Уход

                Не бойся смерти: каждая смерть заканчивается жизнью.


1
Вот после этого тяжёлого разговора с невесткой, с разговора, в котором она в запале заявила ему, что он дармоед и ни на что не способен, и вообще только зря небо коптит, старик и решил уйти умирать. И не потому, что обиделся на глупую девку (чего на неё обижаться-то?), а потому что вдруг отчётливо почувствовал – что пора. Да, он ещё был искромётен и шутлив, мог в одиночку переколоть пару кубов дров за три дня, да за скотиной ходил, да в свои семьдесят с лишним спокойно мог и мешок картошки до сарая донести, и в город на машине съездить. Всё так. Силён был ещё старик. Но в последние полтора года стал замечать в себе всё большую и большую усталость от всего, что его окружало, от всего, что происходило. Всё было не так, всё было как-то тускло и радости особой тоже как-то не доставляло. Да ещё случай этот с машиной… В общем, понял старик, – пора.
Нельзя сказать, чтобы дети этого не заметили. Ещё как заметили, и довольно быстро, и переполошились довольно сильно. На каком-то своём тайном совете решили видать немедленно старику как-то жизнь разнообразить и сделать интересной. Поэтому очень быстро ему нашлось много интересных и спешных дел. Сначала отправили его в Москву, где учился один из внуков, со срочным заданием отвезти детке денег, а заодно посмотреть, как он там живёт. Дед съездил, посмотрел, жизнью внука остался доволен, о чём детям по возращении и сообщил. Только об одном сообщать не стал: о том, что сами того не подозревая, отправили его дети в начало какого-то прощального турне, которое и завершиться могло только одним всего событием. И всё дальнейшее дед именно так и воспринимал. И поездки по родственникам, и в Турцию, и в Египет, и даже в Европу, в которой старик никогда не бывал, но о которой много слышал от отца, который половину этой Европы прошагал во время войны. Старик не препятствовал стараниям детей и внуков, потому что понимал: они так стараются его у себя удержать, потому что страшно им без него остаться.
Жена старика тоже переполошилась, и намного сильнее, чем дети. Оно и понятно: для неё он единственный и последний ровесник, человек, который помнил её не только молодой и красивой, но и ещё сопливой девчонкой, с которой в детском саду ожесточённо дрался железной детской лопаткой за угол в песочнице, и  за право играть в нём. После этой драки на всю жизнь остались у них на головах шрамы от тех лопаток. С этой драки, наверное, и началась их долгая любовь. Поэтому старик жену свою понимал, но сделать с собой ничего не мог, и объяснить ей тоже ничего не мог – не могла, не хотела она ничего понимать, очень уж боялась без него остаться. Так и остался старик со своей смертью один на один. И получилось так, как мать ему однажды, в далёкой уже юности, сказала: рождается каждый в одиночку, и умирает – тоже один. Потому как нет главнее в жизни человека двух этих дел.

2
В середине 80-х, когда было ему слегка за пятьдесят, и когда ещё не помышлял он о смерти, довелось ему посмотреть странный японский фильм «Легенда о Нараяме». Собственно, пошёл он на него по двум причинам: чтобы скоротать время и посмотреть настоящее японское кино. Посмотрел. И уже выйдя из зала, вдруг подумал: что-то, наверное, в этом фильме есть. Вот когда он окончательно состарится и устанет от жизни, то, пожалуй, сделает то же, что показывали в этом фильме. Только не будет никого ни о чём просить, сам уйдёт. Не хватает ещё на детей такую тяжесть вешать. Подумал – и забыл. До поры до времени.

3
Уходить он решил не сразу, чтобы невестку виноватой не делать, тем более, что она уже через час после ругани опомнилась и прибежала к старику прощения просить. Старик её с лёгкостью простил, тем более, что и виноватой её не считал. Да и сразу уйти всё равно не получилось бы: и обстоятельства не складывались, и дела кой-какие надо было закончить. Так что нсколько месяцев у него ещё ушло на подготовку и на выбор момента.
Наконец всё сложилось так, как нужно, и однажды утром он, никем не замеченный, вышел из дома, с небольшим, наполовину полным рюкзаком, и сел в автобус до райцентра. Был уже ноябрь, подморозило, и старика это радовало – в мороз помирать легче.

