Повесть. Он просто не вернулся с войны

НАМ ЖИЗНЬ СЮРПРИЗЫ ПРИГОТОВИТ,
ЗАХВАЧЕНЫ ПОРОЙ ВРАСПЛОХ.
НО ТО, ЧТО ВРЕМЯ НАМ ОТКРОЕТ,
ПРЕДСТАВИТЬ ВРЯД ЛИ КТО-ТО Б СМОГ.
 
  Почувствовав запах дыма, люди выбегали из своих домов пытаясь угадать, что горит. Их тут же настигал звук первого удара в рельсу: Пожар! Поняв где горит, по клубам чёрного едкого дыма с языками пламени, по треску горящего дерева, возбуждённая толпа ринулись к месту пожара. Мужики взяли багры и лопаты, женщины держа на руках малолетних детей, прихватили вёдра и коромысла, предчувствуя, что может пригодиться. Набат плыл над селом резким надтреснутым звуком. Не успев смолкнуть от первого удара, подхваченный последующими, он гулко, непрерывно отдавался в мозгу. Бегущих людей обогнала лошадь, впряжённая в телегу с водовозной бочкой, которую всегда держали полной на всякий случай, подгоняемая кнутом она неслась по улице, громыхая колёсами по неровной дороге, щедро расплёскивая воду. В самый разгар пожара, когда рушились балки, откуда-то из под дома стали доноситься жуткие нечеловеческие вопли, переходящие в звериный вой. Мужчины бросились на крик к объятому огнём дому и через узенькое оконце у самой земли, выходящее во двор, рискуя своими жизнями, вытащили странное существо. Одежда на нём дымилась, он сильно обгорел и надышался угаром. Его облили водой, чтобы прекратить тление белья. Столпившиеся люди стали разглядывать лежащего. Ноги неимоверно опухшие, лицо заросло густой длинной, не стриженой бородой, на голове волосы сбились в колтун, давно не мыты и не чёсаны, ногти на руках и ногах черны и обломаны. Жуткое зрелище! Но это был человек! Кто же он?

