Повесть. Нелюбимый и Чужачка

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

   Последние эшелоны с фронтовиками, устало подтягивались к вокзалам, натужно пыхтя паром и гремя суставами, измотавшись за годы войны. Они особенно ощутили свою дряхлость после Победы, снуя туда - обратно, развозили по родным местам отслуживших солдат. Встречающие, в основном женщины, разноцветьем платьев и платочков, заливистым смехом, голосистыми песнями, дешёвыми, настоявшимися за годы войны в ожидании любимых, но такими родными и узнаваемыми духами, закружили, обволокли солдат, затуманили глаза и разбередили спавшую до этого приятную чувственность.
   Женское население изнемогало от тоски по сильным, крепким мужским рукам, по терпкому поту, табачному сизому и плотному дыму махры, по едкому словцу, по крепкому, до хруста, объятию, по нежному, еле слышному нашёптыванию в ушко, с придыханием, по ночным, конкретным действиям.
   В начале демобилизации, издалека, на подходе к станциям, была слышна маршевая музыка духовых оркестров, заставлявшая эшелоны подтянутся и соответствовать торжественному моменту. Их встречали радостные улыбки, цветы. В унисон музыке раздавался мерный приятный перезвон наград на груди у фронтовиков. Они махали руками, приветствуя людей на перроне, а ордена и медали, необычайно радостно, как колокола на колокольнях церквей в храмовый праздник, звуком своим дополняли настроение. Солдаты, не дожидаясь остановки поездов, спрыгивали на замедленном ходу, сразу попадая в объятия встречающих.
   Теперь же, спустя два месяца после, народу сходило мало, в основном калеки, затянувшие с возвращением, лёжа в госпиталях, да сапёры и связисты, удерживаемые командованием по необходимости.
   Первым, помогали выбраться из вагонов, подставляя свои руки и плечи те, кто посильнее. Некоторых, встречали родные, заранее взяв у председателя колхоза лошадь с телегой. Они нарочито весело смеялись, скрывая неловкость и смущение, от теперешнего состояния близкого им человека, гоня от себя даже предположение о том, как же теперь жить дальше. А встречаемые, пытливо вглядывались в лица родных, надеясь понять, как глубоко те шокированы увиденным. Но и тем и другим, удавалось скрыть до поры, истинные мысли и чувства.
   Вторые, о приезде не сообщали, не знали точно, когда командир сможет подписать документы о демобилизации, здраво рассуждая не беспокоить зря близких.
   Они были подтянуты и мобильны, пружинисто спрыгивали со ступеней вагонов, практически не держась за поручни. При этом многочисленные награды их, на груди застиранных и выгоревших до бела гимнастёрок, явственно говорили короткое, но ёмкое: Бряк! и всё. На лицах их играла торжествующая улыбка, за плечами вещмешок, такой же выгоревший, и повидавший виды, как и гимнастёрка. Они были довольны собой и знали себе цену, пройдя дорогами войны, многое познав и многому научившись.
   Призывались, как все остальные, но благодаря сметливому уму и неординарным способностям, четко и точно выполняя команды, ответственно относясь к порученному заданию, снискали уважение, как командиров, так и сослуживцев. Обычно, в селе такие парни, на вес золота, а колхозу просто необходимы, их с нетерпением ждали.
   Таким был и Паша, Павел Дмитриевич, который в июле 1945года, сошёл с поезда на узловой станции, в семи километрах от родного села, и на попутной полуторке, с ветерком, в клубах пыли, докатил до здания правления колхоза.
Был он не высок ростом, щупловат, но собран и подтянут. Коротко стриженые волосы его имели цвет льняной соломы, а глаза, большие и голубые, как цветы того же льна, звёздчато выделялись на кругловатом, загорелом лице с курносым, носом над пухлыми губами. Глядя на это лицо, никогда не подумаешь о серьёзности его владельца. Только военная выправка, не суетливость, а чёткость и размерянность движений, да пробивающиеся светлые усики над верхней губой, останавливали от визуальной характеристики этого парня. А ежели заглянуть в документы из которых можно узнать, что он сапёр - минёр, да увидеть на груди ряд наград, то пожалуй поостережёшься делать на его счёт любые предварительные выводы.
   До войны он проживал вдвоём с матерью, в небольшом, крытом железом, бревенчатом доме, туда и отправился, торжественно пообещав председателю, как разберётся со своими делами, чуть - чуть пообвыкнется в забытой за годы войны обстановке, обязательно придёт трудоустраиваться.
   Из писем соседей, Павел знал, что мать его умерла на третьем году войны. Мёртвою пролежала в доме дней пять, пока, по случаю забежавшая к ней соседка, удивлённая, что из трубы не идёт дым, ни нашла бездыханное и окоченевшее её тело, в холодной, не топленой, избе.
   Встретив Павла на улице, уже зная о его приезде, как это водится в деревне, соседка, оправдываясь, говорила, что в том году зима была суровая, на ферме дежурили сутками не приходя домой, следили, чтобы не замёрзли телята, появившиеся на свет в такие холода. А вот человека не доглядели. Просила, чтобы не обижался Павел, так как похоронили и помянули мать его честь по чести. Пригласила к себе пообедать, но он категорически отказался, сказав, что скорее хочет попасть домой.