4
Выходя из дома он знал куда идёт. Километрах в десяти от райцентра начинался лес, который в 90-е не вырубили лишь потому, что он был заповедником, и за любое срубленное дерево в этом лесу можно было или на огромный штраф нарваться, или получить хороший заряд дроби от кого-нибудь из лесников. И ещё не известно, что именно крепче удерживало бывших колхозников от массового нашествия за заповедными деревьями. Как бы то ни было, но лес не тронули, а потом и вовсе Газпром в район свою трубу протянул.
Так вот, километрах в двадцати в лесу была большая гора, густо заросшая деревьями. Туда-то и решил идти старик.
В автобусе он принял участие в оживлённом разговоре о погоде, высказал своё предположение насчёт того, когда выпадет снег, похохмил с девками, и вышел из автобуса вполне довольный и собой, и жизнью, и предстоящей смертью. Пересёк кратчайшим путём райцентр и как был, без дороги, прямо по зарастающему деревьями полю, двинулся к горе. Его очень порадовало, что после ухода с автостанции, ему никто не встретился. Раз никто не встретился, значит никто не видел, а раз так, никто не кинется его догонять и искать здесь, после того, как дети хватятся и поймут, что он ушёл.
Шёл он на удивление быстро, прям как в молодости, за два часа с десяток километров отмахал и вошёл в лес. Впрочем, он понимал, что этот всплеск сил временный, что идёт он, как говорил в своё время Михалыч, на сухих соплях, и что скоро эти самые сопли кончатся.

5
Сопли кончились, когда он углубился в лес метров на пятьсот – шестьсот. Как-то сразу подкосились колени, и старик чуть было не ткнулся лицом в мёрзлую землю. Сел, прислонившись к дереву, и долго пытался отдышаться. Потом выпрямил спину, вытянул ноги и около часа сидел почти неподвижно, лишь изредка поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Потом поймал себя на том, что впервые в  жизни, сидя на холодной, подмороженной земле, не боится простудиться. Потом опять пришли воспоминания. Почему-то вспомнил, как учился курить, сидя на подоконнике запасной лестницы казармы, как старательно плевал на бычки, бросал их в банку и следил, чтобы не дымили. Как потом, через двадцать лет, долго и мучительно бросал курить, выхаркивая из лёгких накопленную за годы смолу и без всякой причины срываясь на всех, кто попадался под руку. Витя Махров, помнится, курить бросал без всякой науки: просто однажды перестал и всё, а чтобы не тянуло начал пить. Пил около года, чуть не спился, зато курить бросил. А умер от удара током, когда ветром порвало провод линии электропередач, и этот самый провод угодил прямо на него. После витькиных похорон старик долго не мог успокоиться, всё пытался понять: как же так, ведь столько у человека планов было, столько надежд, столько он всего преодолел, и такая внезапная, нелепая смерть. Его метаниям положил конец отец. Выслушав причитания сына, он, со свойственной ему прямотой ответил:
– Глупости говоришь. Человек всегда умирает вовремя, и рождается тоже в свой срок. – И сомнения старика тут же закончились.
…Примерно через час он попробовал встать. Получилось. Немного постояв (чтобы понять есть ли силы идти, и поняв, что есть), он пошёл дальше. Вернее побрёл, потому от прежней молодцеватости не осталось и следа. Теперь по лесу шёл уставший семидесятипятилетний старик…
Кто-то из великих тоже вот так вот бежал из дома, чтобы спокойно умереть. Ему об этом как-то в разговоре рассказала учительница русского языка, которая учила его среднего сына. Она вызвала его к себе и просила повлиять на среднего, так как мальчик он в русском языке способный, но в последнее время начал лениться и даже в сочинении контрольном, как раз этому великому писателю посвящённом, не написал, что он сбежал от жены, чтобы начать новую жизнь, а получилось, что сбежал, чтобы умереть. Правда, лет ему было побольше, кажется, то ли восемьдесят, то ли девяносто. Старик тогда больше был занят тем, чтобы упросить учительницу не ставить оболтусу двойку, чем запоминанием имён писателей. То ли Гончаров, то ли Тургенев, то ли ещё кто. Так и не запомнил. Да и вспомнил он этот разговор только сейчас, идя по лесу к своей Нараяме.

