Книга - это маленькая жизнь

        Вы спрашиваете, что значит в моей жизни книга? А и в самом деле, какое она – а точнее говоря, чтение художественной литературы – имеет значение в жизни?

        "Вопрос, конечно, интересный", но уж очень сложный. Потому что всё зависит от обстоятельств, а ещё и от времени: в детстве значит одно, а в зрелом возрасте – другое. Поэтому нужно всё рассказать по порядку. Правда, при этом я рискую уподобиться тому занудному гражданину из известного анекдота, который в ответ на вежливый риторический вопрос "Как дела?", обычно не требующий ответа, начинает обстоятельно и с подробностями рассказывать о его делах на работе, дома, о своих проблемах с детьми, женой, здоровьем и так далее. Да, рискую быть занудным. А, значит, не надо было спрашивать. А теперь вот за это получите ответ.

        А чтобы ответ не был совсем уж занудным, отвечать буду по частям, то есть про каждый возраст отдельно.

                *     *     *

        Раннее детство.

        В раннем детстве книг у меня не было. Ну, не то чтоб совсем уж не было, потому как две книги всё-таки были. Одна из них – это "Мойдодыр" Корнея Чуковского – без обложки, зато с цветными картинками, которые помню до сих пор. А вторая книга – это "Самолёты стран мира". Толстая, с чёрно-белыми фотографиями, схемами конструкций самолётов и их техническими характеристиками – она, наверное, осталась от отца. И, кстати, как знать, не она ли уже тогда, в раннем детстве, предопределила и мой выбор профессии конструктора авиационного вооружения? Вполне возможно: ведь фотографию американского самолёта Дуглас-88 из этой книги я помню и сейчас – равно как и цветные картинки из "Мойдодыра".

        А не было книг в доме, думаю, потому, что отец – офицер, лётчик, а это значит – "жизнь на колёсах", "жизнь на чемоданах", "охота к перемене мест" – причём не по своей воле. Харьков – Москва – Хабаровский край – Новосибирская область – Оренбург – опять Москва. При переездах на новое место жительства берут с собой только самое необходимое – вот и не до книг тут. К тому же война… Кстати, интересно было бы как-нибудь узнать, вообще-то печатались ли в войну детские книги или нет.

        А когда вернулись в Москву и я пошёл учиться в первый класс, то, помнится, не было не только детских книг, но даже учебников и тетрадей не хватало. Пишем не в тетрадях – их мало, и они есть не у всех, – а на газетах. Выбираем такие газеты, у которых поля пошире, посвободнее. Может быть, поэтому и на дом задают не много? – много ли напишешь на газете, да ещё чернилами, которые расплываются! Зато почти у каждого ученика – своя собственная чернильница-"непроливашка", её носим с собой в портфеле. А иногда эта "непроливашка" проливается – прямо в портфеле, – и тогда на уроке писать нечем.

        Каждый день в школьной столовой дают чай и два кусочка сахара – чистого, белого, сладкого. Один кусочек я съедаю в школе, с чаем, а другой приношу домой, – а мама при этом почему-то плачет… Почему?

        Учебников тоже не всем хватает – война-то совсем недавно кончилась – один учебник на троих. Это если ученики живут близко. А если далеко друг от друга, то один учебник на двоих. Вот и приходится каждый раз договариваться, кто сегодня после школы будет первым делать уроки, кто кому принесёт учебник домой и кто принесёт его потом в школу.

        Мне ходить за учебником недалеко: одноклассник живёт совсем близко: в моём же подъезде. Получается, что мне повезло. Совсем, как у еврейского писателя Шолом-Алейхема – помните, как мальчик Мотл говорит: "Мне повезло: я – сирота, меня накормят"?

        Приношу домой учебник, а дома единственный стол чаще всего бывает чем-то занят. Ведь хотя комната наша и большая – в ней аж двадцать метров, – но нас в ней семеро, две семьи: трое взрослых и четверо детей. Поэтому приходится писать на табуретке. Учебник, чернильницу и газету – на табуретку, а сам – на колени перед ней. Только стоять перед табуреткой на коленях очень больно… Да. Вот так и учились.

