужаса. Страх когтями вцепился в тело где-то там, под сердцем, и не думал её отпускать. Мелькнуло сожаление, но не о том, что напросилась в санинструкторы, а о том, что пользы от неё теперь, видимо, будет, как от козла молока. К счастью, человек привыкает ко многому. Страх остался, но сжался до небольшого комочка и нехотя, но всё же позволял Марианне выполнять свои обязанности. Это уже потом пришла привычка…

* * *

"Кто назвал тебя тогда сестрою?
Нам теперь, конечно, не узнать.
Может раненый в бою далёком?
Только он тебя сестрою мог назвать".
(Поэт неизвестен)


Страшен, непостигаем танковый бой. Взрослые опытные мужики не выдерживали, что уж говорить о юных созданиях, по собственной воле оказавшихся посредине огненного ада. Временами, казалось, взрывался воздух, сверкал огнём и плевался расплавленной сталью, а земля, сама дрожащая от взрывов, не всегда успевала укрывать людей.

Как и обещал комбриг, денёк выдался горячим. Две танковые роты вышли на этот участок передовой. Июньская жара сделала почти невозможной биологическую жизнь внутри раскалённых машин, но вопреки всем законам природы люди продолжали сражаться. Немецкие пикирующие бомбардировщики постоянно кружились в воздухе, сменяя друг друга. Самыми уязвимыми мишенями оставались лёгкие танки БТ-7, БТ-9, к тому же оснащённые бензиновыми двигателями. Иногда было достаточно одного попадания бомбы или снаряда и он, словно в чудовищном карнавале, выбрасывал вверх ослепительный гейзер огня и дыма. Тотчас начинал рваться неизрасходованный боекомплект. Из обречённого экипажа обычно никто не успевал спастись.
Метрах в ста пятидесяти на глазах Марианны снарядом "удачно" снесло башню БТ-7го, он остановился и начал лениво дымить. Ещё минуту назад девушка тряслась от страха между траками сорванной танковой гусеницы, как неведомая сила в очередной раз вытолкнула её из укрытия и бросила к машине…

Ещё день назад командира танка мл. лейтенанта после окончания курсов назначили в 3-ю роту и это был его первый бой в составе нового экипажа. Ему сразу повезло дважды. За мгновение до попадания снаряда, внешней взрывной волной лейтенанта швырнуло головой о металл, он потерял сознание и рухнул на заряжающего. В следующее мгновение, словно бритвой, снесло башню. В верхней части задымило и набирающий силу огонь начал неотвратимо подступать к бензобакам и боеприпасам. Задыхаясь от напряжения и удушливой гари, Марианна на бегу натянула на глаза лётные очки…

Сколько раз потом с благодарностью девчонки вспоминали погибшего неделю назад Геннадия. Это он, неизвестно откуда, достал и обеспечил санинструкторов очками. Стёкла надёжно защищали глаза, т.к. даже при кратковременном прохождении огня без такой защиты зрачки глаз выжигались мгновенно.

Теперь всё решали какие-то секунды. Стараясь не думать, она с разбегу нырнула в обжигающую, дымящуюся дыру. Здесь Марианна уже привычно ориентировалась. Нащупала в темноте человеческое тело, обхватила рукой, подтащила вперёд и уцепилась другой за верхний наружный обрез. Заорав от неимоверного напряжения, с силой выдернула его наружу. В обнимку перекатилась с ним по броневому покрытию на гусеницу, уже оттуда скользнула на землю и как можно дальше оттащила раненого от горящей машины. От страшного напряжения всё её тело вздрагивало, а открытый рот судорожно хватал воздух. Казалось, никакая сила не заставит девушку снова лезть в нутро этого, пышущего жаром, чудовища. Но ещё не погасла над ней шестиконечная звезда, что-то подсказывало, что есть время, что может успеть.
Собралась с духом и вновь вскарабкалась наверх. Опустившись на самое дно, Марианна почувствовала под ногами что-то мягкое. Согнулась, на ощупь определила положение тела и ухватилась за комбинезон. Напряглась из последних сил и вдруг с ужасом поняла, что ни вытащить, ни бросить его она уже не в состоянии. Безвольно опустились руки, девушка растерялась, упуская последние секунды. Внезапно, словно услышав её мольбу, танкист зашевелился и сам начал выбираться наружу. Не помня себя от радости, Марианна почти одновременно с ним выкарабкалась на верх, но в последний момент зацепилась коленом за что-то острое и сорвалась головой вниз. Если бы не нога танкиста, то со всего маху она "приложилась" бы лицом к закопчённой гусенице. Сравнительно мягкая кирза с амортизировала удар и Марианна, больно скользнув носом по сапогу, очутилась на земле раньше его хозяина. В ту же секунду запоздавший взрыв взметнулся вверх, с лёгкостью рвя и испаряя металл с остатками человеческой плоти.