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

   Полюбили они друг друга сразу, как встретились. Было это в эвакопункте, где оба служили, она медсестрой, а он санитаром.
   Свела судьба двух молодых людей на фронте, а как разговорились, то выяснили, что земляки, из Тамбовской области оба, это ещё больше сдружило.
   До войны, примерно в восьмидесяти километрах проживали друг от друга, правда, в разных районах. С тех пор стали держаться вместе, а в часы затишья, вспоминали Родину и, было легче. Честно сказать, свободного времени не так уж и много, ведь армия постоянно наступала, эвакопункт продвигался с ней.
   Ухаживал Василий за Настенькой, так их звали, с большой нежностью. То укроет плечи её по теплее, то чайку горячего нальёт, или даст поспать, оберегая сон и выполняя за неё работу. За Настей ещё никто так не ухаживал, даже в мирное время, а она, заботясь о Василии, могла простирнуть его бельё или заштопать что-нибудь. Нравилось ей подстригать непослушные вихры его, укладывая в причёску. Василию было приятно, а вот главврач эвакопункта был недоволен, отправлял парня стричься под машинку. Тем не менее, нежные прикосновения рук любимой Василий потом вспоминал долго с блаженной улыбкой на лице. По характеру он был тихий, мягкий, не злобливый. Не курил и не выражался. С губ его, даже невзначай, никогда не срывалось крепкое, мужское словцо. Большие голубые глаза его смотрели на мир открыто и доброжелательно. Видимо этим и приглянулся он Настеньке. Да и то сказать, вокруг только стоны, кровь и слёзы, да нескончаемая канонада артиллерийских залпов. А тут такой «херувим», можно и так выразиться. Длинными, тонкими, музыкальными пальцами перебирал Василий Настины кудряшки, глядя с любовью и нежностью и от этого ей было спокойно и надёжно. У командования к Василию нареканий не было, очень усердный, исполнительный и услужливый санитар. Правда, многие смотрели на него с некоторым изумлением. Так не вязался облик его с тем, что происходило вокруг, грубой реальностью войны. Тем не менее выбор Настеньки понимали и принимали, ведь женщины народ особенный, поди - узнай за что расположилось сердце к человеку? И потом им, женщинам, нравятся охи - вздохи разные, «телячьи нежности», цветочки - букетики. Так думали глядя на отношения Насти и Василия.
   Настенька была девушкой боевой и решительной. Росточком невысокая, крепенькая, с тонкой талией. Движения импульсивные, про таких, обычно говорят: «Всё-то у них спориться, работа в руках кипит». Всё успевала и хирург, которому она ассистировала во время операций, был ею очень доволен. Носик курносый, а на щёчках ямочки, что подтверждало её неунывающий характер. Раненые души в ней не чаяли. Уезжая в тыл на лечение с передовой, где такими, как Настенька девчонками, была им оказана первая, и возможно жизненно важная помощь, увозили с собой образ этой смешливой и сноровистой девушки. А в ушах стоял её заливистый и заразительный смех. Вот уж кому были нипочём страхи войны! За ней пытались ухаживать, но Настя тактично, не обижая отказывала всем претендентам. А вот Василия полюбила и очень волновалась за его безопасность, намереваясь защитить в любой ситуации.
 - Он такой безответный, за себя не постоит, - думалось ей.
   Осень 1944 года застала их уже на территории Польши. Взявшись за руки, гуляли они по притихшему городку, в котором дислоцировался их эвакопункт, нежно целовались, не обращая внимания на разруху, царящую вокруг, привыкли уже. Когда часть стояла в лесистой местности или возле реки, они лежали на ещё тёплом пригорке, глядя в небо, разговаривали, наслаждаясь обществом, друг - друга.
   Краски осени от рыжих, ярко - жёлтых до багряных, соответствовали цветам войны, огню боёв и зареву пожаров. Не смотря на эти ассоциации Настя была рада букетам из золотых кленовых листьев, подаренных ей Василием. Она плела из них веночки, украшая свои русые, вьющиеся волосы. Их любви война нисколько не мешала, как будто шла параллельно чувствам. Выполняя свои обязанности, ухаживая за ранеными, они ждали предстоящей встречи наедине. Весь эвакопункт наблюдал за развитием этих отношений. Немолодые санитары, улыбались в усы, вспоминая то ли свою молодость, то ли детей своих.
   Так прошла зима, суровая и тяжёлая. Советская Армия с кровопролитными боями, а потому и с большими потерями продвигалась к Берлину. Конец войны был предрешён победами на фронтах. Эвакопункт перемещался вместе с войсками, не успев обжиться на одном месте, снимался и двигался вперёд. Медперсонал падал с ног от усталости и постоянного недосыпания. Именно в это время, Настенька поняла, что беременна. Ко всем тяготам фронтовой жизни прибавилось ощущение не проходящей дурноты и слабости. Василия новость эта обрадовала и он, как мог, окружил любимую заботой, пытался предупредить все её желания. Правда, они были скромными, разве что солёный, бочковой огурец, который Василий приносил с полевой кухни, да кислый щавель, в изобилии появившийся из под снега, да щи из квашеной капусты, всё с той же солдатской кухни, больше ничего не хотелось Настеньке.
   Вскоре, положение её, стало очевидно всем. Их не осуждали, отнеслись с пониманием. Молодость, что тут скажешь. Теперь, оставаясь наедине, они строили планы о дальнейшей своей жизни, о семье и ребёнке, а от этого действительность отодвигалась далеко на задний план и в душе, несмотря ни на что, теплело. Они мечтали, как построят дом, украсят окна нарядными, выпиленными наличниками и обязательно смастерят красивое и лёгкое, с прорезным орнаментом крылечко, как посадят сад и, их малыш будет кушать свежую малинку и большие румяные яблоки, как заведут корову и у них будет своё молоко и маслице и о многом - многом другом думали и мечтали они, сидя в уголке, возле стола постовой сестры, при свете керосиновой лампы, во время дежурства Насти, ночью. Беседовали шёпотом, склонив головы, друг к другу.
Когда прибыли в маленький населённый пункт, немецкую деревню Штартитц, Врот - Стенбургского округа, что в провинции Бранденбург, всего в двадцати километрах от самого города, не далеко, буквально на подступах к  Берлину, руководство приняло решение демобилизовать Настеньку, так как до родов ей оставалось каких - то два - три месяца. Но прежде, по просьбе влюблённой пары, командир медицинской части, имеющий на то право, расписал их. Теперь Настя и Василий были мужем и женой, носили общую фамилию - Корнеевы, о чём и получили соответствующий событию документ.
   Была весна, апрель месяц. Округа утопала в белой пене цветущих садов, над которыми возвышались стрельчатая крыша ратуши и шпиль немецкой церкви - кирхи, соловьиные трели не умолкали, напоминая о радости жизни, не смотря на гулкие раскаты орудий и стрёкот автоматных очередей. Жаль было уезжал от любимого, оставлять тех, с кем рядом прошли эти годы, обидно, что практически перед концом войны, перед Победой, в которой никто не сомневался, но ничего не поделаешь. Та жизнь, которая зародилась в ней, напоминала, что надо быть осторожной и предусмотрительной, сберечь, сохранить и родить благополучно дитя.
   Провожая Настеньку, Василий сказал, что после демобилизации, сначала заедет домой, к себе в село, в Рассказовский район, повидать родных, решить кое - какие необходимые вопросы, а потом сразу к жене и ребёнку. Долго целовал её, не желая расстаться, провожал глазами, пока не скрылась за поворотом машина увозившая жену в глубокий тыл. На Родину.

