День памяти

               

                "... пройдут от альфы до омеги весь город горя моего".
                "Петербург".Вл. Френкель.         

   В световом куполе над городом произошло неуловимое движение, и повалил снег, хлопьями величиною с лунный диск. Удивительно было видеть это на исходе августовской ночи...

   Когда купол начал расплавляться в солнечном свете, поднялся вьюжный вой неслыханной силы и скрежет гигантского чего-то и ржавого. То был рык и вой, то ли тигров и гиен, то ли их металлических прототипов; хищники осадили город, но он, полусонный, еще не понимал, кто и почему требует сдаться...

   Люди, и одетые, и голые, толкались на улицах, кидаясь то в одну сторону, то в другую. Звуки странно взрывались и перекатывались над толпами, заглушая все; люди казались безмолвными. Около крыш и последних этажей носились в воздухе студенистые сфероиды (это они казались снежными хлопьями величиною с лунный диск), на каждом - по два горящих пятна, размером с донышко стакана. У этих тел были, вероятно, еще какие-то органы: иногда удавалось заметить движение не то щупальцев-хоботов, не то крючьев, отходивших от них...

   Толпы, схлынув, оставили после себя раздавленных людей.

   - Сих берут жизнь города. Сопротивления бессмысленны. Конец. - Эти слова слышал каждый житель города на своем родном языке, будто произносились они внутри каждого уха, и странно-страшное скопище звуков снаружи меркло. - Сих, непостижимое для вас, это мы: название употребляется только в именительном падеже; лучше бы в звательном, но он у вас отменен.Эти короткие фразы и разбудили Викентия утром 21 августа, - именно в этот день пятнадцать лет тому назад не стало его деда, но каждый год в этот день, в шесть часов утра, в час упокоения, Викентий исполнял последнюю его волю...

   Звуки с улицы странным образом предвещали ощущение Разрушения. Попытки спрятать голову под подушкой ничего не дали, - Викентий встал, глянул в окно, отпрянул: отвратительное лицо паники - там, снаружи. Теперь казалось, что еею и мебель дышит; не было вещи, которая бы при случае, словно присасываясь к кончикам пальцев, не вдувала бы по ним холод, и он кружил в груди, отнимая дыхание.

   Викентий зарылся в теплую еще постель, будто она могла вдруг вздохнуть, погладить по голове и что-нибудь, хоть что-то сказать, спокойно и негромко, человеческим голосом, голосом последнего близкого человека.

   - Мы начинаем разбирать. Все. Все ваши представления, - услышал, как и каждый житель города, Викентий и почувствовал движение в комнате.

   Потолок оторвался от стен, поплыл в синеву неба вместе с пылью и крошками штукатурки, и ветер закружился по комнате, и странные звуки рухнули в уши.

   ...Д е д б ы л и - н е с т а л. Исходящие от Викентия любые дела, любые молитвы, страдания - ничто; невозможное сжимает бесконечностью, оно неотвратимо: как уплывание потолка, исчезновение верхней квартиры и крыши, как странные звуки. Видно: придется н е с т а т ь и самому Викентию, который не может вернуть деда, который - никто.

   Викентий вздрогнул. Так ощутил это. И слезы на своих глазах. Те разъяренные слезы детской беспомощности, которые вызвал когда-то холод рук деда.

   Дрожь била крупно, глаза шарили по полу, боясь потолка из неба. Викентий покачивался в двух шагах от пианино, однако ноги не отрывались от пола...

   Сфероиды метались над головою.

   След слез исчезал во рту. Очередная капля остановилась у края губ, росла. Викентий поморщился, приподнял голову, как если бы пианино улыбнулось ему, облизнул угол рта; дрогнули губы, словно на улыбку не хватало сил, и поджались, когда Викентий сел на вертящийся стул. Очевидно, ни одна мысль уже не могла пробиться сквозь волевой прилив, в изначалье которого теплилась робкая радость от того, что не стерто еще воспоминание: мы живем, и желание усилить, возродить это воспоминание из омута времени, превратилось в необходимость, которая росла непреклонно. Овеществить... Хотя бы это, хотя бы как звук... клавиши, чуть осевшие в малой и первой октавах... вот и голос, только что еще живой: "...сыграешь Чайковского..."

   Издалека - пианино - доносится пение, - поют те, которых взаправду, может и не было, но их видел композитор; слышали люди; меццо форте - и он слушал, как поют они свою надежду - мелодия громче, акцентируется отзвуком колокол-баса, который не вполне еще раскачался; ветер относит пение в сторону и возвращает, окрепшее, более близкое, певчие проходят мимо, делая ударение на каких-то словах, уходят дальше, и мощнее гудит колокол-бас...

   - Прекратить. Немедленно. Разбираем стены, - вопили сфероиды вполне человеческим голосом, проскальзывая между рук Викентия, однако не задевая.

   Медленно сдвинулась и отошла со своего места наружная стена комнаты; повисев поплыла куда-то вверх и в сторону. Сфероиды метались по комнате, заглядывали Викентию в глаза... певчие уходили, и мелодия слышалась отяжелевшей, вот вздохнула вдалеке - пиано пианиссимо - растворяется будто...

