Зэчки

   
                Начало в: http://www.proza.ru/2013/04/06/1882


         Мы, шабашники, живём и работаем рядом с заключёнными. А зэки здесь живут в поселении-колонии – за их примерное поведение в заключении и честное отношение к труду. Только контингент этих зэков довольно специфичен – исключительно женский, и мы между собой ласково называем их зэчками.

           Различают они друг друга по статьям Уголовного Кодекса:

         – Ты чо? Да я тебе, в натуре, не про ту Нинку говорю, которая по сто девятой, а про ту, которая по двести шестой, часть вторая.

         А вообще-то они в большинстве своём осуждены по сто пятнадцатой статье, часть первая, это – уклонение от лечения венерической болезни, с лишением свободы на срок до трёх лет.

        Живут в вагончиках, по два-четыре человека. Там темно, грязно. Из мебели - только тумбочки. Кровати – железные, с металлическими сетками. У некоторых нет простыней, наволочек и даже матрасов – всё пропили.

        В какой-то момент вдруг из ничего возникает заварушка. Носятся из одного вагончика в другой одна за другой, снуют, как муравьи в растревоженном муравейнике, и трёхэтажный мат-перемат из нежных уст милых созданий дорисовывает эту картину абсурда.

        Но вот гроза, так внезапно начавшаяся, так же неожиданно и заканчивается. Отгремели громы, отсверкали молнии, не слышны уже грозовые раскаты. И, как ни в чём ни бывало, сидят участницы недавних сражений на ступеньках лестниц у своих вагончиков, листают альбомы со стихами и голубкАми, поют песни про любовь, и разве что белых крылышек за спинами этих ангелочков не хватает для полноты сей идиллической картины. Да, вот такие они странные наши зэчки.

        Их рассказы о превратностях собственных судеб похожи, как две капли воды, и ведь всегда получается, что не они, зэчки, виноваты, а кто-то другой или же суд. Спрашиваю у одной из них, у Гали:

        – Ты же вроде бы совершенно нормальная, как тебя-то угораздило загреметь сюда?

        Отвечает:

        – Да это и не я, это всё тесть. Заучил меня: "Ты неправильно живёшь, не пей, не кури, не гуляй!". Нет, ты прикинь! Ну, а когда совсем достал, запустила ему в голову сковородку. Да, к сожалению, не промахнулась – статья сто восьмая: умышленное тяжкое телесное повреждение, до восьми лет...

        И чем больше мы, шабашники, общаемся с нашими зэчками, тем больше с удивлением убеждаемся в том, что они вовсе не рвутся на волю, что всё им здесь привычно, понятно, а мысль о грядущем освобождении вызывает у них панический страх.

        Поразительно! Как же так? Так не может быть! Так не должно быть! И мы, шабашники, просто обязаны помочь им понять, что настоящая жизнь она не в зоне, а там, на свободе и что свобода – это прекрасно! Мы должны помочь им выйти на волю, ну пусть не всем, а хотя бы некоторым их них. И самый лучший для этого кандидат – это, конечно, Галя. Яркая, бойкая, общительная черноглазая хохлушка, она явно выделяется из, в общем-то, безликой серой массы своих подруг. И мы начинаем свою культурно-просветительскую и агитационно-пропагандистскую кампанию.

        –  Галь, а Галь! Ну зачем тебе этот преступный мир с его грязью, ложью и прочими мерзостями? Нет ничего в нём хорошего.

       – А чо? Я же не зря окончила два курса института - пригодилось: в тюряге я заведовала библиотекой. Ходила по камерам, помогала девкам выбрать интересную и нужную книгу, устраивала обсуждения прочитанного, собирала с них книги. Всех девок хорошо знала. Лафа, да и только!

       – В институте восстановишься! Пусть не на третий, так на второй курс. Будем помогать тебе учиться, писать вместе с тобой курсовые.

       – Не гони пургу! В Москве ты слиняешь, а ко мне и близко не подойдёшь. Все вы такие, я вас знаю, и тут – не лохи.

                *     *     *

        А однажды протягивает мне Галя мятый лист бумаги и говорит:

        – Читай!

        Читаю:

        "Любимая моя Галочка!"

        – Это что? Тебе что ли?

        – А то кому ж? Да ты читай!

        Читаю:

        "Ты для меня – луч света в этом тёмном царстве. Не будь тебя, как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается рядом. Не будь тебя, как бы я перенёс все тяготы жизни узника и лишения. Но ты даёшь мне силы ждать. Ты – единственная Вера в светлое будущее, моя Надежда на лучшее время, на Любовь …"

        И так далее две страницы.

        – Ну и что скажешь? Зацени!

        – А то и скажу, что ожидал в конце письма увидеть подпись "Твой Ромео из рода Монтекки", а тут – Роман. Кто такой?

        – Такой же, как я, зэкА. Только я – по сто восьмой, а он – по двести шестой, часть первая – хулиганство – это от шести месяцев до одного года. Был в камере над нами. Сначала мы перестукивались, а потом и переписывались. У меня этих писулек – прикинь! – на целый роман с Романом накопилось.

        – А разве внутри тюрьмы переписка разрешена? – удивляюсь я.

        – Конечно, нет. А только выбрасывают за окно, за решётку верёвочку с грузиком, а на ней – записка. Мы к этой верёвочке свою записку цепляем, а те, сверху, вытягивают. Вот тебе и почта.

        – Ты его видела?

        – Не-а. А он освободился и сегодня ко мне приезжает. Проводишь меня до станции? А то я боюсь.

        – Конечно, провожу. А чего бояться-то?

        – Боюсь и всё. А ты не бубни, а скажи: проводишь или нет?

        – Я же сказал, что провожу.

        – Лады.

                *     *     *

        Железнодорожная станция Бабынино. Мы с Галей на платформе. Только не на той, на которую должен прийти поезд, а на противоположной - это для конспирации.

        А вот и поезд прибыл и ушёл дальше. Платформа постепенно пустеет, и на ней остаётся один-единственный молодой человек. Высокий, статный, прилично одетый, и ничто не выдаёт в нём, что ещё совсем недавно он был в камере. Видно, что он кого-то ждёт, бродит по платформе, глядя по сторонам. А когда он поравнялся с нами, Галя говорит мне:

        – Обними меня и отвернёмся.

        – Дурёха, – возмущаюсь я, – ты что же это такое творишь? Парень – просто классный! Такие на дороге не валяются. Он тебе такие страстные письма писал! А вдруг это судьба твоя? А ты …

        – Не бубни. Не твоё дело. Боюсь я.

        Вот так три раза прошёл мимо нас Роман, а потом Галя говорит:

        – Канаем. Сваливаем отседова.

                *     *     *

        Возвращаемся со станции к себе. В пути молчим, а я думаю:

        – А ведь верно говорят: "Умом Россию не понять". И жителей её – тоже. Особенно, если это – женщины, а тем более – зэчки.

        А на пороге своего вагончика Галя и говорит:

        – А на волю вашу я всё равно не пойду! А ты прикинь!

        ... Не придал я тогда значения этим словам, потому что и раньше она не раз так заявляла. А только через два дня узнаём мы, шабашники, что наша Галя-зэчка напилась, надебоширила где-то и получила ещё один срок – теперь за ненадлежащее поведение на УДО. И это – представляете? – всего-то за шесть дней до освобождения…

        Умом Россию, и в самом деле, не понять.