Чуть позже, вместе волоча безжизненное тело командира, заряжающий, коренастый, широкоплечий деревенский парень, на удивлённый вопрос санинструктора "Чего же ты ждал?", не нашёл в себе силы даже соврать. Не глядя на неё, смущённо пробормотал:

— Извини, сестрёнка, растерялся…

* * *

"Юнкерсы" безнаказанно снова и снова заходили на точечные цели, а высоко в небе превосходящие силы противника сковывали действия советской авиации, навязывали бои и тем самым лишали её манёвра. Экипажи тяжёлых танков оказывались более защищёнными, но только не от ошеломляющего пекла внутри бронированных машин. От высокой температуры у многих из ушей текла кровь, восприятие становилось несколько помрачённым и команды не всегда чётко и вовремя доходили до их сознания. Вследствие нарушения эксплуатационных режимов стали отказывать рации, после чего крайне осложнялась координация действий между подразделениями. Из-за плохой видимости на поле боя экипажи часто теряли друг друга из виду. Казалось, вот он, наступил тот предел, до которого человек может дойти, устоять и не сломиться.

Командир второй танковой роты капитан Барчук дрогнул первым, он приказал механику-водителю остановиться и сдавать назад в ближайшее укрытие. Несколько тяжёлых машин заметили молчаливые действия командирского танка и начали повторять его маневр. Общий строй разорвался, но большая часть "КВ" ушла вперёд. Волна плотного чёрного дыма заставила командира танка лейтенанта Сомова приоткрыть люк. Случайно обернувшись в сторону, он вдруг заметил среди разрывов снарядов, что в его направлении бежит человек. При очередных разрывах падает, встаёт, опять бежит, снова падает. Казалось, эта игра со смертью будет нескончаемой, на вот осталось несколько десятков метров и он узнал Марию.
До конца своих дней бывший танкист гвардия майор Николай Сомов сохранит в своей памяти, как разъярённой кошкой взлетела она на башню его танка. Он увидел перед собой огромные чёрные глаза с сохранившимися вокруг них кругами белой нетронутой кожи. Остальное - её щёки, нос, губы, уши представляли страшную, невыносимую картину. Они всё ещё продолжали медленно пузыриться, сворачивая кожу в мелкие красно-пепельного цвета струпья. Лейтенант видел в ярости оскаленные зубы и слышал жестокий, пронизывающий до глубины души крик этой девочки. Она обвиняла его, всех их в предательстве, в том, что оставили умирать тех, кто впереди, бросили их, ушли с поля боя.

Механик-водитель не дождался команды, и рванул танк вперёд. Экипажи соседних КВ видели, как их санинструктор спрыгнула с брони и танк, резко набирая скорость, двинулся обратно, туда, к покинутой им роте. Что-то изменилось в поведении людей. Словно очнувшись, наращивали скорость тяжёлые машины, одна за другой занимая прежний боевой порядок. Трудно определить, что экипажам давало силы, одно очевидно, не последнюю роль в сознании измученных боями людей сыграла и та частица надежды, подтверждение которой они постоянно видели в ходе сражений. Солдаты уверовали в то, что и в безвыходной ситуации их батальонные сестрички спасут, вытащат из подбитых и горящих машин. Танкисты постоянно ощущали их присутствие, да и многое происходило на глазах у всего батальона. Девушки отчаянно шли туда, куда и не каждый мужчина отважится - в самое нутро раскалённой коробки, готовой в любое мгновение взорваться целым арсеналом. А ведь там на полках лежало сотни снарядов, патронов, снаряжённых автоматных дисков.