   Отчий дом встретил его настороженно, узнавая по звуку шагов, как незрячий человек, стоял он с заколоченными, крест на крест, окнами. Взойдя на крыльцо и повернув ключ в заржавевшем замке, машинально найденный заученным с детства движением руки, в трещине бревна, Павел вошёл в тёмные сени, нащупал ручку двери, спрятавшуюся в оборванных лохмотьях мягкой обивки, которая коснулась пальцев его, как бы приветствуя, нерешительно потянул дверь на себя и медленно, слегка наклонившись, переступил порог родительского дома. Половицы простонали под тяжестью его тела на разные голоса. Лёгкая дрожь пробежала быстрыми мурашками и рассыпалась, достигнув макушки, мелкими покалываниями.
 - Ух, как же волнительно это! - подумал Павел.
   Неубранный мусор скрипел под каблуками сапог, ворвавшийся в открытую дверь летний ветерок, порывом покатил по затоптанным половицам лёгкие соринки. Зарыпела от сквозняка дверь в спальню. Чувствовалось, что дом узнавал его, вспоминал и реагировал, потихоньку оживая. Решительным движением Павел скинул с плеча вещмешок, отыскал в сенях топор и быстро, не желая остановиться и передохнуть, отжал и оторвал с выцветших наличников доски. Гвозди, понуждаемые жалом топора, не желая покидать свои гнёзда - дыры, уныло и тоскливо, каждый на свой лад, пропели - простенали заунывное: -И-и-и, - всё же подчинились руке хозяина дома. Стремительно войдя внутрь, Павел распахнул окна настежь. Свежий воздух ворвался в затхлое помещение, зашуршал по углам, взвился до потолка, наполнив дом жизнью и новизной.
   Засучив рукава, принёс воды из колодца вырытого ещё отцом недалеко от дома, вымыл пол, протёр все поверхности, поскрёб ножом столешницу, и оглядев свою работу, удовлетворённо раскатал рукава гимнастёрки. Из мешка достал банку тушёнки, полбуханки хлеба, небольшой шмат сала, завёрнутый в тряпицу и фляжку со спиртом. Присев к столу, трофейным немецким ножом, нарезал на ломти еду и открыл банку. Плеснув на дно гранёного стакана спирт, подержал его некоторое время, зажав в руке, молча наклонив голову, посидел, затем глубоко вздохнул, будто что-то для себя решив, и залпом выпил. Потом Павел жевал ломтики сала, ковырял вилкой тушёнку, заедая её хлебом. Выпив из кружки, такой родной с детства, с отбитой эмалью, холодной, колодезной, знакомой и забытой по вкусу воды, вышел на крыльцо и закрутил «козью ножку».
   Мысли теснились в голове Павла:
 - Придётся привыкать жить одному. Эх, мать, мать, не дождалась. Может когда-нибудь у меня семья будет, дети? Не стану загадывать, поживём, там видно будет, что и как, - резко остановил он поток размышлений.
   Перекурив сидя на лавочке, удобно встроенной в крыльцо, закрыв на щепку дверь, пошёл неторопливо, как бы боясь предстоящей встречи с матерью, в сторону сельского кладбища. Бредя по луговой тропинке, вьющейся меж бугров, в сторону заросшего берёзами и кустарниками погоста, он машинально рвал ромашки, клевер и васильки, в изобилии растущие по обочинам тропинки. Могилку матери он нашёл довольно быстро. Её похоронили рядом с отцом, умершим лет за пять до Великой Отечественной. Помер он от ранений, полученных в гражданскую, промучившись с ними не один год.
   Остановившись возле могил, густо поросших луговой травой и бурьяном, прислушавшись к надоедливо нависающему над головой, требовательному карканью воронья, решил для себя Павел в ближайшие дни навести тут порядок, не гоже так - то.
   Постоял. Смахнул кулаком слезу, которая медленно, щекоча лицо, стекала к подбородку. Продолжая сжимать в руке букетик полевых цветов, вдруг вспомнив о нём, положил под крест, на холмик, сказав:
 - Прости, мама.
   Помяв в руках сдёрнутую с головы пилотку, добавил:
 - Вот как свиделись. Теперь буду приходить к вам, вернулся я.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

   Жизнь дальше потекла своим руслом. Управившись по - хозяйству, наведя порядок в доме и рядом с ним, приведя в надлежащий вид могилы родителей, отправился Павел в правление колхоза, где получил должность механика МТС. Техники было  немного, а работы с ней непочатый край, вся разбитая и остро нуждающаяся в ремонте. Павел включился с большим воодушевлением, соскучился.
   Вечера он проводил дома. Валяясь на кровати с томиком Пушкина в руках, читая его любовную лирику, стал задумываться о своей холостой жизни. Но придумать ничего не мог. До войны он с девушками не дружил, даже ни разу не целовался. Понимал, что невзрачен внешне, что проигрывает местным ребятам, высоким и статным. С войной ряды их заметно поубавились. Кто погиб, кто вернулся калекой. Павлу, война приподняла самооценку, но где найти девушку, познакомиться и создать семью, не знал пока.