6
В последний день жизни хотелось вспоминать только хорошее и приятное, но память почему-то подсовывала совсем иные воспоминания. Вот чего, например, вспомнил он этого Михалыча? Тоже светоч выискался. Да про него и вспоминать-то нечего после той гадости, которую он ему тогда сделал. Да и времени прошло уже достаточно – пятьдесят пять лет. А помнит. А хотелось бы вспомнить, например, Мишку Шестакова, с которым как подружились в третьем классе, так и были не разлей вода до самой мишкиной смерти. Случайной, и от того казавшейся старику глупой и несправедливой. На похоронах он так и не смог заставить себя подойти к гробу и посмотреть в лицо друга. Он и на похороны-то не хотел идти, да жена заставила. Впрочем, правильно заставила. Но к мишкиному гробу не пошёл, так навсегда и оставив его в своей памяти таким, каким видел его в день гибели.
Сколько хороших, счастливых моментов было прожито вместе, сколько интересных дел переделано, а сейчас вот ничего не вспоминается. «А надо ли?, - подумал он вдруг. – Всё, что хорошее ты и так всю жизнь помнил, про плохое вспоминать не любил. А теперь вот, на пороге смерти, надо ведь и с плохим разбираться».
И старик начал вспоминать плохое. Всё то, что ещё держало его, как любил говорить Михалыч, за яйца, не отпуская и не прощая. А вспоминать было чего.
Вот, например, всё тот же средний сын. Есть ведь чего стыдиться. Например, за то, что высмеивал – всегда высмеивал, с самого его детства, привычку и тягу к чтению, к каким-то посторонним и ненужным, как ему тогда казалось, философствованиям и теоретизации. А сын в итоге стал доктором философских наук. И именно он, уже повзрослевший, открыл и растолковал отцу многие вещи, которые тот сам понять тогда не мог, не смотря на возраст. Именно под влиянием его рассказа, пошёл тогда старик в кино, смотреть про эту самую Нараяму.
Или, например, вспомнить как он – взрослый мужик – шарил по комнате сына в поисках его дневника, из которого узнал, что тот собрался жениться на Маргарите. Старик этому браку всячески старался тогда препятствовать, потому что Маргарита ему никогда не нравилась. Кончилось всё тем, что сын в тот же год подался в Москву учиться, а Маргарита отправилась в Новосибирск, поступать в тамошний университет. А через шесть лет они как-то случайно встретились на какой-то конференции и тут же отправились в загс. И ничего в итоге у старика не получилось.
После этого неожиданно вспомнилось и совсем уже забытое, подленькое. Как в первом классе они с Наташкой Нежиной, пользуясь тем, что в классе никого не было, стащили и вдрызг разрисовали новый учебник по русскому языку у Серёжки Козинцева. Серёжка молчать тогда не стал и пожаловался учительнице. Был очень громкий скандал, в результате которого учебник перекочевал в портфель к Наташке, потому что из них двоих только у неё был новый учебник. Ему, конечно, тоже попало: отец долго пытался выяснить у сына причину этого странного поступка, а когда понял, что ничего внятного не услышит, выпорол так, что тот потом неделю сидеть мог с трудом. Главное, старик ведь и до сих пор не мог сказать, зачем они тогда это сделали. Из всех участников той истории в живых пока остался только он один и вспомнить-то её уже не с кем, а вот выползла вдруг ни с того, ни с сего. И самое подленькое во всей этой истории было то, что он с самого начала знал почему он участвовал во всей этой истории. Он до самого окончания школы всегда и во всём завидовал Серёжке. И в его школьной жизни было много случаев подобно мелкой и подленькой мести.

7
С этими невесёлыми мыслями он подошёл к своей Нараяме. И не замедляя темпа – подозревал, что силы вот-вот могут кончиться – начал на неё подниматься.
Он всю жизнь, с самого детства, панически боялся двух вещей: паралича и инсульта. Насмотрелся в детстве на свою прабабку, которая четыре года – до самой смерти – пролежала парализованной. И как её этот самый паралич разбил, он тоже хорошо помнил, потому что произошло это у него на глазах. Прабабка просто шла из комнаты в комнату и вдруг упала, не сказав ни слова. Он, маленький мальчик, пытался её поднять, добиться какого-то ответа, но так ничего и не добился. Хорошо время было обеденное, зимнее, через полчаса пришёл на обед отец, увидел прабабку в таком состоянии и сразу же повёз её в больницу. Вот тогда старик впервые и услышал эти два слова – паралич и инсульт. И идея ухода тем ему и понравилась, тем и была для него хороша, что, по его мнению, позволяла избежать этого кошмара и остаться в памяти детей и внуков относительно молодым и бодрым.
…А с полгода назад он вдруг выяснил, что забывает какие-то очень простые и понятные вещи: телефоны друзей, даты рождения детей, недавние события. Родные в один голос утверждали, что это всего лишь склероз, но он в какой-то момент точно понял, что нет, не склероз, хуже. И ссора с невесткой вышла тоже не просто так. Он должен был отвезти её в город и уже выйдя на улицу, вдруг понял, что не помнит, какая из трёх стоящих тут машин его. Это так его напугало и ошеломило, что он в панике вбежал обратно в дом и трясущимися от ужаса губами заявил, что никого никуда не повезёт, что он не будет возить на себе всяких там соплюшек, что… В общем, наговорил многого. Невестка, не ожидавшая такого выхода, тоже не сдержалась и начала кричать, не поняв, что губы у него трясутся не от ненависти, а от ужаса. И пока она кричала, он, наконец вспомнил, какая машина его, и понял, что всё, пора.
Он и сейчас боялся, что зародившаяся в нём болезнь вернётся и он вдруг забудет куда и зачем идёт, поэтому и торопился достичь цели как можно быстрее, чтобы уж наверняка…