Первой в бригаде так и погибла их Аля. Её война длилась ровно две недели. Девушка сгорела в танке, выполняя свой долг и была похоронена вместе с составом экипажа танка БТ-9 в одной братской могиле.

К исходу дня после тяжёлого кровопролитного боя танковая бригада продвинулась далеко вперёд и намертво закрепилась на новом рубеже. Машина появилась в сумерках. Из "виллиса" с заметным усилием выбрался комбриг. Он не дослушал рапорта командира полка, устало махнул рукой и припадая на одну ногу, подошёл к неровному строю экипажей. Сорванным, осевшим голосом поздравил солдат с победой, что-то ещё говорил значимое и тёплое. Люди слушали его проникновенные слова и мысленно находились на своём левом фланге, где в конце строя замерли санинструкторы. Отцы семейств и совсем молодые танкисты с горечью осознавали, что сегодня это была победа их Марии, санинструктора второй танковой роты.

Глава Штрафная рота.

Командир отделения ефрейтор Поволяев очень тяготился своим недавним назначением и очередным воинским званием. Уже второй месяц заканчивается, как он в этой штрафной роте и, тьфу-тьфу, ни одного даже лёгкого ранения, кроме оторванной мочки уха каким-то дурацким осколком. А вот с его отделением одна и та же история приключается. "Свежеиспечённого" ефрейтора в первом же бою или ранят или ещё что похуже, а у остальных ни одной царапины. Он подсчитал - оставалось продержаться всего одну неделю и весь шестилетний лагерный срок должны "скостить". Командир отделения, на чьё место его недавно назначили, должен был всего лишь месяц отвоевать в штрафбате. Не повезло парню, так же как и предыдущих, его смертельно ранили в первом бою. Уж лучше бы он свои четыре года в лагере отсидел, глядишь, жив бы остался…

Володя сидел на корточках, прислонившись спиной к автомобильному баллону и выкуривал последнюю перед сном "козью ножку". Спать не хотелось, да и как тут заснёшь, когда скорей всего завтра бросят на штурм каких-то укреплений, гори они ясным пламенем. Поколебался, свернул вторую и со злостью запретив себе думать о завтрашнем дне, мысленно перенёсся в тот довоенный год. В свой районный центр, на ту улицу в большой кирпичный дом. В одной половине, поменьше, жила его собственная семья, в другой постаревшие родители с семьёй старшего брата. Братья жили дружно, оба работали механиками на автотракторной станции. У младшего только второй народился, тогда как у старшего пятерыми не обошлось, ждали шестого. Жёны знали друг друга с детства, что ещё надо было для спокойного счастья? Никто не предполагал, что беда однажды заглянет и в их дом.
Поручили братьям, Николаю и Владимиру, срочно поставить новый двигатель на автомашину большого районного начальника. За светлое время не управились, а к вечеру сынишка Николая, восьми лет, со школьным товарищем заглянул. Вот и решили братья сбегать пообедать, а друзей посторожить оставили. Когда вернулись, в гараже гарью воняло, а пацаны молчат, соплями шмыгают. Оказалось, играли ребята в кабине да и запустили уже подключенный двигатель, а заглушить вовремя не смогли, а может растерялись. Долго ли мотор без масла да без охлаждения проработает? Перегрелся,"задрало" кольца и двигатель заклинило. Вызвали завгара, а тот и слушать не стал, сам перетрусил. Николая, как старшего, во вредительстве обвинил да заодно недостающие двести литров бензина приплюсовал. Тут же и позвонил кому следует.