   На танцы, которые проходили на площадке возле клуба, он не ходил, нечего было одеть. Не в форме ведь идти, другое время, мирное. Пару раз был Павел в кино, но и там не встретил ту, которая заставила бы трепетать сердце. Правда перекинулся парой слов с бывшими одноклассницами, те не восприняли его всерьёз, хотя отметили, что изменился он и возмужал.
   Так и жил Павел зная работу и дом, скучно жил.
   Он взял у соседки себе в хозяйство несколько кур и подрощеных цыплят. Куры несли в день два-три яйца, которыми он завтракал. Молоко покупал у одной старушки козье, очень полезное. Выпивал кружку перед сном с краюхой ржаного хлеба, обедал в колхозной столовке, тем и сыт был.
   Его жизнь резко изменилась после одной нечаянной встречи, которая произошла не без участия председателя.
    Отправил он Павла в райцентр, помочь там, в автороте, подготовить машины к осенней уборке сахарной свёклы. Надо было до станции дойти пешком семь километров, а там, на проходящем поезде до райцентра. Так же попросил председатель передать буфетчице на станции полтора рубля, сказав, что задолжал.
   Размышляя о предстоящей работе, Павел не спешно шагал по дороге, ведущей к станции:
 - Нет! Так дальше не пойдёт, одичаю совсем, если что - ни будь, не изменю в своей теперешней жизни. Виданое ли дело, после армейского дружного коллектива, да полное одиночество, у любого так «крыша съедет»!
   Вдалеке показались станционные строения, водонапорная башня, послышались перекликающиеся гудки - голоса паровозов. Времени у Павла было предостаточно ещё, в ожидании поезда, придётся проторчать пару часов.
   Взяв в кассе билет, решил выполнить просьбу председателя. Войдя в небольшое, но чистое и светлое помещение буфета, Павел ощутил запах свежеиспечённых пирожков, увидел большущий медный, пышущий паром, самовар, посудный шкаф, за стеклом которого красовались разноцветные чашки. У стойки, спиной к нему, мурлыча себе под нос весёленький мотивчик, стояла буфетчица, в белых накрахмаленных косынке и курточке. Она поправляла вырезанные, бумажные салфеточки, на полках с посудой.
 - Мне наверное к Вам? - спросил Павел.
   Буфетчица, перестав напевать, оглянулась и Павел остолбенел.
 - Вот это удар! Кто бы выдержал! Откуда такая красота? - пронеслось мгновенно в голове, кровь прилила к лицу, аж слёзы выступили на глазах.
   Перед ним стояла высокая, пышногрудая красавица. Бело - розовая кожа лица, чёрные брови вразлёт, карие глаза, опушённые густыми ресницами, изящный носик с чувственными ноздрями и ярко - алые губы, открывающие в улыбке белоснежно - жемчужные зубки. А руки? Нежные, холёные, с длинными, пальчиками, ноготочки которых, покрыты розовым лаком.
   Она с улыбкой вопросительно смотрела на Павла, а он будто лишился дара речи.
   Наконец, стряхнув с себя оцепенение, произнёс, еле ворочая языком:
 - Вот вам прислали, то есть велели, в общем, просили меня передать.
   Положив на прилавок деньги, Павел выскочил из буфета.
   Поезда он дождался на скамейке перрона. Лицо горело, мысли путались:
 - Случается же такое! Раз и наповал!
   В райцентре он провёл неделю, работы было много. Целыми днями под машинами, а вечера в «Доме заезжих», и так всё время. Упадёт на кровать, зароется головой в подушку и всё думает-думает, уснуть не может. Девушка, увиденная в буфете, не выходила из головы Павла. Он даже терялся, когда его о чём - то спрашивали, витал в облаках.
 - Странный парень какой-то,- говорили между собой мужики.- но работу свою, знает от и до, нечего сказать, механик стоящий!
   Подъезжая к своей станции, Павел волновался, даже с войны он возвращался спокойнее.
 - Я хочу её увидеть,- эта фраза крутилась в голове под стук колёс, как заезженная пластинка.
 - Я хочу её увидеть, я хочу её увидеть, я хочу её... - выстукивали колёса.
 - Нет! Это невозможно! Что же поезд еле тянется!
   Но сойдя на станции, Павел растерялся, засмущался и решил, что заходить не будет.
 - Неловко как-то, да и предлог какой можно найти?-думал Павел, забыв о том, что буфет общественное место и там бывают все, кому необходимо перекусить. Он остановился в нерешительности.
 - Вы к нам не зайдёте? - вдруг раздался сзади него, из окна вокзала, певучий голос.
   Павел, услышав его, чуть не присел от неожиданности.
 - Конечно, зайду обязательно, да я уже иду к вам!
   Девушку звали Ксения, точнее Ксения Илларионовна, как она представилась, протянув ему мягкую, тёплую руку. Была она беженкой из Украины, из-под Киева. Родных её угнали в Германию, некоторых расстреляли, родители погибли вместе с сожжённым фашистами домом. Ей удалось бежать, долго скитаться, скрываться, перебираясь с эшелона на эшелон, уезжая в глубь России, подальше от войны. Наконец она попала на эту станцию, где её приютила одна старушка, устроилась работать в буфет.
