Повесть о людях и о себе отрывок

Иногда спрашивают: откуда берутся сюжеты?
Рассказик «Кровожадная леди»   возник из наших студийных разговоров:  что легче писать – стихи или прозу?
Сюжет – фантастический. Жили-были двое друзей, оба баловались пером. Один стал поэтом, другой – прозаиком…
Оба попросили  у высшей силы  и получили то, что просили.
Только, наверное, не то они просили. И не так…

…Как-то на студии зашел разговор - чем,  собственно, отличаются стихи от прозы? И отличаются ли?
Спорили долго. Уже библиотеку им. Бойченко, где мы заседали, закрывать собрались, попросили  нас освободить помещение, а истина все не рождалась…
Пытаться прозой объяснить суть стихов – неблагодарная задача. А все рецензии на книги поэтов, собственно,  и пытаются сделать это….
Поэзия – это не срифмованная информация. Напротив,  ничто не несет так мало  конкретной информации, как настоящая поэзия. Поэзия несет заряд, со знаком «минус» или  «плюс»,  это уж как у кого получается. Стихи с «нулевым» зарядом – как раз и есть те стихи, которые  слишком детально и обстоятельно все описывают…как прозой…
Как отличить настоящую поэзию?  У меня один критерий: если, читая стихи,  что-то дрогнуло внутри – это поэзия. Если начинаю скучать и тяготиться на третьей строфе, хотя там срифмован развернутый сюжет – не стихи. И еще: если  можно пересказать прозой, и нечего не утратится –  графомания, ибо настоящие стихи нельзя  ни пересказать, ни объяснить…
Если можно выбросить строфу, и  смысл не измениться – не поэзия. Иные стихи можно читать  наоборот: с конца до начала, и они ничего не утрачивают и не обретают от такой перестановки …
В настоящих стихах даже слова нельзя поменять местами – погаснет энергетика….
Стихи пишут очень многие. Эта болезнь весьма заразна. Если человеку удалось зарифмовать несколько строф – он уже считает себя поэтом. А для того, чтобы  строчке стать  поэзией, рифма не обязательна. Иные нерифмованные строчки несут в себе всю суть того, что мы называем поэзией…
Поэзия – это некий пароль, который открывает душе доступ в неожиданный мир. Это код, разгадав который, читатель начинает испытывать безотчетную грусть или радость – то, что, собственно, и  испытывал автор, когда писал. Душа читателя вдруг начинает резонировать, как струна, коснувшись таинственных  знаков на бумаге…
Поэзия чем короче – тем лучше. Как в капле росы отражается солнце, так и в трех строчках японских хокку отражается весь мир. Но, собственно, не обязательно «отражать». Достаточно дать толчок, разбудить воображение, и читатель  дорисует  все сам – это и есть самые лучшие стихи, толкающие на разительные догадки…
Краткость – сестра таланта, для стихов это особенно верно.  Излишние подробности, ненужные детали их убивают. Хотя  в стихах может хватить одной детали, чтобы передать состояние… Осталось только  именно ее найти…
 Стихотворная строка – как мазок кистью, как слепок, лаконичная и поражающая  в самое сердце, как стрела…