Дома ещё ничего не знали. На следующий день вызвали обоих к следователю. Володька посмышлённей был, догадался, чем всё это кончится для отца шестерых детей. Пока шли он и решил всё про себя. У входа заявил, что первым пойдёт. Зашёл в кабинет и с порога "признался" во всех грехах, да ещё и лишнего следователю наговорил, чтобы уж точно никаких сомнений не возникало. А как вывели его под охраной, посмотрели братья друг на друга, так старший обо всём и сам догадался. Отвернулся, плачет…

Встал ефрейтор Поволяев, растёр окурок и побрёл "отбиваться". Мыслей никаких не осталось, подумал только, что от судьбы не уйдёшь и будь что будет. Ещё не рассветало, команду получили подниматься тихо, строиться и выходить. Там на рубеже и дожидались покуда совсем не рассветёт. Командир роты по цепочке передал: пойдёт впереди с политруком и чтобы не отставали и помнили - штык молодец, а пуля дура, всех не убьёт. В атаку молча шли. Им и раньше умные люди советовали не кричать. С "ура-ура" пробежишь не много, сорвёшь дыхалку, а до тех укреплений ещё ой, как далеко. То, что никакой артподготовки не будет, каждый штрафник знал - начальства снаряды бережёт. Одно только дух и поддерживало - сам подполковник первым в атаку пошёл. (приказ о присвоении этого звания ротный писарь ещё с вечера "проболтал".) А комиссара он всё же назад отослал, видно,"зелёным" ему показался, третьего дня, как из пополнения прибыл на замену.
Такого ещё никто не видел - штурм обычно командиры взводов возглавляли, но чтобы подполковник…

А ведь, ей-Богу, живым останусь! — отчего-то мелькнула на бегу мысль. По сторонам, впереди, сзади слышалось хриплое дыхание и дробный топот солдатских сапог. Вон, как командир перцу нам всем всыпал, а обгоняет его молодёжь… хрен угонится за ними…

Внезапно фонтаны земли глухими праздничными хлопушками начали взметаться где-то впереди, затем, словно отголоски, с лёгким кхеканьем мины рвались уже сзади, сбоку Поволяева, под ногами бегущих рядом с ним товарищей. Чей-то пол сапога с ослепительно белой сколотой костью плюхнулся впереди ефрейтора. Осознать или хотя бы удивиться он так и не успел, оглушающе рвануло совсем близко и Володьке вдруг стало отчего-то совсем светло, и отчаянно весело: Ага! Вон значит, как в Рай-то попадают! Кому расскажи…

В большой армейской палатке, оборудованной под лазарет, было тепло, печки топились круглосуточно. К исходу пятых суток Поволяев почувствовал, что наконец-то сможет встать, главное чтобы не подвела нога. В сознание он пришёл быстро, уже на следующее утро после операции. Женщина хирург сообщила ему, что родился в "рубашке", а точнее, в железной - удалили равно двадцать четыре осколка. Застряли не глубоко, но дел натворили немало, повезло, что на операционном столе оказался вовремя, опоздай минут на десять… А что касается "двадцать пятого", то он, словно заговорённый, остановился в полутора сантиметрах от сердца. Удалять не решились - слишком рискованно, даже консилиум по рации устраивали.
Можно было и так сказать - повезло ефрейтору, если конечно не считать отсутствия четырёх пальцев на правой ноге. Их срезало вместе с домашним шерстяным носком. Но огорчало Володьку больше всего-то, что управление в тракторах тугое, да и в хозяйстве не с руки, вернее не с ноги даже картошку копать. На перевязке медсестра рассказала, что жизнью Владимир больше всего обязан их санинструктору. Это она на плащ-палатке вытащила его с минного поля. Когда немецкие батареи открыли огонь, Света хотела с ним в ближайшей воронке переждать, да раненый на глазах кровью истекал. Так под огнём, почти до самого рубежа и волокла его, да сама не убереглась - осколком поразило в позвоночник. Не хватило до укрытия каких-то полсотни метров. Спасли и её, но главный хирург сказал, что ходить теперь вряд ли сможет.