ГЛАВА ВТОРАЯ
 
   Подъезжая к своему селу, ещё издали увидела Настя белокаменную церковь на взгорке, здание школы, дома сельчан, вспаханные огороды, яркую зелень берёз, молодую травку на лугах и вдохнув свежего, родного, не испорченного гарью пожарищ воздуха, слыша не гул орудий, а мирный крик петухов, подумала:
 - Ну, вот я и дома! Как легко дышится! Малышу здесь будет хорошо!
   Ей помогли аккуратно выбраться из кабины полуторки и, вскинув на плечо вещмешок, медленно побрела Настя к родительскому дому. Ей предстоял разговор с мамой, которая ни о браке, ни о беременности ещё не знала. Отец Насти, к началу войны был уже не призывного возраста. Вот в гражданскую ему пришлось повоевать, даже ранения были, а в эту войну, в 1942 году, его забрали в обоз, а потом копать окопы перед наступлением немцев. Там он простудился, приехал с передовой больной, с высокой температурой и слёг. Через неделю скончался от крупозного воспаления лёгких. Об этом писала мама дочери на фронт.
 - Как она одна теперь справляется по - хозяйству? Да и я сейчас работница плохая, не смогу помочь, а ведь самый сев.
   Открыв калитку, Настя пошла по тропинке к дому и, увидев закрытую на щеколду дверь, поняла, что мать в огороде. Оставив вещи на скамеечке, быстрым шагом направилась за сараи.
   Мама сажала лук севок на свежевскопанные грядки, низко склонившись над ними. Появление дочери она не услышала, но инстинктивно вдруг напряглась, почувствовав присутствие человека и выпрямилась, с изумлением гладя на Настю. Сменялись на лице её разные эмоции - удивление, радость, вопрос, а ноги уже несли в сторону стоящей поодаль дочери. Руки раскинуты для объятий, слёзы ручьём из глаз. Так стояли они обнявшись и раскачиваясь, плача и не нужно им было ни слов, ни объяснений. Мама поняла всё. Так же, в обнимку, не желая отпускать друг друга, пошли они к дому.
   Проговорили мать и дочь до глубокой ночи, было о чём. Решили подготовиться, по мере возможности, к появлению малыша. Пересмотрели запасы в сундуке бязи, фланели, ещё с довоенных времён, чтобы нашить распашонок и пелёнок. В ход пошли и старые, застиранные до мягкости юбки из штапеля и ситца. Принесли от соседей детскую колыбельку, которая с десяток лет пылилась на чердаке, выскоблили её, ошпарили кипятком, чтобы потом повесить на крюк, вбитый в потолочную балку. К зиме мать решила навязать шерстяные носочки и варежки, ну это потом, позднее будет. Настя с нетерпением ждала письма от Василия. Он писал часто, но коротко, так как войска стремительно наступали, раненых было много и эвакопункт еле справлялся.
   Наконец свершилось! Победа! Страна ликует, люди поздравляют друг друга.
Василий написал уже из Берлина, что на днях выезжает на Родину, что скоро встретятся они и будут счастливы, вот только на несколько дней заедет домой в село. Писал, что накупил подарков Настеньке и малышу и даже незнакомой пока ему тёще.
   Описывал особенно подробно туфельки купленные жене, видимо они ему особенно приглянулись, такие необычные бордового цвета, и по две вишенки с боков, и платочек им в тон выбрал, белый с бордовыми розанами и зелёными вычурными листочками по кайме. У Насти от умиления выступали на глазах слёзы. Какой Василий, всё - таки заботливый, внимательный! Сердце в блаженстве замирало, когда вспоминались минуты, проведённые наедине с мужем. Нежность разливалась по телу Настеньки и, она обнимала руками, обхватывала свой живот, где в ожидании своего рождения, пребывал плод их нечаянной, фронтовой любви. Она принялась терпеливо ждать приезда мужа, но Василий всё не приезжал:
 - Что же случилось? – постоянно преследовала её мысль.
   Мать, видя, как переживает её дочка, не приставала с расспросами, молчала.
   В конце мая родила Настя сына. Назвала Николаем, в честь своего отца. Похож малыш был, как две капли воды, на мужа. Тот же непослушный завиток светлых волос на затылке, ямочки на щёчках, даже пальчики на ручках и ножках по - форме, как у Василия. Вот уж обрадуется, когда сына увидит! Однако, от него всё не было известий. Настя просто не знала, что и подумать, измучилась вся в сомнениях и неведении.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