 - И то Слава Богу! - добавила она, - могло быть гораздо хуже.
   Потом они долго и много говорили обо всём, благо посетителей не было.
 - Хотите окрошки? У нас сегодня чудесная окрошка, по - домашнему, хотите?
 - Да, конечно хочу!
 - А пирожки с повидлом, вы любите пирожки?
 - Очень люблю.
   Павел был «на седьмом небе», просто в восторге от Ксении.
   Возвратясь домой, он долго вспоминал их разговор.
 - Как хороша! Я, кажется, по уши влюбился! Милая, милая Ксения!
   С этого времени начались их встречи. Приближались холода, а Павел неустанно ходил на станцию, пользуясь любой подвернувшейся возможностью. Иногда, крайне редко, ему удавалось подъехать на телеге или попутной машине.
Он пылал от любви, а она, казалось, нашла просто родственную душу, друга, которому можно довериться и разговаривать обо всём.
   Иногда Павел робко пытался представить их рядом, вместе, у него ничего не выходило. Высокая, статная Ксения и он, ей по плечо, мелкий и худой.
 - Да и лицо у меня, точно у Ваньки - дурака,- злился на себя Павел,- А нос?
 - Почему так всё несправедливо? - задавал он себе риторический вопрос, не получая ответа, тем не менее, продолжал ходить на станцию.
   Поздняя осень принесла сначала холодные дожди и промозглый ветер, потом начались заморозки. Тёплой одежды, кроме потёртой шинели, у Павла не было. Занятая любовью голова его не подумала о том, что нужно купить себе, хоть полушубок какой - ни будь. Часто он возвращался со станции в мокрой одежде, которая до утра не просыхала, сапоги пропускали воду, скользя и разъезжаясь на мокром и жирном чернозёме.
   Соседки, узнав, куда ходит Павел, жалели его, говоря:
 - Вот же гадина - девка, не любит его, а мучает. Такая краля разве обратит внимание на Пашку. Одно слово - чужачка! Нешто своих девок мало?
 - Ни за что не поверю, что она обратить на яго внимание, прынца ждёть таперя! - говорила, довольно убедительно бабка - молочница.
 - Угробить яна нашего Пашку - та, ох, угробить! Сгорить бесприменно от любовнай горячки паря!
   Ну и действительно, вскоре слёг Павел с сильной простудой и высокой температурой. Лежал, трясся, как в лихорадке, периодически теряя сознание. Перед его затуманенным взором, чередуясь, появлялись, лицо Ксении, нежные руки, слышался заливистый смех, подобный звону колокольчика.
   На третий день, когда пришёл в себя, увидел возле постели, на стуле саму Ксению, подумал вначале, что бредит. Она улыбалась ему, говоря:
 - Привыкла, что ты ходишь и ходишь, и вдруг нету тебя. Я подумала, что случилась беда и пришла. А ты и вправду слёг. Ну, теперь я тебя выхожу. У меня бабушка знахарка была, тайны трав знала, я тоже вроде умею лечить. Попробуем, да?
    Он только утвердительно замотал головой, в знак согласия.
   Ксения оказалась девушкой хозяйственной и чистоплотной. Она перемыла окна, нашла старенькие занавесочки, выстирала, выгладила, и вот уже окошки преобразились. Все углы выскоблила. В некогда холодном, неуютном доме, теперь вкусно пахло борщом и блинами. Павла отпаивала Ксения настоями трав, он быстро пошёл на поправку. Как-то проснувшись, увидел Ксению в раздумье стоящую у порога.
 - Куда собралась?
 - Пора мне. Ты почти здоров, ещё день - другой и пойдёшь на работу, мне тоже нужно возвращаться.
 - Не уходи, прошу! Останься жить здесь, я без тебя не могу! Зачем лечила, лучше бы я помер! Мне без тебя не жить.
   Он вскочил резко с постели, добежал до стоящей у двери Ксении и рухнул, обвив её ноги слабеющими руками. В глазах потемнело, и он сполз на пол.
 - Э, так не годится, совсем ты раскис и ослаб, Павло. Что же мне с тобой делать?
   На руках перенесла больного назад в постель. Он провалялся ещё несколько дней. Ксения продолжала ухаживать за ним.
 - Да, теперь меня с работы уволят, да и хозяйке нечем платить, поиздержалась я тут. Что делать и сама не знаю.
 - Ксюша, оставайся со мной! Люблю я тебя больше жизни! Не уходи. Давай поженимся!
 - Не знаю, не знаю, так сразу не решишь, - промолвила она в сомнении.
 - Поверь, я хоть и неказистый, а любить тебя буду, как королеву. Работать буду, чтобы ты ни в чём не нуждалась. Крыша над головой есть, сад, участок земли при доме, скотину заведём, проживём, не с нуля начинать будем, соглашайся, а?
   Потупив глаза, Ксения размышляла. Некоторое время, сидели молча, она думала, а он, с надеждой глядя на любимую, нервно теребил край одеяла, боясь неловким движением или нечаянным словом спугнуть её.