        А вы ещё спрашиваете, что значит в моей жизни книга.

                *     *     *

        Детство.

        Послевоенная жизнь налаживается, улучшается. И в нашем доме появляются первые книги. А вместе с ними и первые традиции, и самая главная из них – это семейное чтение вслух. Обычно вечером, перед сном. Читаем все по очереди – ну, конечно, кроме бабушки: она неграмотная, и может только написать свою фамилию – Куркова, – когда ей приносят пенсию, двадцать восемь рублей и тридцать копеек.

        Что читаем? Самое лучшее. То, за что присуждена Сталинская премия в области литературы.

        – За слабое произведение Сталинскую премию не дадут, – вроде бы логично рассуждаем мы.

        Это ведь только потом, много лет спустя узнаем мы, что премировали не всегда за высокие художественные достоинства, а часто за непомерное восхваление, возвеличивание "великого вождя и учителя всех народов, мудрого товарища Сталина", узнаем, что был он "извергом рода человеческого". А пока он для нас – великий вождь, гениальный продолжатель великого дела Ленина. И потому читаем мы с упоением "Белую берёзу" Михаила Бубенн;го, "Алитет уходит в горы" Тихона Сёмушкина, "Кавалер Золотой звезды" Константина Бабаевского, "Счастье" Павленко, "Молодую гвардию" Александра Фадеева, "Василия Тёркина", "Дом у дороги" и "Страну Муравию" Александра Твардовского.

        Но не только лауреатов Сталинских премий читаем мы. Ещё читаем вслух Михаила Зощенко – и хохочем при этом, – Фенимора Купера, Джека Лондона, О’Генри, Аркадия Гайдара.

        Иногда во время чтения мама засыпает, устав от напряжённой работы и неустроенности быта. Тогда утром, пока она гладит утюгом наши красные пионерские галстуки, мы с братом Шуриком рассказываем ей, почему Алитет уходит в горы, как сложилась жизнь кавалера Золотой звезды, какой сон о Сталине приснился трактористке, и как ей завидовали остальные колхозники, которым не повезло, и такой сон им, к сожалению, не приснился.

        А ещё мы обсуждаем прочитанное и спорим. Это так интересно! Нет, что ни говорите, а читать дома вслух, всей семьёй и по очереди – это прекрасная идея. И я очень благодарен своей маме за эти вечерние чтения. Потому что книга – это маленькая жизнь…

                *     *     *

        Школьные годы.

        В какой-то момент учительница говорит нам, школьникам:

        – В Третьем Стрельбищенском переулке открывается районная библиотека, и вы тоже можете в неё записаться.

        –Ура!

        Я тут же записываюсь. В библиотеке, правда, нет читального зала, зато можно получать книги на дом. Дают всем по две книги на десять дней, а мне – по три. Потому что идти от библиотеки до дома долго: минут тридцать-сорок – это если по дороге не читать. А ведь на ходу ещё и читать можно. Кончается это тем, что когда однажды я сдаю прочитанные три книжки и прошу ещё что-нибудь почитать, библиотекарша говорит мне:

        – А ты, мальчик, уже прочитал все книги для своего возраста.

        И ухожу я ни с чем.

        Жизнь становится менее интересной: ведь книга – это маленькая жизнь. Какое-то время я не хожу в библиотеку, а потом узнаю, что деревянное одноэтажное здание районной библиотеки сгорело. Вместе со всеми книгами.

        На том и заканчивается для меня этап библиотечного чтения.

                *     *     *

        Книги у родственников.

        Но остаётся ещё одна возможность для чтения. Оказывается, что много книг есть у наших родственников – у бабуси Васёны и её дочери Стефаниды Ефимовны. Муж Стефаниды Ефимовны – Николай Михайлович Попов – погиб в войну на фронте. А до войны он работал вместе с известным советским скульптором Иваном Шадром. Помните, может быть, скульптуры "Девушка с веслом", "Булыжник – орудие пролетариата" и "Сезонник"? Ну, тот, который стоит в сквере около Красных ворот. Так вот это – его рук дело, Ивана Шадра.