- Вот оно! Туфли! С вишенками, из Германии! Так говорите, сгинул, не вернулся? А сестра щеголяет в моих туфлях? Нестыковка получается!
   Всё в голове тем временем вставало на свои места. Значит, вернулся, женился и забыл. Туфли сестре подарил.
   Утром, Настя сказала матери уже спокойным, но решительным голосом, всё   Прожив в состоянии нервных переживаний несколько месяцев, Настенька решилась съездить в село, где жили родители Василия. Мама её, в раздумье произнесла с сомнением:
 - А вдруг он тебя забыл? Вдруг у него другая есть, ранее сосватанная, до войны ещё, и такое бывает, нельзя этого исключать. Да и как ехать, кормишь ты Николеньку грудью, как оставишь?
 - Если есть другая, пусть скажет прямо, в глаза, чего в сомнениях мучиться мне? А сына я возьму с собой, если уж не суждено быть вместе, пусть поглядит, потом не допущу. Да и всякое в голову лезет, шпаны за годы войны сколько появилось, а вдруг позарились на то, что солдат из Германии везёт? Могли и убить. Бедные его родители тогда! Коль, не приведи Господи, такое случилось, то их нужно поддержать, пожалеть, им тоже, поди, тяжко. Но о плохом думать не хочу, гоню эти мысли от себя.
 - Всё так, всё так, правильно рассуждаешь, дочка.
   В один из жарких летних дней, собралась Настя, оделась по наряднее, мать так и замерла в изумлении и восхищении стоя в дверях кухни. Дочь похорошела после родов. Исчезла подростковая угловатость, движения стали плавными, красивой осанка. Просто чудесная молодая женщина! Только где заблудилось её счастье? Не ведомо.
   Надела Настя платье, приготовленное к свадебной вечеринке, которая должна была обязательно состояться по приезде Василия, ведь на службе их только расписали. Платье, с пышной юбкой - татьянкой и тонким пояском, с рукавчиками - фонариками, по моде тех лет. Туфельки на танкетке, белые носочки и вязаный ажурный беретик, кокетливо сдвинутый на бочок, уложенной причёски, довершали нарядный портрет её. Взяла на руки сына и отправилась к сельпо, от которого вскоре на грузовой машине, ехавшей в областной центр добралась до Рассказово. Там, до села, в котором жила семья родителей мужа, было ещё километров пять - семь. Решила пройти их пешком. Перевязав себя через плечо тонкой, батистовой пеленкой, положила в это уютное гнёздышко сына, тем самым освободив руки, зашагала Настя по просёлочной дороге, полная надежд и сомнений.
   Подходя к раскинувшемуся над рекой небольшому селению, с добротными, в большинстве своём, кирпичными домами, с большущими по площади огородами и обширными садами, отметила Настя, что живут здесь, на удивление крепко. На улице не встретила ни взрослых людей, ни играющую детвору. Странно показалось ей это. Пришлось стучаться в крайний дом, чтобы узнать, где проживают Корнеевы. Вышедшая на крыльцо, вся в черном старуха, недружелюбно указала рукой на большой, с резными наличниками особняк, в полтора этажа. Мол, там, и скрылась, хлопнув сердито дверью. Настя не успела даже поблагодарить её и распросить, что за люди эти Корнеевы.
   Судорожно вздохнув от волнения, прижав, как бы защищая сына к груди, двинулась в сторону указанного дома. Поднявшись на высокое крыльцо, Настя решительно толкнула дверь в сенцы, но та, к удивлению, не свойственно селу, была заперта изнутри. Пришлось стучать. На её стук, сначала шевельнулась занавеска на кухонном окне, показав этим, что приход Насти заметили, но открыть не торопились. Затем, после возни и перешёптывания, всё же дверь нерешительно приоткрылась, в её проёме показалась дородная, одетая в чёрное, в белом с тёмными «оспинками» платке, надвинутом до самых бровей, пожилая женщина. Она молча, вопросительно смотрела на Настю.
 - Я жена вашего сына, Василия, а это наш ребёнок.
   Выражение лица женщины не изменилось, интереса к младенцу она не проявила.
 - Мне бы увидеть его, поговорить с вами, где мой муж?
   Женщина пожала плечами:
 - Сами не ведаем, с войны не вернулся.
 - Как не вернулся! Да что же это? Ведь он написал мне, что едет домой.
 - Ничего сами не знаем, куда делся, не ведаем,- повторила женщина.
 - А что в военкомате говорят?
 - Говорят, демобилизовался, поехал на Родину и всё.
   Ноги у Насти сразу ослабели, лицо покраснело от внутреннего жара и она села на скамеечку встроенную в крыльцо. В дом её не пригласили, а мать Василия, с отрешённым лицом, сложив руки на груди в замок, так же продолжала стоять в дверях, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Было видно, что разговор ей неприятен и она скорее хочет его прекратить.
 - Дайте, пожалуйста, воды попить, мне плохо.
   Женщина на минуту задумалась, но потом всё же скрылась в сенцах, прикрыв плотно за собой дверь. Вскоре появилась с кружкой воды.
 - Что же мне делать теперь одной с ребёнком? Как дальше жить, не зная о судьбе мужа?
 - Ну, хочешь, оставляй мальчишку нам, вырастим. А сама уходи.
   От этих слов Настю словно подбросило со скамейки, куда делась усталость.
 - Вам, ребёнка моего? Этому не бывать! Что вы за люди? Как можно быть такими равнодушными, не разыскивать собственного сына, не интересоваться его судьбой? Я это так не оставлю! Буду искать и писать, хоть в Москву!
   С этими словами Настя, прижав к груди сына, бросилась прочь от этого постылого дома, от холодной и неприветливой матери её мужа. За спиной лязгнула засовом дверь.
   Ноги сами понесли Настю по тропинке, ведущей к реке. В голове путались мысли, слёзы застилали глаза, глухие рыдания сдавливали грудь, комом застревая в горле. На пригорочке, у воды она поменяла пелёнки Николеньке, омыла разгорячённое лицо и руки, сполоснула пропылённые усталые ноги и, только было собралась в обратный путь, как заметила быстро идущую к ней по тропинке девушку очень похожую чертами лица на Василия. От этого сходства в сердце у Насти появилась ноющая боль, а в глазах надежда.
 - Может хоть эта скажет что-то путное?
   Девушка остановилась поодаль и некоторое время молча, пристально разглядывала Настю. Потом, наконец, заговорила:
 - Мамка тебе не всё сказала. Мы писали, искали. Он сгинул и никогда больше не вернётся. Мой тебе совет, уезжай домой, да по быстрее, устраивай свою жизнь. Про Ваську забудь, а станешь досаждать - хуже будет, поняла?
   Резко развернувшись, она быстро пошла по тропинке, сверкнув икрами сильных ног обутых в изящные вишнёвые туфельки с двумя прелестными вишенками с каждого бока.
   Выбрав местечко поудобнее, Настя присела на траву дав сыну грудь, решив покормить перед обратной дорогой. Мысли теснились в голове, перегоняя одна другую. Да, было о чём подумать.
   Но одно понятно, предупреждение не было случайным. Ей приказали убираться и пригрозили, надо по быстрее уходить отсюда от греха подальше.
 - А вдруг они решат отобрать малыша? Да, я рискую!
   Что-то в девушке показалось Насте странным, что-то не вязалось с общим ходом событий, словами. Но что?
   Она, поднявшись, быстро собрала вещи и пошла по дороге в сторону Рассказово.
   На душе было гадко.
   Только поздно вечером уставшая и морально опустошённая Настя перешагнула порог родительского дома, передав матери сына, в изнеможении, практически рухнув на лавку у двери, принялась растирать свои затёкшие руки. Зачерпнув корцом студёной колодезной воды из стоящего рядом ведра жадно, проливая, выпила большими глотками. Предстоял ещё разговор, но какая-то навязчивая мысль, как будто подсказка не давала ей покоя.
 - Доченька! Ты бы поела. Я картошки сварила, квас поспел, сейчас отрежу хлеба да принесу малосольные огурчики. Садись, лица на тебе нет, ноги вон в кровь сбила. Надо было другие, по мягче, туфли надевать. Старенькие.
для себя уяснив:
 - Никогда мама не напоминай мне больше о Василии, договорились, ни-ког-да?
 - Как скажешь,- глухо послышалось в ответ.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ.