Каждый автор сам ищет тропинку в страну поэзии. И разумом ее не найти, не высмотреть острым взглядом из-под ладони. Лучше, завязав глаза, отдаться волнам и ветрам, слушать интуицию (если она есть. У графоманов – нет,  стихи пишутся умозрительно).
И обязательно должно быть волнение. Как стихи пишутся – так они и читаются. Если пишутся спокойно – это не стихи, а статьи в газету, которые с намеком на лиричность печатают в конце…
Стихи – это ассоциации, образы и полное отсутствие информации. Вернее, бездна информации в единой строчке, но этот код еще нужно   разгадать…
Есть стихи, которые протекают, как вода сквозь пальцы. Вроде и правильно срифмованы, без заусениц,  и слов там красивых не счесть, и на слух звучат, как музыка. И смысл есть. И высота темы. Гениальные, да и только!  А наутро вспомнить их не можешь – ни единой строчки. Все промчалось, как ветер…
Это стихи с нулевым зарядом, «бутафорские». Как декорации – вроде все нарисовано, а не настоящие. Но не могу поверить, что   вон в то намалеванное здание  можно войти, хотя дверь выписана особо  тщательно…
А есть – и слова обычные, и короткий стишок, а царапнет, негодяй, по самому сердцу, и оно  саднит,  и лезет в голову давно забытое, запретное, на чем давно поставлен крест…
Или какая-то   незначащая строчка вызывает слезы на глазах, хоть понимаешь, что из-за такой нелепицы взрослому человеку стыдно   раскисать, и вроде возраст еще не сентиментальный…
Есть стихи, как фанфары. Болеро. Или хабанера. Яркие. Трескучие, с хорошей рифмой, с замысловатыми названиями. Стихи «ух ты!». Ничего не говорящие ни уму, ни сердцу. Хотя нет, говорящие.   О больших амбициях автора…
Есть стихи «самодельные». В них – случайная рифма, сбой ударений, куча «наполнителей»: «ведь, лишь,  же, то, та»… Ну, не хватало слога, пришлось вставить, подумаешь! Зато ямб безукоризненный…
Есть стихи «беспомощные»: силится автор что-то сообщить, и понимает, и чувствует, а слов не находит…
Есть стихи, замысел которых извиняет их исполнение…
Есть стихи-однодневки: с использованием сленга или малоизвестных местных названий и событий.  Иногда авторы выходят из положения, ставя звездочки-сноски. Честно говоря, меня это обижает: либо кулик считает свое болото пупом земли, чтобы  «увековечить»  малозначащее название или событие, либо, если это общеизвестное понятие, унижает читателя пояснениями…
 Есть стихи, которые нужно читать со словарем, перегруженные терминами, требующие для понимания узкой специализации…
Каждый поэт имеет свой почерк. Если он индивидуален настолько, что узнаваем – это поэт настоящий.  Почерк может быть резким, корявым, каллиграфическим – это кому что дано. Но если он  настолько рельефен, что  запоминается – перед нами поэт…
Стихи  - это неожиданное прозрение. В короткой строчке – ответ на вопросы, которые не давали покоя много лет…
Для поэзии нет  запретных тем. Нет тем «высоких» и «низких». Настоящий поэт переплавит шлаки и превратит их в перлы, как   заколдованная царевна,  чьи  слезы  превращались в жемчуг и алмазы…
«Когда бы знали, из какого сора…»