 - Ну что ж, - наконец вздохнув, чётко и отрывисто проговорила она, - видимо такая судьба, харчами перебирать не приходиться. Поднимешься, съезди за моими вещами на станцию, расплатись с квартирной хозяйкой, - и немного помолчав тихо добавила, - я остаюсь.
 - Вот оно как, решилась!
   Павел весь просто светился, веря и не веря в своё счастье. Такая девушка и теперь будет его жена!
   Расписали их в сельсовете через несколько дней. Странная это была пара, о чём с жаром, явным и скрытым злорадством , судачили бабы, да и мужики. Многие имели раньше виды на неё, да не знали, как по - умному подступиться, а этот эвон, чем взял-то?
 - Можа из Германии чаво привёз ценного, ихнего? Можа етим и задобрил - предполагала бабка - молочница.
 - Ну вот крест Святой, ну вот нисколечко не верю я этой девке, не любит она нашего Пашку, корысть у ней и всё тут,- крестясь утверждала Пашкина ближайшая соседка.
 - Да гулящая она, верно, срам свой прикрыть хочет, вот и переделалась из шалой в мужнюю жену. Она себя ещё покажет,- и уже обращаясь к своему мужу, понизив голос до угрожающего, прошипела:
 - Только попробуй глянуть в ту сторону, пришибу! А ей все космы повыдергаю, красавица нашлась! Теперь только глаз да глаз нужон. Ой бабы, ну нет прям покою, не одно, так другое горе на наши головы! То война, то девка эта! - сокрушалась соседка, живущая чуть поодаль, чей муж славился блудливыми замашками.
   Мужики, куря возле правления, посмеивались в усы, над страхами баб своих, но честно говоря, тоже не могли взять в толк, почему выбор такой статной и очень привлекательной девицы, пал на тщедушного и мелкого паренька, каким был Павел.
 - Чо в мире делается? Куды мы катимси? Вот и пойми её, природу, стало быть,- философствовал правленческий сторож, так мудрёно выражая своё недоумение.
Фельдшер из местного медпункта, оглядев проходящую мимо Ксению, утвердительно сказал:
 - Повезло Павлу, справная невеста, нога под ней устойчивая, идёт, как печатает, значит, дети будут здоровые и красивые.
 - Ага, все в Пашку, надо полагать - съязвил сторож.
   Посоветовавшись, решили молодые сделать праздничный стол, пригласить гостей, чтобы всё по - человечески было.
   Ровно через неделю, потянулись к дому Павла ближайшие соседи, председатель колхоза с женой и друзья фронтовики, с кем раньше учился в школе. Пригласил Пашка и свою первую учительницу, пожилую и степенную даму. Она, встретив Павла на улице, заметила ему откровенно:
 - Есть поговорка Паша, что дерево нужно рубить по себе, иначе намучаешься.
 - Ничего, справимся, - ответил он.
   Гости вошли, и оторопело остановились в дверях.
   Изба преобразилась, сияя чистотой и ухоженностью. Везде салфеточки, в большинстве вырезанные искусно из белых, тетрадочных листов. Печь выбелена, а по кругу устья печи, у её основания и сверху, возле лежанки, выписаны алые и голубые цветочки, как это принято в селах Украины. Окна украшены ситцевыми шторочками, постель белоснежная, со взбитыми подушками, накрытыми кисеёй. Посередине комнаты, длинный стол, под белой скатертью, а по бокам - лавки.
   А на столе, чего только нет! Вроде и продукты как у всех, но как вкусно и красиво приготовлено! Пироги румяные, блестящие, смазанные яичком, с капустой, с рыбой, пирожки с картошкой и жареным луком. Котлеты паровые источали невероятный аромат. Жареные карасики, с ладошку, да не просто, а залитые взбитой с яйцом сметаной, подрумяненной в русской печи. Картофель отварной, горой лежащий на большом блюде, бело - жёлтый, рассыпчатый. А сливочное масло, положенное кусочком сверху этой парящей горы, стекало золотистыми ручейками, ища себе удобные русла к низу блюда. Солёные огурцы, помидоры, грибочки, дополняли очарование свадебного стола. Хлеб свой, подовый, нарезанный аппетитными ломтями от большого пышного каравая. Мужики сразу заметили графины, с прозрачной, как слеза жидкостью.
 - Не уж-то казёнку купил Павел? - недоумённо переглядывались они. Но это оказался чистейший самогон, который Ксения успела выгнать и очистить к свадьбе, как было принято у неё на родине.
 - К сожалению, кое - что из продуктов, пришлось покупать на базаре, но уж на следующий год, Бог даст, будет всё своё, мы ведь только хозяйствовать начинаем,- оправдывались молодожёны перед гостями. Павел был нарядный, в новом костюме, брюки которого заправлены в сапоги, начищенные до блеска.
   По ходу застолья, гостей поразили не только закуски и выпивка, но и чарующий голос невесты Павла. Красивые, мелодичные звуки украинских песен, разливались по комнате, ища выход дальше, за её приделы.