   - Молчать. - Происходит заминка, сфероиды сбиваются возле дальней стены комнаты, влетает сфероид, похожий на яйцо, в котором запросто уместилось бы пианино с Викентием, два пятна на нем сужаются и расширяются, как тарелки; зависает в центре комнаты.
   - В чем дело?
   - По данным экспресс-лаборатории и личного наблюдения: он нажимает на клавиши и педали, очевидно, в соответствии с директивами, которые записаны небуквенным письмом на листах специфической бумаги и находятся в поле его зрения; не исключено, что при этом в прилежащем пространстве возникают звуковые колебания; при попытках перевести эти колебания в речевые выражения перегорело три синхрофазопереводчика... - сфероид выстреливает к дальней стенке, где роятся остальные, однако на его месте тут же оказываются еще два.
   - Сир. Он отдал себя во власть других представлений, где и находится в настоящее время.
   - Сир. У нас нет средств против этих представлений. Черные пятнышки на бумаге не трехмерны и не могут быть его домом, который бы отражал его представления. - Оба сфероида отходят к стене.

   Пение стихает на одной ноте, гудит густой колокол-бас, и отвечают ему встревоженные тенора, и хотят объяснить что-то, сказать и - замирают, едва отзываясь на уходящий бас, и ветер плавно струится...

   Руки Викентия еще на клавишах - вот и ушли люди, которых никогда больше не будет, - тишайшее пианиссимо - только знаки на нотной бумаге, знаки о них, их странное воплощение... как след высохших слез.

   - Только черные пятнышки... - сказал голос в сфероиде яйцевидной формы. - Спасибо за донесения. Я слышал все... Возможно, во всем этом, в о в с е м, что здесь происходит, и есть какая-то своя Музыка... Я приказываю - Мир. Я дарю его...

   И тишина восстала над городом.

   - Я дарю этому миру Мир, - повторил голос, который слышал каждый житель города.

   Викентий, потрясенный услышанным, поднимается, стирая рукавом пот, подходит к месту, против которого было в стене окно. Туда, где пол обрывается на улицу, подплывают части снятых отовсюду стен и потолков, выстраиваются лестницей, и ничего более не понимающий Викентий ступает на нее; осторожно, будто по тонкому льду, спускается по диковинной лестнице, висящей в воздухе, прямо на площадь за углом своего дома, в гущу толпы, которая разрешилась вдруг сдавленным вздохом и отхлынула от конца лестницы, затаилась...

   Как только Викентий ступил на землю, лестница, дрогнув, разобралась на куски стен и потолков; они медленно поднялись, исчезли за домами. Тысячи дичающих глаз следили за происходящим.

   Тьма взглядов вперилась в Викентия. Он закрыл лицо ладонями, съежился, готовый упасть... Толпа дрогнула и сомкнулась на шаг теснее. Викентий отнял руки от лица, оглянулся, ища выхода... Кольцо из людских тел сжалось плотнее.

   - Что... - хрипнул Викентий, - что смотрите так...

   Толпа, очнувшись, стала сходиться; медленно, без остановок. Кто-то крикнул:
   - Это ведь простой человек!
   - Это - он! крикнуло сразу несколько. Кричали со всех сторон. И все явственнее, синхроннее:
   - Бей его!

   Толпа сомкнулась, и над местом, где стоял Викентий, шевелились людские головы, спины, руки... В то же момент взорвались, но, тут же стихли странные звуки, толпа судорожно дернулась от центра, опять освободив его.

   То, что было несколько минут назад Викентием, поднимается с земли в окружении невесть откуда взявшихся сфероидов, висит в воздухе; со всех сторон плывут стены, потолки, ровно ложатся на то место, где стоял Викентий, сдавливаются, получается гладкая, почти блестящая площадка; в ней образовывается выемка, в нее опускается то, что было Викентием; все закрывается такою же прессованной плитой, которая соединившись с основанием, образует прямоугольный монолит.

   Звучит мелодия, которую играл Викентий. Колокольный звон заглушается странными звуками, и они удаляются...

   - Род, который продолжится от этих людей, ничего не будет знать об этом дне. Род останется таким, каким и был - родом убитых и убийц, - звучит голос, который слышит каждый житель города.

   - С в о б о д а как дар - неприкосновенность воли этого города, во веки веков.

   ...Над площадью - тишина, прерываемая шагами редких прохожих. Некоторые пристально вглядываются в дома, но не видят ничего странного; недоуменно смотрят на прямоугольный монолит посреди площади, протирают глаза и очки, прикладывают к лицам ладони...

   Спустя несколько дней монолит целиком погрузился в землю, как говорят от огромной своей тяжести.

   Местные ученые успели определить удельный вес монолита. Один кубический сантиметр его, по их подсчетам, весил около семи тысяч тонн. Такого тяжелого вещества, говорят, на нашей планете никогда не было.

   С тех пор больше никто и никогда не слышал страшного слова "сих", которое употребляется только в именительном падеже.