Проза – в общем, то же самое, только приемы у нее другие.
То, о чем в стихах можно сказать одной строчкой, в прозе требует большой работы. Стихи – это забег на короткую дистанцию: поэт выложился, написал и забыл, оставив на бумаге   первичный заряд энергии. Набросок, предполагающий  домысливание, разбудивший воображение и не удовлетворивший любопытство.
Романисту же нужно подойти с другой стороны. Он не может себе позволить,  как поэт, назвать проблему. Он должен исподволь подвести к ней читателя, который сам должен сделать выводы,   и  убедить его, что именно так все и должно быть.
Вот, например, видение поэта:

Шуршит стручок акации за мной,
Несется с зимним ветром, сух и тонок.
А мне б хотелось, чтобы наш ребенок
Бежал вприпрыжку рядом – мальчик  твой…

(Виктор Погребной, перевод мой – О.П.)

Поэзия? Разумеется. Но это еще и план романа. Поэт уже сказал все. А прозаику, чтобы подвести читателя к этой концентрированной мысли, придется исписать многие страницы. Придумать героя – с  определенным характером, внешностью, сочинить ему биографию, и не простую, а такую, чтобы читатель в нее поверил. И образ должен быть симпатичен большинству читателей, иначе роман потеряет смысл.  А для этого у героя  должны быть такие черты, чтобы большинство людей ассоциировало себя с ним, словно перевоплощаясь в него в процессе чтения.
Потом нужен образ такой женщины, чтобы читатель  безоговорочно поверил: любовь между ними неизбежна.
Что еще прочитывается в стихах? Глубокое затаенное  чувство, которому реализоваться что-то мешает, и это «что-то» – внешние обстоятельства. Значит,  прозаику придется изобретать  эти самые обстоятельства, на которые поэт может  позволить себе роскошь только намекнуть. И они должны быть убедительны, жизненны, не притянуты за уши, иначе десятки (или тысячи – как повезет) читателей станут недоумевать, почему из-за чепухи два любящих сердца не смогли быть вместе… но любящих ли, в таком случае?!
Итак, герои придуманы, сюжет разработан. Вроде – все. Садись и пиши.
Проза пишется по тем же законам, что и стихи: образность, точность, выпуклость, яркость … и настроение. То самое пресловутое вдохновение, без  которого ничего не пишется.
Если писать прозу без настроения – ерунда получится. Что-то на уровне сплетен. Но роман пишется не один день. Значит, прозаику придется  вводить себя в это самое настроение, чтобы оно осталось от первой до последней страницы. А это недели. Иногда – месяцы, а то и годы.
Поэт вздохнул, написал и забыл, а прозаик срастается со своими героями, думает о них. Переживает все их драмы. Только тогда получается то, о чем критики говорят: правда жизни.
Мало того. Убеждают всегда мелочи. Провозглашенные идеи не доходят, а вот  деталь, штрих всегда убедительны. Входя в знакомый с детства подъезд и ощутив ладонью  привычную выщерблинку на перилах, понимаешь, что ты – дома, а все слова  о «родном доме» так и останутся словами.
 Прозаик должен говорить устами своих героев, их поступками, а не брать самому микрофон и провозглашать  прямым текстом то,  о чем рассказать косвенно ему не хватило мастерства. Нельзя навязывать читателю готовые выводы. Он должен сделать их сам.
Где-то на уровне ощущений многое постигается, и прозаик должен пользоваться ассоциациями, убеждать не словами, а картинкой.
А чтобы картинка возникла перед глазами читающего, ее надо так четко выписать, чтобы читателю казалось, что он смотрит кино, а не читает книгу. Чтобы зрительные образы, возникающие во время чтения, не забывались.
У меня был курьезный случай.  Одна читательница  спорила со мной, что  видела фильм по моей повести. Я долго убеждала  ее, что этого  быть не могло,  пока она не пересказала  одну деталь из текста. Тогда я поняла, в чем дело: увидела она ее, читая,   явственно, и  забыла, что это было в ее воображении, а не на экране.  Вот ведь какие фокусы выкидывает подсознание!
И еще – прозаик не должен быть занудой.  Как и поэт. Это самое страшное в литературе.  И не только в ней…
Очень важно удачно начать. Ведь читатель открывает книгу, и если с первой строчки не попался на крючок – закроет и положит на место.
Но еще важнее, как закончить. Чтобы этот самый читатель книгу закрыл, а забыть не смог.
Чтобы каленым железом врезалось в память.
И вот тут-то начинается самое главное. Нужно, чтобы у прозаика было нечто, что стоило бы врезать каленым железом. Такая себе вещица, как мудрость, например. Или доброта. Или еще что-то в этом роде. Чтобы не жаль было памяти читателя, куда это самое врежется. А то ведь можно врезать редкостную дрянь,  попробуй потом  от нее избавиться!
Словом, написание прозы – бег на длинную дистанцию. Не скорость главное, а выдержка, выносливость, терпение и умение сохранить вдохновение на долгое время.
 Может, поэтому у нас так много поэтов…