   Прошло с тех пор семнадцать лет. Анастасия Николаевна, так её теперь величала большая часть её подопечных, работала в детской библиотеке. Сын её, Николай, учился в техникуме, в Тамбове, успешно учился. Мама стала совсем старенькая, но продолжала хлопотать по дому и в огороде.
   Личная жизнь Анастасии Николаевны так и не сложилась. После неудавшегося брака, посетило её глубокое разочарование в мужчинах, да и официально она была вроде бы замужем. Характер у неё поменялся, от случая, произошедшего с ней, стала Анастасия Николаевна замкнутой, необщительной. Подруг не имела, только сослуживицы по работе, да и то, говорила в основном с ними на общие темы. Даже внешне она стала подтянута, напряжена, а губы крепко сжаты. Да, к такой не всякий мужчина подойдёт, но видимо это защитная реакция, что б и не решались даже подойти.
   На вопросы ещё маленького сына:
 - Где мой папа?
   Она отвечала:
 - Он не вернулся в войны.
 - Погиб?
 - Нет, просто не вернулся.
   И эти слова её были правдой, по другому и не скажешь.
   Как-то утром придя на работу, в библиотеку, увидела она, как сотрудницы с интересом обсуждают статью, только что прочитанную.
 - Что у вас там, девочки?
 - Да вот, удивительная и жуткая история. А фамилия, кстати, Корнеев, видимо ваш однофамилец.
   В газете, под громким заголовком, писали о том, что в одном небольшом селении под Рассказово случился пожар. Площадь возгорания была значительной. Сгорел дом, надворные постройки, обгорели деревья некогда прекрасного сада. Из имущества практически ничего не удалось спасти. В газете также говорилось, что по заверению хозяев дома во время пожара там никто не находился, однако по доносившимся жутким крикам из подпола все поняли, что кто-то живой всё же в доме есть. С трудом удалось вытащить обгорелое, одичавшее странное существо, заросшее волосами. Распростёртое на земле, оно всё же имело человеческие черты. Люди топтались на месте, так и сяк пытаясь вглядеться в искажённые болью лицо.
   Один старик, из жителей кажется, узнал его:
 - Да это ведь Васька Корнеев! Точно! Он пропал сразу после войны, не вернулся с неё. А оказывается он семнадцать лет просидел в подполе, во дела!
   Пожарные недоумевали:
 - За что?
 - Да они сектанты, хлысты, правда, скрывали это. Но здесь ведь деревня, ничего не скрыть, догадывались люди-то. Наверное, ослушался их, пошёл против воли, вот и посадили в подпол, как в тюрьму, что б не сбёг. Они жестокие, не пощадят.
 - Как же можно-то, родное дитя?- сокрушались старушки.
 - Выходит можно. А родители-то его померли году в шестидесятом, уж и не знаю, кто его кормил - поил до сей поры, можа сестра?- закончил свою мысль старик.
   На носилках, в санитарной машине доставили Корнеева Василия Митрофановича в больницу района. Там ему попытались помочь, для начала сбрив обгорелые волосы с головы и лица, чтобы можно было намазать мазью. Перед медперсоналом предстал измождённый, с ввалившимися глазами, человек лет сорока. Лицо его выражало боль и страдание, взгляд безумен.
   К утру он умер. Большая площадь кожи была обожжена, да и сердце не выдержало, так констатировали врачи.
   Этим делом занялась теперь прокуратура.

