Война

 
    Сразу же, как только началась война,   деревня наша  начала пустеть. На фронт брали молодежь – машинистов жаток, пахарей, механизаторов. На своих  тракторах-«Натиках» уехали на войну трактористы Ефим Сергеевич, Ефим Ильич, Иван Артемьевич Лопатины.   Их  заменили совсем мальчишки – Кеша Лопатин, Саша Староватых, Виктор Дудин – хромые, кривые, больные с детства. Потом выучились на курсах на трактористок и комбайнеров девчата: Надежда Лопатина, Елизавета Варыгина, Дуня Александрова. .  На комбайнах работали Валентины Лопатина и Казанцева. На долгие четыре года в колхозные оглобли впряглись старые и малые.
   
   Мне шёл восьмой год,  когда бригадирша тётка Пелагея постучала в окошко и сказала матери: «Сегодня поедете на мётку. Парнишку с собой бери. Волокуши возить. Хватит дурака валять». Мать начала отстаивать меня, доказывать, что, мол, какой из него  ещё работник. Но бригадирша уже в соседнем доме стучала в окошко и давала задание.
.Возить волокуши, сидя верхом,  мы  уже годились. А  для  того, чтобы запрячь коня – были ещё «слабаки». Нехватало силёнок и роста, для надевания хомута  и  стягивания его супонью. Помогали взрослые.Однажды я уже  почти накинул хомут на голову коню, как его, видимо, укусил паут, и  он резко мотнул головой, отчего мы с хомутом отлетели  метра на два. При этом я запутался в шлее, чем  рассмешил  стоявшего рядом звеньевого деда Алексана. « Поди уж на девок заглядываешь, работничек, едрёный корень, а коня захомутать не можешь Держи коня, смотри,как  это надо делать. И он ловко, одним махом накинул хомут  на шею лошади и расправил  шлею на её спине. Со временем и мы наловчились и ловить коней в пригоне, и запрягать их.
 
   Вот  такими тружениками тыла впрягли в военные оглобли и нас, колхозных пацанов и девчёнок. Смотрю я сейчас на школьных первоклассников и  думаю: как это мы, вот такие птенцы, с утра до вечера наравне со взрослыми дюжили на разных работах? В летний зной,  не разгибая спины, пололи сорняки в полях.  Не слезая  с мосластых конских хребтов, возили копны. Собирали в полях колоски, копали  картошку, вязали веники на корм овцам. И помогали по  хозяйству  дома.
 
    Четыре года – это не шибко много. Тысяча четыреста суток. Но это надо было вытерпеть - и голод, и  холод, и болезни, и каторжный труд. И особенно - похоронки. И преждевременную смерть износившихся и обессилевших стариков и не очень  еще старых  матерей, которые отрывали от себя скудный кусок пищи, чтобы прокормить своих ребятишек. И, голодая, все   беспощадно изнашивались.
    
    Трудность и жестокость сосуществовали с добротой и милосердием. Что касалось работы, то мне казалось, жестокими были все начальники в колхозе – от звеньевых до председателя, не говоря уж о тех, кто наезжал в деревню не на машинах, так в ходках, на резвых жеребцах в богатой сбруе. Они, как правило, ругали, а то и материли наших деревенских стариков и женщин за недостатки, лень, за срывы планов. Председатель и бригадиры, выслушав ругань и оскорбления районного начальства, переносили гнев и суровость на своих подчиненных. А больше-то люди терпеливо молчали. Понимали, какое настало время. Были, конечно, кое-кто и хитрецы, и ловкачи, но в большинстве-то – честные труженики.
    
   Каждую весну проходили затяжные собрания по подготовке к севу. В этих «прениях» мы, пацаны, прели в конторе на широкой русской печи и гобце, дожидаясь конца собрания, а вернее, матерей. Тут обговаривали всё: от количества лошадей, способных работать на пахоте и севе, до последнего хомута и седёлка. Но не припомню, чтобы кто-то встал и заявил, что он не в состоянии ходить за плугом с темна до темна, потому что у него грыжа или еще какая-то болезнь, что ему и ходить по холодной, сырой земле не в чем – бродни износились. А кожи выделывать боялись даже те, кто резал свой скот, так как их надо было сдавать в счет налога. «Оратора» с такими проблемами руководители тут же бы круто осадили: война, а он, видишь ты, о своих болячках разглагольствует.
   
   В деревне было две бригады и в каждой по конюшне. Лошадей было достаточно для того,  чтобы позаботиться и о людях. Но людям не давали коня привезти воды, сено с покоса. Воду носили   с речек   круглый год на коромысле, а зимой возили на санках. Коней берегли для работы.  Уж очень мала цена простому человеку на Руси, особенно в трудную годину.
    
    Жившие через дорогу от нас дед Федот и бабушка Анна Александровы держали в своем хозяйстве корову, подростка, овец, свинью. Летом надо было ещё и  поливать огород. Каждое утро и вечер дед Федот по 5-6 раз с коромыслом ходил за водой. Туда и обратно – полкилометра.. Вода  на вилимовских косогорах тоже укорачивала жизнь.
 
    По-моему, старики Александровы первыми в войну приучили свою Красулю ходить в ярме. Возили на ней сено, солому, воду в кадушке. На вымя надевали холщёвый чехол, чтобы не обморозить. А в гору и в бездорожье упирались в воз сами старики, помогая корове.
   
    Нет, не от хорошей жизни нажил дед Федот «расширение сердца» и умер от этого.
   
    Только в 60-х годах «дошло» до совхозных руководителей- закрепили два коня на деревню для подвозки воды. Но, изношенным прежде времени старикам, воды уже надо было немного – скот не держали и сено не косили.  А кто косил, те возили его на тракторах. И дрова трелевали из лесу тоже тракторами. Пришло время наверстать упущенное. Дети уже не хотели жить, как родители. И в этом был смысл жизни.