Раненая лежала отдельно, за брезентовой перегородкой. Поволяев осторожно отогнул полог и увидел светловолосую девчушку лет восемнадцати. Большие тёмно-серые глаза не моргая глядели в потолок. Подошёл к кровати. Её взгляд опустился на вошедшего, что-то мелькнуло в нём, он понял, что Светлана узнала его, хотя и был весь в бинтах. Володьку под сердцем ровно второй раз осколком ковырнуло, почему-то невыносимо стало видеть вблизи совершенно беспомощную женщину. Он растерялся, не зная с чего начать, как увидел, что из этих "чаш-озёр" беззвучно потекли слёзы. Что произошло в следующее мгновение Поволяев и сам не мог объяснить себе, только время для него вдруг вновь начало отсчёт, как тогда, у двери в кабинет следователя. Он внезапно на одном вздохе принял решение - заберёт её с собой, увезёт в какое-нибудь село или деревню, а там, как Бог на душу положит.
Катя портила уже второй лист. Слёзы капали куда придётся и строчки от химического карандаша постоянно расплывались. Но прежде ефрейтору пришлось крепко уговаривать её подругу написать письмо под диктовку, у самого рука не поднималась собственноручно объявить приговор жене и детям, да и самому себе. Поволяев диктовал медленно, тщательно обдумывая каждую фразу, а Катя выводила строчки и удивлялась, как от этих простых слов не загорается бумага. Письмо получилось недлинным, в одну тетрадную страницу, а заканчивалось оно так:
"…Родная моя, постарайся понять меня и простить. Я ещё сильнее люблю тебя, люблю наших детей. Вы мне снитесь каждую ночь. Я знаю, что буду мучиться. Понимаю, какой это крест - инвалиду ухаживать за недвижимой. Но по-другому просто не могу. Я знаю, что ты меня бы не бросила. Дети бы от меня не отвернулись, я был бы в тепле и сытости. Но помня, что моя дорогая спасительница где-то одна, совсем беспомощная, страдал бы ещё больше. Это письмо последнее. Чтобы не мучить ни тебя, ни себя. Прощай родная моя. Устрой свою жизнь как знаешь. Я всё пойму. А односельчанам скажи, сыновьям тоже, что я погиб. Прощай."

* * *
p.s. Этот короткий текст - выдержка из подлинного фронтового письма. Женщина, которой оно было адресовано, дождалась внуков, замуж не выходила. Автор.
* * *

Глава Мария.

До того, как Бог создал небо и землю, повсюду царил хаос...
Сотворив мир, Всевышний воскликнул: "Только бы он устоял!"

Факелом взметалось в небо всепожирающее пламя, сплавляя боевые машины в единую бурлящую массу. Словно взятые на аббордаж галеоны, танки величаво дымили, уже безучастные к собственной судьбе. Но мир устоял... пока. Жестокие, непрекращающиеся бои обескровливали бригаду. Нехватало запасных частей, не всегда вовремя доставлялось горючее. В наступлениях учавствовала разномастная техника. Рядом с тяжёлыми танками в бой шли и лёгкие, и средние танки, что не могло не сказываться на выполнение тактических задач.
 
Марианна вышла из медсанбата, мечтая побыстрее добраться до постели. Уже подходя к будке, услышала позади себя частое дыхание, короткий взвизг и что-то чувствительное повисло на её плечах. Девушка обернулась. На неё восторженно глядели тёмные Марийкины глаза, лицо же скрывал белый ситцевый платочек. Впервые за долгое время она увидела в них неподдельную, искрящуюся радость. Подруга взволнованным голосом сообщила, что случайно в одном из выздоравливающих раненых узнала своего бывшего одноклассника Егора Соловьёва:

— Не поверишь, только вчера он мне снился, а тут на тебе! Мы последние полтора года в школе были "не разлей вода". Мечтали вместе поступить в Строительный, потом пожениться. Господи! Как давно всё это было!
 
Глаза у Марии потухли. Шмыгнув носом, она отвернулась.

— Так чего ты расстраиваешься, глупая, — Марианна схватила её за руку, — идём скорее, может ему что-то надо.

Подруга отрицательно покачала головой и медленно поплелась к будке.