8
Ходить вот так, найдя свой ритм и темп, научил его отец, который много ходил пешком и до самой смерти ездил только на дальние расстояния, или когда надо было куда-то добраться очень быстро. Поэтому и старик тоже умел ходить много и далеко, когда была такая необходимость. Но права всё-таки получил и когда мог, ездил – и на мотоцикле, и на машине. Ну, и в последние годы, конечно, тоже ездил много. И нельзя сказать, что обленился, просто ездить ему нравилось больше, чем ходить. Отец считал, что человек, умеющий ходить много и далеко, свободен, потому что ни от кого и не о чего не зависит. Старик эту мысль отца немного усовершенствовал, добавив к ней мотоцикл и автомобиль, ведь человек моторизованный может уехать намного дальше, увидеть больше, а значит, он более свободен. Отец с ним в этом не соглашался до самой смерти. Так и умер, не согласившись с сыном в этом очевидном факте. Двадцать три года прошло с его смерти, а старик до сих пор жалел, что не смог объяснить отцу, что никакого идеологического расхождения у них не было.
Странно, вдруг подумал он, умирать иду, кого только не  вспомнил по дороге: отца, детей, погибших и давно умерших приятелей и просто знакомых, а вот о матери ни раз не вспомнил. И тут же сам себе ответил: а мать – единственная, с кем у него не было никаких разногласий и никаких незаконченных разговоров. Ни в чём он перед ней не виноват, никаких ответов ни на какие вопросы от неё не требует. И, кроме того, он всегда знал, что в самом конце она за ним придёт, так же как в самом начале она его сюда пустила. Она обещала. Он вспомнил этот разговор, случившийся за несколько дней до её смерти. Он сидел у её постели и оба понимали, что она умирает. И он думал, как же он теперь без неё? Как? А она, услышав его мысли, ответила: обычно, как все, у кого матери умирают, но я к тебе приду, сынок, всего один раз, когда умирать будешь, чтобы отвести тебя туда… И он поверил в её слова, и  знал, что она придёт. Она никогда его не обманывала.

9
Подъём наконец закончился, и он оказался на вершине холма. Вершина была горбатая, но ровная, равномерно заросшая соснами, заваленная старой хвоей и уже опавшими листьями, ветками и корягами. Старик огляделся и с удивлением понял, что если здесь и бывали люди, то очень давно – никаких следов присутствия людей здесь нет. Наверное лениво или не за чем, разве сто грибники сюда приходят раз в год, да и то…
Сердце колотилось как бешеное, и он, выбрав место, сел прямо на землю, привалившись спиной к стволу огромной сосны. В какое-то мгновение у него опять мелькнула мысль, что надо бы что-то подложить на землю, а то ведь и простудиться можно, и он то ли рассмеялся, то ли как-то странно хмыкнул. Простудиться. ; А ещё через секунду он уже спал.

10
Проснулся он через полчаса. Бодрости и сил, как это обычно бывает после сна, в нём не было, зато он понял, почему пошёл именно сюда, точнее, понял, что пришёл правильно. В основании этого холма находилось древнее захоронение, в котором покоилось около сотни человек. Древние люди специально возвели этот курган в центре своего поселения, чтобы всегда помнить о подвиге тех, кто тут лежит. Потом селение опустело, разрушилось и заросло лесом, а для тех, кто пришёл на смену, этот курган всегда был малоинтересным лесным холмом.
Старик пошевелился, чтобы немного размяться, и вдруг понял, что действительно – всё. Больше с этого места он не встанет. Но эта мысль не вызвала в нём ровно никаких чувств. Ну не встанет и не встанет. Главное он сделал – до своей Нараямы дошёл. А в каком именно месте этой самой Нараямы умирать – вопрос третьестепенный. Он ещё немного пошевелился, устроился поудобнее и стал ждать.
Быстро темнело, и так же быстро холодало. Старик даже удивился – ни утром, ни днём ничто не предвещало, что ночь будет холодной. Да ну и Бог с ним, подумал он, мне-то это уже не очень интересно, как они там будут выкручиваться с этим несчастным котлом. Время текло незаметно, в голове бродили самые разные мысли, и он не сразу заметил, что не чувствует ног и носа. Отморозил наверное, подумал он удивлённо, как-то быстро, это сколько же сейчас мороза? Да, не важно.
Он опять вспомнил мать и Мишку, и опять удивился. Мать-то обещала придти за ним, и уже наверное, идёт. А Мишка ему ничего не обещал, потому что погиб ещё совсем молодым, когда о смерти мало кто думает. Неужели и он придёт? Старик повернул одеревеневшую шею и вдруг действительно увидел сначала Мишку, а потом мать. Хорошо, что они вместе, подумал он, при жизни они друг друга уважали. Хорошо, успел подумать он, что они оба ко мне пришли: с ними уходить не страшно, с ними приятно…