Меня часто спрашивают, откуда я беру своих героев, не с себя ли списываю. И вздыхают: это нужно было пережить…
А весь фокус в том, что писателю самому ничего не надо переживать. Он должен быть способен представить, вообразить. И от того, насколько точно он может представить, зависит, какой он писатель…
 Писатель – тот же актер, он должен уметь влезть в шкуру своих героев, понять, что они чувствуют, как должны себя вести, исходя из логики характера.
В жизни может случиться что угодно. Но вряд ли, просто фотографически списывая жизнь, можно написать художественное произведение. Всегда не хватает какой-то детали, которая придает смысл сказанному.
Никогда не пишу план – привычка со школы… Приходит образ, оживает, обретает черты, характер, биографию и внешность. Как только я смогу его увидеть – начинается работа. Помещаешь героя в определенную среду обитания,  и он сам начинает действовать. А я – только наблюдаю и слежу, чтобы он не выходил за рамки логики характера.
Часто не знаю, чем все это кончится. Планирую, конечно, куда он должен  в конце прийти,  но мои нахальные герои часто выходят из-под контроля и ведут меня за собой…
Пишу –  быстро. Обдумываю долго. Пока все не сложится  –  не начинаю. Иногда – несколько дней. Иногда – несколько месяцев.
Когда  повесть  подходит к своему логическому завершению, понимаю – пора записывать. Когда она из области идей переходит в явь, когда я вижу – и героя, и декорации, тогда легко описать.
Сложно – увидеть…
 Это здорово – писать. Это приключение. Выдуманный мир  гораздо лучше реального. И в нем полно неожиданностей даже для его создателя. Часто сажусь за компьютер с определенным намерением, но в процессе написания все меняется, и заканчиваю совсем не так, как собиралась.
Когда появляется первая фраза – значит, обдумывание закончено. Называйте, как хотите – муза, вдохновение…  Это просто завершение основного этапа работы.
У меня не бывает проблем с первой фразой.  Когда она приходит  –  словно тяну за ниточку невидимый клубок, и он начинает разматываться, показывая дорогу.
Не пишу частями. Потом могу вставить часть, но сначала – никогда.
А поводом для написания может служить что угодно.
Говорят, нельзя писать по заказу. Врут, не верьте. Если тема вам близка и понятна – заказ может послужить мощным  стимулятором, толчком к написанию. Сама никогда бы не решилась,  а по просьбе…  Начинаешь думать на заданную тему, и появляются свои образы. Какая разница, что их вызвало? Они становятся моей собственностью.
От идеи до исполнения – огромный путь. Идей  летает в воздухе масса. Многие  люди в двух словах могут обрисовать ситуацию  и наивно полагают, что уже могут считаться писателями… Придумали же, только недосуг записать!
Идея должна материализоваться, обрасти плотью, стать реальной, только тогда она упадет на бумагу в виде романа или повести. Часто наращивание плоти на бесплотную идею совершенно изменяет ее…
Неразрешимый вопрос – как отделить идею от ее воплощения, и кто на самом деле автор… для автора идеи…
Позвольте совет: никогда не пользуйтесь чужими идеями, ни хорошими, ни плохими, и у вас после не будет никаких проблем…
Часто незначащее событие может послужить катализатором. Увидела что-то – и вдруг сложилась картинка, из которой вырастет новая повесть…

Толчком для написания повести «Под покрывалом темным»  послужил один эпизод…
Кто в юности не мечтает сниматься в кино? Я – мечтала.
Я оказалась в Крыму в то время, когда там снимали «Сказку о царе Салтане». Видела сказочный город из фанеры, сватью бабу Бабариху в гриме, царевну Лебедь и князя Гвидона.  Меня, дошколенка, вывезли на море, и вот так мне повезло побывать в сказке. Все пляжники ходили смотреть  съемки, правда, близко нас  не подпускали…
И осталось желание – чтобы ко мне подошли на улице и сказали: «Девушка, хотите сниматься в кино?»
Смешно, но все мои самые горячие желания всегда сбывались.
Мне было  семнадцать лет – самый романтический возраст, когда это случилось. Мы с мамой были в Херсоне у родственников, шли по городу.
Мечталось, чтобы подошел красавец-режиссер и пригласил на главную роль. На сто процентов не сбылось: у «мечт» должны же быть погрешности!
Подошла пожилая тетка, но сказала ту самую фразу:
– Девушка, я вас приглашаю сниматься в кино.
Мы с мамой замерли от неожиданности и не поверили. Оказалось – правда. Одесская киностудия снимала в Херсоне фильм о ткачихах – обычный советский фильм о героях труда, и нужны были девушки для массовки.
Вспоминая теперь, удивляюсь, как мама меня отпустила.
Наутро пришла  в назначенное место, а там полно хорошеньких девушек.
Часа два снимали сцену у причала: отходит пароходик, а мы машем  вслед.
потом самых симпатичных  погрузили на этот  пароходик и повезли снимать дальше.
В фильме снималась  известная  тогда актриса  Вера Васильева, она все время находилась  в нижней каюте, а мы, массовка, сгорали на палубе. Нас снимали – без слов, конечно. Мы  сидели на корме – ткачихи отдыхают…
 Ни еды, ни питья… Солнце в зените…
 Катали нас до вечера. Идя в сумерках домой, встретила перепуганную маму и тетю, они уже разыскивали меня…
Дали мне квитанцию, по которой  мне причиталось три рубля «за день участия в съемках фильма «Золотая секунда»…
Но на следующий день на съемки я не пошла, хотя звали. Этого одного дня мне хватило, чтобы никогда больше не мечтать о кино…
Нет, кинематограф – это великое искусство, но оно ко мне лицом не повернулось, разве что – боком…  Очень смешно было смотреть, как кривлялась перед камерой молоденькая артистка…
Не знаю, закончили ли его или нет, но никогда я не слышала потом о фильме с таким названием…
Зато как мне это пригодилось через много лет, когда появилась мысль написать об одинокой девочке, мечтающей стать актрисой! Конечно, моя героиня была приглашена не на массовку, но домысел необходим,  из просто жизненных ситуаций, без их переосмысления,  создать что-то стоящее невозможно…  Каким удачным средством для раскрытия образа оказалось мое юношеское приключение!

