Эстель

        Здравствуй, Эстель. Наконец-то набрался смелости запечатлеть на бумаге те слова, что уже несколько лет мечтаю донести до тебя. Скажу сразу, что, когда это послание будет в твоих нежных руках, я уже буду в нескольких часах пути от поместья твоего достопочтенного батюшки. Прошу тебя лишь об одном… Когда прочтешь сии строки, не смейся над чувствами старого сентиментального глупца.

        Впервые я вошел в твой дом еще до твоего рождения. Тогда, блестящий франт, Ролан Лантье был хорошим другом вашего семейства. Отец твой, Филипп Ламбер, взял меня, подающего надежды молодого адвоката, под свое попечительство. Всю свою сознательную жизнь я помню, как он, своей сильной рукой, своей безупречной репутацией и громким именем, помог мне встать на ноги в парижском обществе. Великодушие Филиппа не знает границ. Всем, что у меня есть, я обязан именно ему.

        Спустя несколько лет, когда вернувшись из путешествия в Испанию, я вновь вошел в гостеприимно распахнутые двери этого дома, мне сообщили потрясающую новость. В семье Филиппа и Арлетт Ламбер родилась дочь! Ты. Твоим отцу и матери было уже по тридцать семь лет, и твое рождение стало для них желанным подарком судьбы. Спокойная, размеренная жизнь поместья вновь закипела. Твоего отца, к тому времени ставшего довольно апатичным, теперь было не узнать. Смирившийся с тем, что не оставит своего продолжения на земле, он переменился и вновь взялся за свои дела. Тогда работа в его руках просто горела. Любая тяжба, за которую он брался, теперь неизменно заканчивалась торжеством справедливости… И все это сделала ты. Малышка, названная в честь звезды. Сама не зная своей силы, ты пробудила жизнь, зажгла искру в сердцах близких тебе людей. Твоя матушка, Арлетт, настояла на том, чтобы тебя крестили, а я стал твоим крестным отцом, дав обет беречь тебя и помогать во всех твоих благих начинаниях. Так судьба связала нас с тобой незримой нитью.

        Последующие десять лет я прожил, что говорится, «на два дома». В Париже моя карьера продвигалась хорошо, но все мое свободное время было отдано поместью Ламберов, а, точнее, маленькой девочке, вокруг которой крутилась вся жизнь вашего семейства. Я помню каждую деталь, касающуюся твоего детства. Первый прорезавшийся зубик. Помню, как ты впервые встала на свои крохотные, тогда еще некрепкие ножки. Как делала первые шаги. Твое первое слово. Разумеется, это было «Мама», ведь она не отходила от тебя ни на минуту со дня твоего рождения, и именно она стала просить твоего отца о том, чтобы уже с трехлетнего возраста тебя учили лучшие умы, музыканты и художники Франции. Было забавно наблюдать, как эти взрослые мужи объясняли тебе азы математики, медицины, композиции, колористики. Та маленькая Эстель схватывала все на лету, а если что-то не получалось, то она, насупив бровки, упорно трудилась над сложными задачками. Помнишь, как я иногда помогал тебе? Как рассказывал историю Франции в том правдивом изложении, которое тебе не могли дать твои убеленные сединами учителя? Поверь, тогда я искренне восхищался тобой. Твоей неподдельной искренностью, подлинным рвением к наукам, умением уже с ранних лет держаться в обществе взрослых людей.

        Одним из наиболее ярких воспоминаний тех чудных лет стал бал, что твой отец давал в своем доме по случаю твоего семилетия. Весь свет собрался в вашем поместье, чтобы лицезреть девочку – наследницу влиятельнейшего юриста Парижа Филиппа Ламбера. Каждый из прибывших, любезно поприветствовав твоих родителей, спешил вручить тебе подарок. О, что это были за замечательные презенты! Редчайшие фарфоровые куклы, сделанные мастерами Италии и Германии; загадочные восточные сладости, манящие своими ароматам; уникальные экземпляры книг – собрания сочинений Гете, Гюго, Бомарше, Пушкина, Байрона. Помнишь, что подарил тебе я? Этот маленький томик сонетов Шекспира, переплетенный в красный, невероятно приятный на ощупь бархат? Надеюсь, что помнишь… А тот поразительный случай, произошедший за праздничным столом? Не могу сдержать улыбки, когда описываю сие событие. Как один напыщенный выскочка, Андриен Лароз, позволил себе дерзкую остроту в адрес твоего отца. Помню, что все в мгновение ока изменились в лице. Признаюсь, что даже у меня не нашлось слов, чтобы ему ответить. Было страшно смотреть на побагровевшее лицо уважаемого Филиппа! Но тут, зазвенел девичий голос. Твой голос. На чистейшей латыни ты ответила этому нахалу. Никто бы лучше не мог поставить его на место. Как все засмеялись, когда побледнев тот выскочил из обеденного зала! Никогда не забуду, с какой благодарностью взглянул на тебя отец. Уже тогда он понял, что в его семье растет сильная, образованная женщина – достойный продолжатель его деяний.

        Шли годы, ты взрослела. На моих глазах ты становилась все более серьезной, перенимая мудрость матери. Теперь в твоих глазах я видел целеустремленность зрелого человека. Твое хрупкое тельце приобретало все более женственные, соблазнительные очертания. Но тогда я, связанный обетом перед Богом, относился к тебе лишь как к дочери.

