Обнаженное Прошлое 3

                ДГ16  Обнаженное Прошлое 3

              Я останавливаю Сарджи у церкви, и падаю. Подползаю к стене, и сажусь там. После проповеди начинают выходить люди. Кто-то смотрит на меня, а кто-то так погружен в мысли после очередного откровения, что не замечает ничего.
              Леозарит ввела мне огромную дозу нейротоксина, разорвав изнутри каждую клетку моего тела. Ирис сказал, что я пролежал в лесу двое суток. Это значит, что она уже почти у столицы, и, возможно, уже встретила войска короля. Надо торопиться.
              Организм моей матери вырабатывает те же биохимические соединения, что и организм сиана. Гениально. Прорыв в науке. Леот умер бы за то, чтобы ее получить. А она прозябает тут.
              Кто-то оповещает Релемилла, что у дверей лежит Чернокнижник. Почему мой выход на сцену – это всегда фарс, от которого многим смешно?
              Линн выбегает, и пытается помочь мне встать.
              - Я... не могу идти... – Цепляясь за его плечо, я снова падаю на землю. – Мне нужно... противоядие против ненависти...
              - Кто тебя так укусил? – Спрашивает он совершенно серьезно.
              - Не меня... Мать.

              Он сидит со мной весь день, хотя его ждут на скамейках, и в проходах, и у дверей. Он разговаривает со мной, в то время как Ирис мчится в столицу, чтобы предупредить короля. Он держит меня за ледяные руки, потерявшие чувствительность.
              - Давай еще раз, Домиарн. Гордыня – это маска слабости. Твоя мать призвала на помощь Гордыню, когда чувствовала себя слабой в отношениях с Мевилдом. Гордыня пришла на защиту, и наполнила ее душу ненавистью, оружием сильным, но кармически тупиковым. Вместо этого ей нужно было позвать на помощь Бога, но она не смогла, не знала, как, или, позвав, не хватило терпения этой помощи дождаться. Тебе нужно найти для нее правильные слова, и ехать в Тюстридж.
              - Вы не понимаете, она – не человеческое существо... Она меня только чудом не убила. И завершит дело, если я туда явлюсь. – Моя голова кружится, и я сползаю со стула на пол.
              - Принцы Гордыни – это ловушки с приманками только для человеческого сознания. Телом она может быть кем угодно. Но раз ненавидит – значит, к сожалению, душой - человек.
              Дверь в «кабинет» Релемилла тихо скрипит, и этот скрип тонет во всхлипываниях.
              - Господин священник, простите, не хотела вас отрывать, но мой муж умирает!
              - Мне нужно идти. Ищи противоядие. И не бойся за себя. Это низко. Бойся за своего супруга, за беременную девушку. За своих друзей в Оронтейне. Мужайся, и помни – в Магазине Желаний Души много разных товаров и предметов, но самый дорогой из них – это бездействие.
              - А что там бесплатно, в этом магазине?
              - Вера, надежда и любовь.