 - Дывлюсь я на нэбо, та и думку годаю,
  Чому ж я нэ сокил, чому нэ литаю,
  Чому мэни Боже тих крылец нэ дав,
  Я б зэмлю покинув, та и в нэбо взлитав, - пела Ксения, а бабы зашмыгали носами, утирая глаза кончиками головных платков, уж дюже трогательно звучала песня, на непонятном для них языке.
   Когда щёки у всех раскраснелись, глаза заблестели от выпитого и вкусной еды, пустились в пляс. Под пластинку с задорными частушками, поставленную Павлом на родительский граммофон, павами пошли гостьи по кругу. И тут, невеста оказалась краше всех. Затанцевала, закружилась, с притопом в центре круга, повела плечиками так, что косы её, тёмно-русые, вместе с ней и крепдешиновым, зелёным в цветочках платьем, завернулись спиралью, а потом в другую сторону так же.
 - Нет, не простят ей этого местные бабы, вот увидите, не простят,- смеялся председатель, стоя с папироской в кругу мужиков на крылечке, но как он был прав, просто в точку попал.
   И действительно ведь, не простили. Уже выходя после свадьбы, и разбредаясь по своим домам в темноте, бабы без стеснения, как это принято в селе, обсуждали мероприятие:
 - Чего суетилась, по - простому надо было, всё удивить норовила. Чужачка она и есть чу-жач-ка.
 - Видала, как шкура на ней брехала? Прям в круг прыг, и пошла чесать дробью, чтоб на неё одну внимание мужики обратили.
 - Беднай, беднай Пашка! Была б жива яво мать, не допустила бы такой срамоты, на две почти что, головы выше мужика будить, ужасти, прости Господи!
 - А пела, ничего не понятно, что за корявый язык такой?
   Прощаясь у своих калиток, уносили впечатления, в основном не лестные о свадьбе и невесте. А назавтра, у колодца, в сельпо, на ферме и свинарнике, это их мнение узнало и все остальное население, не принимавшее участие в веселье.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Наступила зима, завьюжило, занесло деревню снегом. Перемёты на дорогах, ветра носят снежную порошу, где густо, а где пусто. В одних местах сугробы высокие, а в других как выскоблили, почти до мёрзлой земли. Окна в сказочных
 узорчатых рисунках, с крыш сосульки длинные свисают, предвестники весны.
Ксения пошла работать в колхозную столовую поваром, спасибо председателю.
Павел всё там же, в МТС.
   Жене он часто признавался в любви. Бывало, сидит у стола в кухне, наблюдает, как она вымешивает пышное, сдобное тесто, вывалив его на подпыленый мукой стол, как мнёт его своими ловкими руками, накатит тут на Павла необычайная нежность и теплота, возьмёт руку Ксении и припадёт к ней губами, сказав при этом:
 - Люблю тебя, моя труженица, хлопотунья!
   Или глядя, как заплетала Ксения свои густые и длинные косы, а потом, закинув руки за голову, укладывала в корону, крепя шпильками, которые, для удобства держала губами, и тоже примется целовать - миловать её, называя ласковыми словами. А она только смеётся, точно воркует, потихоньку так, еле слышно. На вопрос Павла, любит ли она его, неопределённо пожимала плечами, уходя всегда от ответа.
 - Да, не тот я мужик, который ей нужен, неказистый, а стало быть, нелюбимый,- решал он, и горько от этого становилось.
   Прикупили они телушку, поставили в тёплый сарай. Пару свинок завели. Всё вроде шло своим чередом, да вот только сплетни о жене выводили Павла из себя и честно говоря, доставали до самых глубин его души. До любого доведись, терпит человек, терпит, да вдруг взорвётся. Сколько можно! Рассказывали ему, что мужики возле неё вьются, всё больше приезжие, часто проверяющие из города. А она с ними, мол, хохочет, когда просят пригласить с кухни, чтобы поблагодарить за вкусный и необычный в нашей местности борщ с салом и пампушками с чесноком. Говорили, что местным мужикам головы вскружила, стыд потеряла, и топчутся они, ждут её возле столовой, чтоб до дома проводить.
   Не сдержался как-то Пашка, решил положить конец заигрываниям жены.
   Принял для храбрости стопочку-другую Ксюшиной горилки и как стукнет кулаком по столу:
 - Хватит у меня баловать! Хватит бёдрами вилять и улыбаться всем подряд, прибью!
   Ксения расхохоталась на его угрозы. Стоя у печи, где готовила ужин, она опершись одной рукой на рогач, другой подбоченилась, заливаясь смехом.
 - Почему тебя мужики провожают, посторонние,- негодовал Пашка.
 - Дорога не купленная, пусть идут себе, мне-то что до этого,- парировала она.
 - От людей стыдно, все уши прожужжали про тебя!
-А ты не слушай! Собака лает, ветер относит, уж сколько можно-то? Я как погляжу, ты трус, бабы мелят, что попадя, а ты и  хвост поджал, не возразишь даже!
   Хмель ударил Павлу в голову, он подскочил от таких обидных слов к Ксении и с размаху ударил её по щеке, да так, что разбил даже губу.
   Последовавшую реакцию жены он никак не ожидал.