В «Балладе в желтой тональности» есть сцена крушения самолета. Все думают, что это – такой же трюк, выдумано для усиления драматизма.  Нужно  же было чем-то подобным завершить рассказ!
Мне было четырнадцать лет, когда мы летели в Симферополь – каждый год меня возили на море, к родственникам в Крым.
Все, что описано в повести – правда. Я это пережила. Сидела   в этом падающем самолете, видела этот ужас и крики, как истекала кровью раненная женщина, сидевшая  рядом со мной.
Я  была уверена, что мы гибнем. Все были уверены. Позже  мы узнали, что положение было действительно серьезное, и нам повезло, что экипажу – кировоградскому, кстати,    удалось посадить самолет.
 Но даже если нам и ничего не грозило, нужно было пережить эти десять минут – или меньше? Я  видела эту панику, этот страх смерти.
«Как оно мне пригодилось»!
 Поменьше бы таких везений…
Это к вопросу о том, как пишутся повести…

Спрашивают, не о себе ли пишу, кто послужил прототипом…
О себе не пишу никогда. Использую виденное, конечно, как в истории с самолетом, например, но героиня – не я. О себе писать – дурной тон.
Но все равно, мои герои часто действуют, как бы действовала я в данной ситуации. А вот ситуация – другое дело. Тут неограниченный простор для выдумки.
Но чаще  использую других людей. Одну черту беру у Марьи Ивановны, другую –  у Марьи Петровны…  Списываю со знакомых. Они читают и не догадываются, что послужили мне материалом.
Калейдоскоп – интересная игра. Главное, хорошо подогнать части, чтобы они сложились в причудливый узор…

Всегда знаю, о чем я хотела написать – идею, так сказать…  Но часто в  повести оказывается еще  один план, о котором совсем не думала – получился сам собой. Интуитивно.
Иногда забавляюсь – пишу «страшилки»: в детстве любили рассказывать «страхи».  Жуткий сладкий ужас охватывает тебя – сладкий оттого, что знаешь: лично тебе ничего не грозит.
«…В одном черном-черном городе…»
Рассказик «Возвращение» примерно так и задумывался: девушка потеряла любимого и настолько страдала, что готова была уйти к нему, в смерть. Но когда он пришел на ее зов, она испытала такой ужас, куда только  любовь делась!
 И   написалось то, о чем написать я совсем не планировала.
 «Мертвых – в землю, живых – за стол» –  есть такая испанская пословица… Во всяком случае, так утверждает Лион Фейхвангер…
Я  думала,  это самый негодящий рассказик в книге «Черное озеро»…
Оказалось – пригодился.
– Спасибо тебе за этот рассказ, –  сказала мне знакомая. – Я потеряла брата, и мама много лет не могла успокоиться. А, прочитав твой рассказ,  смирилась, перестала звать…

Люблю сказки.
 В европейских  сказках много общих тем. Японские  на них не похожи…
 В народных сказках четко прослеживается и география,  и условия жизни. Африканские сказки – сказки другого континента,  и это чувствуется.
Когда предложили написать фантастику – отталкивалась от них.  Повесть  «Илер» – родная сестра японской сказки о том, как умершая мать приходила, чтобы помочь своему ребенку.
Чтобы написать фантастику, достаточно поверить, что чудо возможно. А дальше – просто жить в этом мире.
Катализатором для повести «Черное озеро» послужила коротенькая заметка о Знаменском озере – его глубина, особенности, растительность.
Этот клочок газеты долго лежал  на столе возле компьютера, пока не сложилась история о мятущейся душе, неосторожно выпущенной в мир. А если бы не попалась на глаза заметка?
Неисповедимы пути господни…