        Часто вспоминаю, как однажды, войдя в поместье Ламберов, я увидел тебя и Арлетт, яро спорящих о чем-то, в окружении десятка слуг. Увидев меня, ты стремглав бросилась вверх по лестнице и, громко хлопнув дверью, заперлась в своей комнате. Какой же тяжелый разговор с твоим отцом мне довелось выдержать… Глядя в холодные глаза Филиппа, я замирал от той сдержанной злости, которую он ко мне испытывал. Медленно, слово за словом, он рассказал мне о случившемся. То, что я услышал, заставило меня замереть от шока. Он просто раскрыл мне глаза. О, каким же глупцом я себя ощущал! Дрожащей рукой твой отец передал мне сложенный вчетверо листок. Развернув его, я увидел несколько строк, размашисто написанных красивым почерком на желтоватом, как слоновая кость, пергаменте. Прочитанное я запомнил навсегда. Те слова намертво запечатлелись в моей памяти:

        «Любимые маменька и папенька, не знаю, как мне быть. Ведь я влюбилась, но мой разум подсказывает, что вы не примите мой выбор. Ведь он – Ролан! Ваш хороший друг, мой крестный отец, стал для меня милее всех мужчин на белом свете. Я знаю, что он не сможет принять чувства семнадцатилетней девочки всерьез. Если он лишь посмеется надо мной, то я, клянусь, лишу себя жизни. Простите меня, неблагодарную дочь, за все.

"Любви все возрасты покорны", -
Великий всем сказал поэт.
И знаю я, что не зазорно
Понять всего в семнадцать лет...

Любовь, она такое чувство,
Что с легкостью разрушит города,
И, доведя любого до безумства,
Оставит в сердце солнце навсегда.

И, изнутри сжигая человека,
Она вступает в странный симбиоз:
Окрашивая жизнь короче века,
Низвергнет эгоизм в анабиоз.

Не думай о себе, когда ты любишь,
Иначе чувство ты свое погубишь.

        Твой отец, молчал. Это пугало меня. Не зная, что сказать, я молчал в ответ. Спустя некоторое время он произнес всего несколько слов: «Не приближайся к моей дочери. Забудь о ней».

        Ничего не говоря, я встал из-за стола и направился к выходу. Голос твоего отца гулким эхом отдавался в моих ушах. Не осознавая серьезность происходящего, я покинул ваш дом на долгие несколько лет. Не хочу рассказывать, что происходило со мной в это время, но отмечу лишь то, что мои дела продолжили идти в гору. Казалось, что все так же незримо твой отец помогает мне, отодвигая моих конкурентов и устраняя трудности, во множестве приключавшиеся со мной. Но в душе я не ощущал покоя. Тридцати восьми лет от роду, я так и не встретил ту единственную, с которой захотелось бы прожить остаток своих дней. Я ощущаю невыразимый стыд за свои поступки. Кутежи с малознакомыми приятелями. Мимолетные интрижки с легкомысленными девицами. Все это дарило мне ощущение ушедшей молодости, единственным светлым воспоминанием которой была маленькая девочка Эстель…

        Хотя моя репутация более не была безупречной, я регулярно получал приглашения от почтенных семейств на званые обеды, рауты и балы.

        Помню, как юноша-посыльный принес конверт, запечатанный гербом градоначальника. То было приглашение на обед с бал-маскарадом, в честь дня рождения Оливье Дюрана – офицера полиции, близкого друга градоначальника. Честно сказать, я был приятно удивлен оказанной чести и специально для этого вечера заказал у портного изысканный костюм и маску ящерицы-альбиноса, составленную из тонких, искусно подогнанных друг к другу пластин лунного камня. На том обеде мне удалось завести много полезных знакомств, которые я мог с пользой использовать в своих делах. Поняв, что формальная часть приема окончена и можно, наконец, расслабиться в обществе очаровательных барышень, я, спрятав лицо за маской закружился в танце сначала с женой офицера, затем с дочерью градоначальника, а затем и с остальными гостьями. Отпуская комплимент за комплиментом своим партнершам, я ощущал глубокую печаль и тоску. Вокруг царили только фальшь и лицемерие. Единственным островком искренности была одинокая молодая дама, на чьем запястье висела маска райской птицы. Она с тенью ужаса в глазах смотрела на все это скопище людей, кружащихся в ритме вальса, менуэта. Казалось, что она не понимала, что происходит, к чему все это. Кавалеры, один за одним, пытались пригласить ее на танец, но каждому из них она вежливо отказывала и они огорченно уходили прочь от этой холодной красавицы. Признаюсь, что я долго не осмеливался подойти к ней, но собрав волю в кулак и изящно поклонившись, я вежливо попросил ее подарить мне один танец. Неожиданно для всех, она коротко вскинула голову и, взглянув через прорези в маске в мои глаза, сделала реверанс и повела меня в центр залы. Не помню, как долго это продолжалось. Впервые девушка брала на себя роль ведущей в танце. Ее хрупкие руки не оставляли никакой свободы движений, а небесно-голубые глаза, казалось, гипнотизировали, завораживали. Многое я бы отдал, чтобы видеть те глаза каждый день своей жизни…

        И тут я понял, кто был моим визави. Ты! Как же ты изменилась за 5 лет нашей разлуки. Ты не поверишь, я испугался. Прости меня за то, что сбежал. Мне невыносима была мысль, что когда-то покинул тебя, не посмев возразить твоему отцу. Теперь я понял, каким же глупцом был тогда.

        Но все изменилось. Теперь я сам пишу такую записку:

Лгут зеркала, - какой же я старик!
Я молодость твою делил с тобою.
Но если дни избороздят твои лик,
Я буду знать, что побежден судьбою.

Как в зеркало, глядясь в твои черты,
Я самому себе кажусь моложе.
Мне молодое сердце даришь ты,
И я тебе свое вручаю тоже.

Старайся же себя оберегать -
Не для себя: хранишь ты сердце друга.
А я готов, как любящая мать,
Беречь твое от горя и недуга.

Одна судьба у наших двух сердец:
Замрет твое - и моему конец!

С любовью, твой Р.