   Ксения взяла рогач наперевес, как солдат винтовку, и, сплюнув кровь, тонкой струйкой стекавшую с губы по подбородку, решительно пригвоздила голову Павла, в районе шеи, к стене. Глаза её метали молнии. Муж попытался было выбраться, даже пробовал выскользнуть ужом, но последовал окрик:
 - Куда, стоять!- и он замер, как по команде.
   Насупив брови, понизив угрожающе голос, гладя в глаза Павлу, она проговорила:
 - Ещё хоть раз меня тронешь, убью! Я жизнью битая, а вот от тебя терпеть не буду. Без веры жить нельзя, не доверяешь, скажи, уйду. Обижать себя не позволю больше, понял?
   Павел быстро замотал головой, в знак того, что всё понял и больше такого не повторится.
   Так в жизни и вышло у них. Ни злого слова, ни рукоприкладства больше не допускал.
   Бабы, конечно, не угомонились, но Павел как-то успокоился, вообще перестал реагировать на сплетни, жизнь понеслась-покатилась, как и предначертано было.
   К концу лета, родила Ксения сына, здорового и красивого мальчика. Родители приготовились к появлению первенца. Ксения нашила, навязала нарядов малышу. Тёлочка подросла за лето, молоко стала давать хорошее, вкусное. Гуси, целым стадом, голов в двадцать, паслись на лужке, плескались в ставке, посреди села. Яйца свои, сало-мясо, тоже. Всё в руках у Ксении спорилось. Вспоминая навыки из детства, коптила сало, окорока, делала колбасы, сальтисон, корейку. Тушила, заливала смальцем куриное и гусиное мясо. Варила варенья, ставила наливки, настойки на ягодах и травах, солила помидоры и огурцы в бочках, рубила капусту, делала свой коровий и козий сыр. Набивать принялась новые пуховые подушки, перины и одеяла, загадав на несколько лет, по мере поступления пуха и пера от своей домашней птицы.
   В общем, на все руки мастерица! А Павел от жены не отставал, помогал во всём. Свои мужские хозяйственные дела не забывал. Дом привёл в порядок, отремонтировал, впоследствии пристройку большую сделал. Всё конечно не за один год появилось у них, но главное - желания и планомерное претворение их в жизнь.
   Раздражать они сельчан не перестали, как раз наоборот. Своей хваткой и деловитостью, просто бесили. Стали слышаться помимо слов «чужачка», ещё и оскорбления - куркули, кулаки, хапуги. Напрасно Павел объяснял сидящим на скамейках с самокрутками, прилипшими к нижней, слюнявой губе, полупьяным мужикам, что ему с Ксенией надеяться не на кого, одни в целом свете, кто позаботится, ежели что? Пустое. Бесполезная трата слов.
   Договорились до того, что, мол, приворожила Ксения мужа, опоила травяным настоем и теперь высасывает из него энергию и жизненные силы. А сын вообще не похож на отца, красивый и крупный. Ну что тут поделаешь?
   Через пару лет в семье появился ещё один ребёнок - тоже сын. Такой же крепыш и красавиц. Бабы понимающе кивали на эту новость головами, мол, ну, что я говорила? А я-то, я? Да всё село об этом судачит, бесстыжая баба, право слово!
   Меж тем, жизнь шла своим чередом. Год присоединялся к году, пятилетка к пятилетке, глядь уже десятилетие прошло, да не одно.
   Ксения так же работала в столовой, теперь заведующей. Она заметно погрузнела, стала жаловаться на больные ноги. Столовую немного расширили, увеличив обеденный зал, пристроили маленький банкетный, для особого случая, да и на кухне произошли перемены, котлов варочных стало больше, меню изысканней. Но пища приготовленная Ксенией Илларионовной, всё равно считалась самой вкусной и выделялась посетителями. Новый председатель, не сомневаясь в успехе, приглашал в село райкомовских проверяющих, председателя райисполкома, учёных агрономов из области и много ещё нужных людей, мудро считая, что если уж не всё понравится в работе колхоза, то рукодельная и талантливая повариха всё исправит. Так и было. К тому же, для большего смаку, в такие дни, она приносила из дома свои соления и копчёности. Беспроигрышный вариант.
   Павел Дмитриевич командовал МТС. Парк техники тоже значительно увеличился, работы много стало. Но помогал добросовестный и въедливый характер, всё досконально проверить и неполадки обязательно устранить. Относился к порученному делу серьёзно. Народ стал звать его просто, Митрич. Уважительно так-то получалось.
   Старший сын уехал в областной центр, поступил в военное лётное училище, куда мать периодически стала передавать с рейсовым автобусом домашние вкусности.
   Через два года и младший ушёл служить в армию, после - в институт.
   Теперь родители остались одни. Сразу пусто и грустно стало в их доме, спасала от хандры работа. Но сил заметно поубавилось.
   Понимали супруги друг друга с полуслова, с одного жеста, поворота головы.
   Бывало сидит Павел за столом, читает вслух газету, надвинув старые очки на кончик носа, а Ксения хлопочет у печки. Она по надобности выходит в сени, возвращается обратно, и опять выходит, но на вопрос мужа:
 - Поняла, Ксюша?- всегда с готовностью отвечала, попадая в тему, зная и чувствуя мнение самого мужа, разделяла его.