– Пиши больше о музыке и музыкантах, –  сказали мне мои друзья-музыканты. – У тебя редкая возможность раскрыть тему, ты ведь хорошо знаешь наш мир.
Когда писала «Круиз по Стиксу», долго думала, какой взять фон, кем будет моя героиня. Да что я знаю лучше, чем та среда, где я живу?
Решено:   Марина Кострова будет преподавать фортепиано в музыкальной школе! Заодно и второй план пропишется…
Одно останавливало:  подумают, что пишу о себе. Но после этих слов решила не изобретать вымышленных ситуаций и декораций.
Пригодилось все: и школьные коридоры, и мои ученики, и даже  маскарад на первом курсе музыкального училища, где была цыганкой!
Остальное – вымысел.
И   в   «Санте Лючии» многое списано с музыкального училища…
Если бы вы знали, как мне помогает музыка, как я старалась приблизить ее к читателю!
Бывает, что написание требует какой-то специальной информации. Не ленюсь сунуть нос в справочники.  Когда переводила поэму «Скифская одиссея» Лины Костенко,  перечитала все о скифах, что только смогла найти, даже ту редкую книгу Бориса Мозолевского, которая и вдохновила Лину Костенко  написать поэму. А недавно попала в Киеве в музей драгоценностей и увидела ту самую пектораль…
Лишних знаний не бывает.
Роман «Догнать призрак» задумывала, как пародию на  романы  о прекрасных женщинах в средние века. Пришлось перечитать историю Франции этого времени, книженцию о правлении Ришелье, историю возникновения итальянской оперы… А использовала совсем мало.  Хотя без такой подготовки можно было наломать дров…
Бывает, ради написания двух страничек перечитываю  толстый том.
Стараюсь не писать о том, чего не знаю… только надо знать, чего именно не знаешь. Слишком  часто нам кажется, что знаем достаточно…

Сожалею об одном: не так много путешествовала, как хотелось, не так много видела, как могла. Как бы это все пригодилось!
А в дело идет все – обрывки детских воспоминаний, случайное слово, взгляд, ситуация. Обиды. Победы.
Отрицательный опыт даже чаще используется. Это – как кирпичики, из которых строится повесть. Когда требуется какая-то деталь, услужливая память подсовывает то, что нужно. Никогда бы не вспомнила, и – откуда ни возьмись…  Странно, что ничего не теряется. Если положила в память, когда-нибудь обязательно всплывет.
Если нет темы  –  не пишу. Это может длиться годами. Зато, когда тема появляется – выплескивается на бумагу мгновенно. И никогда не знаешь, будешь еще писать или нет.
Бывает, и тема есть,  почти оформилась. Часто торможу себя: кому это надо? «Что будет с мировой литературой, если не напишу»?
И только когда удержаться не под силу, включаю компьютер…
А компьютер – это здорово! Как легко выбрасываются целые куски, и на их место вставляются новые! А раньше, эти исчерканные тетрадки, которые еще нужно было перепечатать, читай – переписать, ибо перепечатывать написанное - все равно, что писать заново…
Раньше,  написав, горело показать и услышать оценку. Сейчас у меня лежит написанное много месяцев назад, и это еще никто  не видел. С годами все меньше зависишь от оценки других. Конечно, радостно, если нравится читателям, но это уже не имеет такого решающего значения – писать из-за отрицательной оценки не брошу и не кинусь писать «по заказу»…
А вообще, мое «писательство» начиналось с «читательства». Один из аспектов счастья для меня – хорошая книга, и… чтоб меня никто не трогал, пока не дочитаю!

Мемуары, которым нет конца потому, что он еще не наступил, –  самая обнадеживающая вещь…
Получилась повесть о людях.
И о себе.
 Может, это напечатают.  Прочтут те, о ком я писала и те, о ком умолчала. Уже представляю, что они скажут мне!  И это  будет тест на них самих…
Выражая  свои впечатления, человек полностью раскрывает себя. Не зависимо от того, понравилось ему или нет – он рассказывает мне, сам того не замечая,  о себе  все. Даже еще больше расскажет, если не понравилось…
Есть у меня рассказ о любовном треугольнике. Он многих волнует. Но – по-разному.
Если  сочувствуют жене  –   значит, муж точно изменял…
Если девушке – точно был любовник…
Мужчине редко симпатизируют, но если понимают его – сами бывали в подобной ситуации. Это – проверено.
Вы не представляете, сколько я получаю информации!
И в этом тоже – большая прелесть писательства.
Так что, как бы ни приняли  повесть ее герои –  в этом тоже будет  свое зерно истины.
А истина, как и жизнь, неоднозначна…