Пучеглазие не порок

 
Проводника Николая с лёгкой руки ревизора Опрышки с недавних пор стали звать Пучеглазым.

Пучеглазием Николай на самом деле не страдал, но имел свойство от удивления долго ходить с вытаращенными глазами. Какая-то жилка под глазным нервом у него медленно срабатывала на задний ход. Ну, организмы же разные бывают. Но случалось это с ним нечасто, так что на погоняло не тянуло.

Вообще, до этого Николая звали по-разному. В школе, когда он учился, да позабыл, учился ли вообще, его звали Куркуля, за любовь собирать под партой всякую снедь, выигранную в пари или просто подаренную. Особенно Коля-Куркуля любил жвачки, хлебом не корми. И ещё Коля умел объяснять самые невероятные ситуации, в которые почему-то постоянно попадал. Старательно выводил объяснительные записки, которые потом в учительской читали на десерт. При этом с учением ему не повезло, не запоминал.

– Вот вырасту, лётчиком стану, из-за кордона жвачек навезууу! – мечтательно вздыхал он, получив редкую в жизни четвёрку. А в основном еле тянул на тройки, так что лётное училище явно не светило, и Коля после армии подался в проводники. Там диплом не спрашивали, транспорт не скоростной, но хлебный.

Дома его звали нежно Люлей-Колюлей. Явившись в шесть утра из поездок, после многодневной жизни на шпалах, Николай притаскивал коробку завёрнутых в целлофанчики люлей из вагон-ресторана, сладости, печеньки-галеты, кучу рафинадной крошки и соли в пакетиках, летом дешёвые фрукты на станциях вёдрами сгребал. Словом, всяческую снедь. И заваливался спать.

Семью Коля не обижал, за месяц одних зайцев набегало на трёхмесячную зарплату. Особенно, если повезёт с челноками в ночь на Москву. Безбедно жил, не так уж стабильно, но грех жаловаться. Да и девочки-проводницы его не обижали…

Главное, он умел и ревизора, и бригадира ублажить, те с этого и кормились, считай, сколько вагонов за сутки! Зайцы сами шли ему в руки.

Да вот однажды он попал в историю, оставившую неизгладимое пятно на его репутации опытного проводника. А чёрствый, суховатый с коллегами Опрышко оказался тому свидетелем, наградив впоследствии этим самым погонялом.

Поезд ехал упакованный, и его вагон тоже был в полном комплекте. Где-то в Самаре сошёл дедуля, место осталось свободным, взяли с напарником солдатика, да что с него возьмёшь! И вдруг, почти отъезжают, по перрону то ли летит, то ли катится колобок в широчайшей юбке и дрыгающими необъятными грудями. С сумками, кричит что-то. Ну что можно кричать стоящим на ступеньках вагона проводникам, если уже раздался свисток? Конечно, желанная зайчатина в поезд просится! Николай проворно втащил невысокого росточка, но тяжёлую дамочку в тамбур, и тут напарник шепчет: «К нам-то направились навроде, щас будут!» Ревизоры!

Николай с напарником, недолго думая, сунулись туда, откуда дед сошёл, и говорят дамочке: Вы ложитесь в полку, мы подушку дадим, минут на пять! И давай запихивать. Она, дамочка, хоть и росточком не вышла, да грудастая, пудов пять-шесть, не меньше. Колины руки несколько раз сверх надобности помяли её довольно упругие  груди, захлопнули крышку и сели на неё. Отдышались, и к онемевшим пассажирам: давайте, давайте билетики, а нечего глазеть.

В ту самую минуту и нарисовались ревизоры, Опрышко окаянный, из тех редких фруктов, которые дань почему-то  не брали, и хмырь рядом, раза его два видели, толком не познакомились. Вообще, Николай считал, что неберущий человек очень ненадёжный народ, в любой момент подведёт. И правильно считал.

Хмырь и говорит: у вас тамбур неубранный, туалет воняет. А то будуар думал в вагоне проверять! Выпендривается, значит. Подходят к злосчастной полке, Коля раз – и сел на нижнюю полку, куда дамочку запихали, и уже встать не может. А встать надо бы, всё-таки ревизор, как-никак начальство. Тут-то Опрышко и спрашивает:
– А чего это вы с места не стронетесь? Давайте, мы полку проверим.
Никогда не проверяли, а тут – проверим! Сидящего проводника не видал!
Николайваныч с ужасом встал, с ужасом откинул крышку, втайне мечтая увидеть фокус Кио, но изумлённым взорам открылось  впихнутое женское тело, с растрёпанными волосами и бесстрастно взирающее на собравшихся вверху мужиков.

Первым очнулся хмырь.
– Ваш билетик попрошу!
Дамочка с достоинством откликнулась:
– Наперёд, ежели не возражаете, вытащиться желаю!
Николай с упавшим сердцем, но с таким же рвением, каким запихивал, стал её вытаскивать.
Колобок, ничуть не смутившись, (но кто знает, что у неё в голове было всё это время?) порылась в сумочке, и движением фокусника Кио предъявила билетик.
Тут уж все вытаращили глаза: у дамочки билет был прокомпостирован именно на его вагон! С сегодняшней датой!
Хмырь от удивления стал икать, дальше ревизоры довольно вяло и без интереса прошлись по вагону и покинули его в явной задумчивости. Более не имея сил что-то проверять, они направились в вагон-ресторан.

 Николай, как выпучил глаза на дамочку, так и не мог прийти в себя.  Напарник еле увёл его с места тягчайшего провала. Этот билет настолько ошарашил всех присутствующих, что до самого конечного пункта участники невероятного события пребывали в глубочайших  раздумьях… Страшно сказать, Николай надолго потерял интерес к зайцам.
Через несколько дней бригадир прошёл в Колин вагон и стал спрашивть:
– Так чего она не признавалась-то? Ревизор говорит, скажи этому пучеглазому, в цирке ему место, а не пассажиров развозить! Пытает, почему да почему!
– Дык, Лексеич, я как ейные груди потрогал, когда запихивал, совсем голову потерял, забыл билет спросить! И Нинка моя спрашивала, чего эт я такой пучеглазый хожу! – хмуро  подметая вагон, слукавил Николай.

Вот что помнят мужики, а не провал!