   Если Павел вдруг говорил:
 - Пойду, почищу в хлеву.
   Она, поддерживая его, одобряла решение, не настаивая:
 - Правильно, сходи, пора почистить.
   И так всегда.
   Прожили они так-то пятьдесят лет, а как один день пролетели годы эти, в заботах и хлопотах.
   У детей своя жизнь, свои семьи, разлетелись по стране, только письма, да редкие приезды в отпуск и остались. А родители на заслуженном отдыхе, по хозяйству понемногу шебуршат, и то дело. С годами они как-будто сровнялись и ростом, и комплекцией, стали похожи друг на друга. Павел стал называть жену - мать, а она его - дед.
 - Что дед на обед приготовить?
 - Да чего-нибудь мать свари.
 - Может кашки молочной.
 - Можно и кашки, только масло не клади, жирно больно.
 - Как дед скажешь.
   Пообедав, он выходил на крылечко покурить, а она торопливо семенила за ним, накинув на плечи большую шерстяную шаль. Там, усаживаясь рядом на скамейке, она половиной шали, приобняв за плечи, накрывала и его, чтобы не продуло. Так и сидели, как две нахохлившиеся большие серые птицы, тесно прижавшиеся друг к другу, думая каждый о своём.
   Однажды, уже зимой, вышел Павел почистить крылечко, да вдруг упал, скатившись вниз со ступенек. Приехавшая «карета» скорой помощи увезла его в больницу. Там выяснилось, что засевший возле сердца осколок, полученный ещё в начале войны при разминировании моста под Курском, зашевелился.
   Несколько дней Павел пролежал в реанимации. Ксения не отходила от него ни на час, ни спала, ни ела, всё гладила по плечу и говорила:
 - Ну что это ты удумал дед, ты это брось, не пугай меня. Как я жить - то без тебя буду, мне без тебя никак. Я ж тебя дед так люблю, мочи нет.
   Он, улыбнувшись через силу, с придыханием прошептал:
 -Ну, слава Богу, призналась, надо было для этого попасть в больницу. Я уж не чаял услышать эти слова от тебя.
 - А я думала, ты знаешь.
 - Догадывался. Спасибо, мать.
   К утру Павла не стало. Война пощадила его, молодого и энергичного, дав прожить большую жизнь, родить и воспитать детей, испытать чувства, от которых сердце млеет, и всё-таки стучит, но вот под старость предъявила свой счёт, не отпустила ещё хоть с пяток лет, чтоб оглядеться и проанализировать прожитые годы.
   Похоронили Павла Дмитриевича в замёрзшую, сбитую в ледяные комья землю, с почестями. Помянули в колхозной столовой.
   Ксения всё это время прожила отрешённо, уйдя в себя. Она ни с кем не общаясь тихо сидела в уголке у печки на стуле, раскачиваясь, сложив натруженные руки на груди, как бы убаюкивая свою тоску - печаль.
   Лишь заметила однажды:
 - И как мне быть теперь, я ведь здесь чужачка.
 - Что вы, что вы, Ксения Илларионовна, какая Вы чужая, вы наша, родная! Вы нас многому научили, сколько раз выручали, можно сказать, весь колхоз. Не говорите так!- негодовала на её слова молодёжь.
 - Нет, я знаю,- тихо, но настойчиво возразила она.
   Дети сразу после похорон отца разъехались, дела, и осталась Ксения одна, точнее наедине со своими думами. Вспоминала родную Украину, с её садами, цветущими по весне каштанами, Днепром. Вспоминала родных и близких людей, силясь представить их молодыми и счастливыми, но вдруг открыла для себя, что за годы жизни с Павлом, практически не приходили на ум родные места. Хорошо, значит, ей жилось здесь, а может быть, умышленно гнала воспоминания о том, чего не вернёшь. Как кинолента прокрутилась перед ней жизнь с мужем.
 - Счастливая жизнь,- решила для себя Ксения.
   Прошло дней пять - шесть после похорон Павла, девчонки с работы, бывшей, из столовой, решили зайти к Ксении и узнать, чем помочь для поминок на девять дней.
   Дверь была не заперта. Ксения лежала, в холодном, не топленом доме, калачиком свернувшись на постели, поверх одеяла, поджав ноги в толстых шерстяных носках, скрестив руки, что-то прижимая к груди.
   Её окликнули раз, другой - в ответ молчание. Подошли, потрясли за плечо, оно было твёрдым и холодным. Мертва она была уже несколько дней. Скрещенными на груди руками прижимала застиранную, выгоревшую на солнце, солдатскую гимнастёрку Павла.
   Девушки постояли молча, потом одна заметила:
 - Вот это любовь! Как в кино, ей Богу. Так сейчас не умеют любить.
 - Это он позвал, наверное, она не стала жить без него. О такой любви только в книгах пишут. И за что люди любят друг друга? Нет, нам этого видимо, не понять.


Рецензии
Потрясающая повесть! Спасибо Вам, Елена Викторовна!

С Днём Победы!

Размещу на ВК.

Наталья Меркушова   10.05.2020 19:04     Заявить о нарушении