— Марийка! — она догнала её, — Ну почему ты всё решила за Егора? Он что, обожжённых не видел? Или не узнал бы? Да ты и такая самая красивая у нас в медсанбате, от одних глаз многие с ума сходят, девчонки завидуют...

Только сейчас до неё стало доходить. Спросила строго:

— Ты что, ему даже не показалась?! Да человек только и мечтает тебя встретить, а ты носом крутишь? Чего молчишь?

Марианна заглянула в лицо. Глаза были сухие и горели лихорадочным огнём. Мария резко развернулась к ней:

— Прошу тебя, об этом никто не должен знать и в первую очередь Егор. А ещё я очень благодарна тебе, ведь это ты спасла его, — заметив неудомевающий взгляд, пояснила, — Ну, тот самый лейтенант из БТ-7-го, забыла, что ли? Мне ребята рассказали, видели, как за вторым нырнула, думали, всё, полыхнёшь со всем экипажем.

Она прижала подругу к себе, выдавила с отчаянием в голосе:

— Да ты сама не знаешь, что сделала. Не было на этом свете для меня ближе человека, чем он. Спасибо тебе, Марьяна, — Мария погладила её по щеке, — век не забуду!

Ближе к вечеру Марианна отыскала старшину роты у снарядных ящиков:

— Пётр Аристархович, выручите нас. Мы же знаем, вы всё можете достать. Курица очень нужна, вот так требуется, — она лихо провела ладошкой по своему горлу.

Старший сержант Скворцов неторопливо протёр ветошью замаслянные руки, подкрутил седеющий ус и хитро подмигнул:

— А петушка, часом, вам не трэба?

— Ой, да нам всё равно, лишь бы бульён был наваристый. Одного раненого надо поддержать.

Пётр Аристархович вздохнул, сообразив, что сморозил не по адресу, откашлялся смущённо:

— Кхм... Вот что, дочка, сегодня сама видишь, недосуг, к утру управиться бы. Вот завтра к ужину, — он чуть задумался, пошевелил губами, — занесёт вам мой "ординарец", студент. Кстати, давно  интересуется Катериной, так что ждите.

Острые боли в голове притупилась и не так донимали. Жизнь Егору казалась теперь удивительной, а будущее виделось в ярко-розовом цвете. Говорливые больные и вездесущие медсёстры уже не раздражали, а вовремя подсунутая "утка" и вовсе наполняла его душу ощущением чего-то необычного, которое вот-вот должно с ним приключиться. И оно явилось к нему. Медсестра ещё на днях поведала Егору историю его спасения и описала внешность той, что спасла его от неминуемой гибели. Всё совпадало - невысокая, стройная, короткая стрижка, волосы смоляные, кучерявятся. А в глаза лучше не всматриваться, как предупреждала сестра, потому как две "тёмно-карие вишни", тонкие нервные черты лица и маленький греческий носик уже не одного раненого повергли в глубокую депрессию.

Девушка подошла к постели и поставила на тумбочку что-то завёрнутое в шинельный лоскут. Тихо поздоровалась и сказала, глядевшему во все глаза Егору, что это от его родной третьей роты. Пусть скорее выздоравливает и возвращается в строй. Он и поблагодарить толком не успел, девушка убежала. Отчего-то вдруг стало грустно. Наверно потому, что учуял умопомрачительный запах варёной курицы, который напомнил дом, родных. Затем вспомнилась школа, друзья. И где теперь его Марийка? Но даже здесь, на этой госпитальной койке его не покидало ощущение того, что она где-то рядом и они обязательно должны встретиться. В голове опять начало болезнено пулсировать и немного подташнивать. О пище не хотелось и думать. Егор с трудом досчитал до ста и провалился в глубокий сон.

Если б только знал лейтенант, что обоих ожидает неизбежная встреча... 