        Моя мама, когда переехала из деревни в Москву, – ещё ребёнком – жила в доме у бабуси Васёны, своей тёти, и даже называла её своей мамой. И теперь мама со мной часто ездит к Поповым, а в их доме есть два книжных шкафа, а в них за стеклянными дверцами – книги! А больше мне ничего и не надо! И пока взрослые обсуждают что-то своё в одной комнате, я – в другой – читаю.

        До чего же интересные книги в этих двух шкафах! Подшивка за несколько лет журналов "Вокруг света" и "Дни минувшие", энциклопедия Брокгауза и Эфрона, протоколы судебного процесса 1935-го года над руководителями троцкистско-зиновьевского блока. Оторваться от чтения этих книг трудно, потому что книга – это маленькая жизнь. Говорят, что ремонт нельзя закончить – его можно только прекратить. То же самое могу сказать и про чтение интересной книги … Но в какой-то момент в комнату входит мама и говорит:

        – Пора уезжать.

        Как жаль. Но как много полезного и интересного успеваю я вычитать из книг, которыми забиты эти два книжных шкафа Поповых.

                *     *     *

        Эра подписных изданий.

        А вскоре началась эра подписных изданий и полных собраний сочинений. Вспоминая то странное время, с удовольствием обращаю внимание на то, что в нынешнее время – в отличие от прошлого – можно купить ну практически любую книжку, которая тебе нужна. А тогда? Сейчас даже трудно поверить, что могло быть как-то иначе. А ведь было. Что было, то было.

        Добрую половину книжного магазина занимал отдел "Общественно-политическая литература", на полках которого в изобилии труды классиков марксизма-ленинизма, материалы последнего съезда Коммунистической партии, брошюры о социалистическом соревновании, о хозяйственном расчёте и тому подобные, не очень-то нужные, издания. А вот художественной литературы мало. Хорошую книгу, правда, можно купить на Кузнецком мосту, но у спекулянтов около магазина "Книжная лавка писателей", поэтому – втридорога.

        А если следить за анонсами подписки на книги, то можно вечерами отмечаться в "чёрных" списках очередников около магазина "Подписные издания", что на Кузнецком мосту – эдак с месяц. Потом в последнюю ночь накануне дня подписки, может быть, придётся даже дежурить у этого магазина. И тогда утром, если повезёт, можно стать счастливым обладателем заветного абонемента, дающего вам право на приобретение, например, собрания сочинений Куприна, шесть томов которого можно будет затем выкупать в течение пары лет – по мере выхода их из печати. В результате ряда таких вот многотрудных, но успешных операций я стал счастливым обладателем ярко-синего одиннадцатитомника Марка Твена, ярко-жёлтого десятитомника Алексея Толстого, шести коричневых томов Шолом-Алейхема, восемнадцатитомного собрания сочинений Максима Горького в серой суперобложке с портретом автора и многих других книг.

                *     *     *

        Книги надо беречь.

        А поскольку эти книги доставались с большим трудом, с боем, отношение к ним выработалось почтительное, трогательное, любовное. Прежде чем начать чтение книги, она обязательно заворачивалась в специальную обложку из белой плотной бумаги. Не то что листы книг не загибались, но и в голову не могло придти, чтобы положить книгу развёрнутой, не закрытой.

        Но только не подумайте, пожалуйста, что такое трепетное отношение распространялось на все книги без исключения. Есть такая книга – "Капитал" Карла Маркса. Очень толстая. И изучать её обязаны были все – я, правда, смог прочитать в ней только первые полторы страницы. Так вот, когда у нас в доме собиралась очередная компания, и приближался ответственный и сладостный момент откупоривания бутылок, мы с братом начинали разговор о деньгах. Потом естественным образом переходили к капиталу и к "Капиталу". А затем для разрешения возникшего спора доставали с книжной полки чёрную толстую книгу "Капитал" Карла Маркса, водворяли её на праздничный стол и на глазах нетерпеливых гостей начинали её медленно листать, наблюдая за реакцией сидящих за столом. Через несколько страниц в книге неожиданно появлялась … бутылка коньяка (!). Всё дело было в том, что мы с братом заранее аккуратно вырезали из книги её сердцевину по форме бутылки, в образовавшуюся полость поместили плоскую бутылку коньяка и определили эту "книгу" на книжную полку.