ЭПИЛОГ.

   Спрятавшись за стеллажами книг от посторонних глаз, Анастасия Николаевна плакала, давясь слезами. Жалость к несчастному распирала её душу. Она так же горевала о своей и Василия загубленной любви, о годах прожитых в обиде на него, о сыне, не увидевшем отца, да мало ли о чём может плакать женщина, с не сложившейся личной жизнью, счастье которой так нелепо, по чьей-то злой воле, было разрушено. Женщина, у которой муж не вернулся с войны.

 ПОЯСНЕНИЕ.

   Секта хлыстов - (постники, шелапуты), зародилась примерно в 17 веке или даже раньше. Это одна из старейших русских сект. Происхождение её до конца не выяснено. Они отвергали брак, но в своих экстатических танцах подчас доходили до половых оргий. Внебрачные дети именовались «христосиками».
   При вступлении в секту каждый мужчина получал «духовную жену», которую часто менял. Разврат именовался у них «христовой любовью» Действовала в секте заповедь: «Живи с женой своей, как с сестрой».
   Молельные дома называли сектанты кораблями, руководителей - кормщиками, а членов секты - голубями.
   Их обряды построены на человеческих пороках и членовредительстве. В службе они применяли, в том числе и экскременты. Чтобы войти в транс, в состоянии экстаза - хлестали себя хлыстами, раздевшись до пояса, а доведя приплясыванием, подпрыгиванием, пением и избиением себя до состояния практически невменяемости, занимались групповым сексом. Так они «радели».
   В секте была жёсткая дисциплина и строгая опека. Мстили за непослушание жестоко, никого не щадя.
  Хлысты до революции жили в двухэтажных домах, ели сладко, спали на дорогих перинах, ездили на породистых конях, в общем - жили дорого.
   Средства получали от урожая овощей, зерна, зелени и плодов. Почти все усадьбы хлыстов заняты были под картофель, для продажи, так как сами хлысты его не ели, считая «чёртовым яблоком». Так же не ели они мясо, рыбу, лук, не пили чай. Одежду носили тёмную и белые платки в чёрную крапинку.

   После революции 1917 года секту сразу запретили, но они всё же существовали и тайно проводили свои обряды. Хлысты - очень закрытая, тоталитарная секта. И хотя описывается здесь в прошедшем времени, как знать, может до сих пор где-то существует?
   От одной мысли об этом становится жутко.

   (Данные взяты из работы Тамбовского исследователя О.Ю.Лёвина) и из других источников информации.