* * *

Всё ожесточённей становились сражения, всё большее количество техники принимало участие во взаимном истреблении. Когда заканчивались снаряды, в страшных таранных ударах глухо звенела уральская сталь, врезаясь в крупповскую литую броню. Хлёстко звучали команды в танковых шлемах, всё меньше человеку оставалось шансов уцелеть в битве бездушных машин. Психика не выдерживала. Смятение овладевала душами. Очередной начавшийся бой кое-кому казался ужасней предыдущего и часто видился последним в его жизни. Люди разных вероисповеданий, так и неверующие, уповали на взятые с собой убереги — нательные крестики и ладанки, рисунки своих детей и семейные фотография, фигурки ангелов и мешочки с чёрным перцем и солью, зашитые в одежду. На разных языках, мысленно и вслух солдаты торопливо шептали спасительные слова и малая, незримая надежда овладевала ими, не позволяла безнадёжности хватать за горло, заставляла оставаться людьми. Но было и общее, что объединяло сражающихся, это судьба. Неведомая, непредсказуемая до последнего момента, до последнего смертельного вздоха. Однако в каждом бою есть то, чего не встретишь в мирной жизни. С командой  "В атаку!" наступал конец сомнениям и страхам. С этого момента, танковые экипажи подчинялись своим, особым законам, не рассуждая выполняли свои функциональные обязанности. Даже будучи тяжело ранеными, привычная обстановка внутри боевых машин, сплочённость помогала танкистам сражаться до последнего снаряда, идти заведомо навстречу своей и чужой смерти. А теперь, спустя более семи десятков лет, уже и не спросишь тех, кто решил поступить именно так. Какие мысли одолевали солдат, о чём думали в последнюю минуту? Одно несомненно, их жизни щитом заслонили державу и "мир устоял".

* * *

Полк начал выдвигаться на исходный рубеж. Некоторые командиры боевых машин, прежде чем захлопнуть люки танковых башен, хоть на мгновения, бросали взгляды назад, туда, где находился в готовности спецтранскорт. И если кому посчастливилось разглядеть хотя бы одну женскую фигурку, то и на душе становилось чуточку легче,  спокойнее. То ли видели в санинструкторах своих ангелов-спасителей, а может и собственных жён или невест.

С недавнего времени Марию перестали узнавать. Мрачная и грубоватая, она удивительным образом изменилась. Не огрызалась на двусмысленные шутки и только махала рукой. Особо настырным доходчиво объясняла, что в случае ранения постарается волочь их задницами по камням да колючкам. Спасая жизни, свои обязанности Мария выполняла, как всегда,  сноровисто и со знанием дела. Вот только чаще всего делала это по большей степени автоматически, полагаясь на собственный опыт. Все её мысли теперь были направлены туда, где в этот момент находился её Егор. Во время очередного боя, когда в  сражении учавствовало большое количество машин, она, словно ясновидящая, обретала необъяснимую способность видеть и чувствовать где в данный момент находится танк мл. лейтенанта Соловьёва. Этот бой ничем не отличался от остальных. К этому времени Мария обслуживала вторую роту. Её подразделение совместно с третьей танковой ротой штурмовали хорошо укреплённую оборону противника. Внезапно с флангов открыл огонь основной противник, немецкая противотанковая артиллерия. И вот уже один, а за ним второй тяжёлый КВ остановились и задымили в непосредственной близости линии немецкой обороны. Что-то заставило Марию перенести взгляд в центр. Казалось, и в пятистах метрах среди дыма и чада невозможно отличить один танк от другого. На её глазах ближний БТ-7 вдруг резко развернуло и он вспыхнул ярким, ослепительным пламенем. Из башни вынырнула объятая огнём фигурка и бросилась куда-то поперёк общего движения. Сердце Марии точно оборвалось. Она пулей рванулась из траншеи и ринулась наперерез живому летящиму факелу. Тонкий ремешёк плащ-палатки слетел с плеча. Обожгло правое предплечие, руки чем-то обжигающе ударило. Но ничего этого она не замечала. В последнем неимоверном прыжке Мария догнала его, шаря на ходу в поисках плащ-палатки. Так и не найдя, со всего маху прыгнула на Егора, повалила на землю и крепко прижав к себе, принялась кататься по земле, пытаясь своим телом сбить пламя.

После боя их так и нашли, обгоревшими до черноты. Мария не отпустила своего лейтенанта.

* * *

Роман Кушнер.

2020 год.