              Закат затухает нехотя, будто задыхаясь в собственном дымном зареве. Вечерние тени ползут по мостовой пустеющего города, как щупальца сиана, наполненные жидким азотом, из которого он выплыл.
              Но сиан не враждебен. И Леозарит не враждебна. Она просто все не так поняла. Насилие, к которому она прибегает – это маска, за которой – беспомощное непонимание ситуации.
              Небо затягивается тучами, и начинает накрапывать дождь. Город вдруг представляется мне паутиной заповедных звериных троп, где обитатели бегают по кругу, этого даже не осознавая. А те, кто осознают – не желают платить цену, чтобы из круга вырваться...
              «Как они со мной, так и я с ними» - вот что она думает. Так думают тысячи людей. И мстят за причиненное им зло. Что выходит? Собака, которая кусает лекаря, который перевязывает ее больную ногу. Собака не в состоянии понять, что лекарь не является источником боли. Источник боли – это ее собственные увечья, которые он пытается вылечить.
              Люди – это наши бессознательные лекари. Они – слепые инструменты исправления изъянов и увечий нашей души. Кусать их – значит не понимать, что они пытались сказать своими действиями. Почему не понимаем? Гордыня защищает нас от осознания, что мы – не невинные жертвы.
              Сумерки быстро превращаются в ночь, и дождь идет сильнее. Я выхожу на безлюдную улицу, и капли дождя жгут мое лицо. Но не так сильно, как жжет желание вытащить мать из лабиринта заблуждений.
              Почему мы позволяем Гордыне защищать нас от правды о том, что любая агрессия по отношению к нам отражает агрессию в нашей душе? Потому что мы, неразумные существа, бегающие по паутине заповедных троп, не готовы к этой правде.
              Я всматриваюсь во тьму, ворсистую и плотную. Ветер приносит запах влажной земли. Силуэт темной башни ратуши безмолвно охраняет ряды домов. Выглядывает луна, и одна туча радостно бежит к ней, и выгибает спину, обнимая мохнатым кошачьим хвостом.
              Пока мы будем прятаться от правды о себе под покрывалом услужливой Гордыни, мы будем бегать по кругу и, в очередной раз увидев в зеркале взлохмаченную, грязную морду, будем разбивать зеркало, думая, что избавляемся от врага...
              Вот оно. Нашел. Предложить ей противоядие, скорее всего, будет стоить мне жизни. Ведь люди, отравленные гордыней, считают, что лечиться надо миру, а не им. Нужно просто прогнать ноющую тревогу, и не думать об этом.
              Я зову Сарджи, и, пока он бежит ко мне, разрывая летящие с неба струи своей сильной грудью, спускаюсь с крыльца церкви, и танцую под дождем. Не думал, что будет так легко принять решение принести себя в жертву ради шанса донести сообщение.
              И мы мчимся сквозь тьму и сомнения. Его копыта сначала дробно звучат по камням городской мостовой, потом глухо – по песчаной дороге, и вскоре стук его сердца звучит в унисон с моим. Мы понимаем друг друга без слов. Он научил меня спокойствию перед лицом испытаний, которые нельзя объехать, а можно только пройти насквозь.
              Ночь пролетает, и тает за горизонтом, и в предрассветных сумерках извилистая дорога снова становится мощеной на подъезде к воротам столицы. Тюстриджа еще не видно, но я уже чувствую Леозарит. Она здесь. Ее запах – это шлейф безмерной боли – из-за того, что случилось в прошлом, и из-за того, что ее связь с Леотом еще более неразрывна, чем моя.
              Готов ли я к тому, что произойдет? Нет.
              Бессонная ночь дает о себе знать, и я спешиваюсь у дерева. Солнце встает красиво и медленно, и я ложусь на сухую траву на пригорке. Глаза слипаются, и реальность смешивается со сном причудливыми туманными завитками.
              Что видела в своей жизни моя мать? Мало что, кроме тяжелых отношений с Мевилдом. Внутри она – все та же девочка, рано оставшаяся без отца, каждую ночь глядящая в небо, задающая себе вопрос – почему папа не забрал ее с собой?
              Видения о Леоте, будоражившие ее сознание также, как и мое, не могли не оставить следа. Ее одиночество, безысходность, оторванность от реальности... Жестокость мужа. Как дать ей противоядие так, чтобы она его не отвергла?
              Вспоминается тот день, когда я выпал из окна в десятилетнем возрасте. Одна из острых досок забора больно впивается в спину, а вторая проткнула шею. Из артерии льется «лунная грязь». Мать выглядывает из окна, кричит в ужасе, и слепнет от излучения. Сейчас я восстановил бы ей зрение за минуту, но тогда я был ребенком. Я не знал о себе ничего.
              Стоп. Что было дальше? Дальше она сошла с ума буквально за неделю, потому что думала, что я умер. И исчезла. Куда она могла исчезнуть? Как? Симарелиус был прав – между ее исчезновением в Дейкерене и появлением в Оронтейне – пробел в два года. Где она была эти два года – безумная, слепая, полностью потерявшая веру во что-либо?
              И есть ли моя вина в том, что случилось? Есть. Я все это время эгоистично был занят собой. Знал, что она жива, но не искал ее. Моя вина в том, что мы с Дотристиаром тогда были так погружены в нашу любовь, и наши страдания и унижения от руки Мевилда, что не искали Леозарит, когда должны были.
              Моя невнимательность. Запах ландышевых духов... Сердце щемит от осознания, что те два года она была где-то в Дейкерене, и, возможно, ждала помощи. Но мы не пришли. Хотя должны были. Горечь хуже нейротоксина. Право слово, я заслужил ее гнев.
              Я открываю глаза, и пытаюсь проморгаться от слез, потому что замираю от того, что вижу, и кажется, что это все еще сон. На поле за дорогой медленно садится межгалактический носитель Ари с разбитой передней частью.
              Иммаюл появляется рядом со мной с отсутствующим выражением лица.
              - Это ты перенес сюда корабль? – Спрашиваю я удивленно.
              Он молча кивает.
              - Ты ничего не хочешь мне объяснить?
              Он качает головой, задумчиво глядя в будущее, доступное только ему.