        Эта шутка – или прикол, как мы теперь бы сказали – срабатывала всегда безотказно. Эффект от "Капитала" был тот ещё! Правда, с учётом политической ситуации того времени эту хохму следовало бы признать рискованной. В то время мой товарищ-студент получил строгий выговор по комсомольской линии только за то, что отказался сбрить бороду. А другой мой знакомый – полтора года тюрьмы только за то, что около станции метро "Кировская" разбил стекло уличного стенда, а за тем стеклом, как позже оказалось, были предвыборные материалы, агитировавшие за избрание Брежнева в Верховный Совет…

                *     *     *

        Книжный голод.

        Но довольно о грустном. Что было, то было. Вернёмся лучше к нашим книгам. Ведь книга – это маленькая жизнь. А в книжной жизни по-прежнему было очень голодно.

        Но открылся новый канал для насыщения книгами: оказалось, что книги на русском языке не находят своих читателей в советских республиках и за рубежом, в странах народной демократии. Художественную литературу, напечатанную, как правило, на серой некачественной бумаге, я стал привозить из поездок по республикам. "Похождения бравого солдата Швейка" Ярослава Гашека – из Алма-Аты, "12 стульев" Ильфа и Петрова – из Фрунзе, "Мастер и Маргарита" Булгакова – из Минска, "Стихотворения" Есенина – из Еревана.

        А как-то раз я встречал родственницу Марину Корнееву, возвращавшуюся из Болгарии. Так вот она везла оттуда две огромные связки книг на русском языке. Что было, то было: был книжный голод.

                *     *     *

        Макулатурные книги.

А затем в книжной жизни начался макулатурный период. Для получения абонемента на право приобретения книги нужно было собрать и сдать 20 килограммов бумажной макулатуры. А где её возьмёшь? А если и набрал почти 20 килограммов, то как эту бумагу сделать тяжелее? Тут на какие только ухищрения ни шли! Вот только один из – как говорил Остап Бендер – "сравнительно честных способов": пачки газет и бумаги обливаешь водой и выставляешь их на балкон, на мороз – вода в бумаге за ночь замерзает, а ты утром потяжелевшую макулатуру с чистой совестью сдаёшь и получаешь свой абонемент.

        Да ладно если бы на книгу, нужную тебе, а то ведь на то, что тебе дают, а не на то, что тебе нужно. А всё равно покупаешь и эту книгу: для обмена её на нужную – если сумеешь когда-нибудь поменять. А только в результате вот так и стоят у меня на полке два экземпляра "Рассказов о животных" Сетон-Томпсона и два экземпляра "Последний Новик" Лажечникова. Ну и зачем они стоят? Может, подарить кому, а?…

                *     *     *

        А как сейчас?

        Но всё это, к счастью, в прошлом. Конечно, о нём можно было бы рассказывать много интересного. Однако, что было, то было и прошло. А как сейчас?

        Читаю, но мало. Читаю книги трёх категорий: во-первых, для души, то есть то, что мне интересно; во-вторых, книги для просвещения и образования и, в-третьих, то, что сейчас читают все и вроде бы надо быть в курсе. То, что мне советуют, читаю не всегда, потому что могу – и горжусь этим умением – читать "по диагонали" и могу быстро сделать вывод: "это – не моё". Не открою бандитский роман, женский любовный роман, детектив. Зато – и это меня удивляет – могу перечитывать русскую классическую литературу – ту самую, которую в школе изучать заставляли. И получается – опять же странно, – как у Высоцкого:
               
                "Открою кодекс на любой странице
                и не могу закрыть – читаю до конца".

         Открыл вот "Войну и мир" Толстого, из которой я в школе прочитал только первый том – странно, а почему же тогда у меня в школьном аттестате по литературе стоит пятёрка? – и дочитал до конца – а потому что интересно. То же самое произошло с "Тихим Доном" Шолохова. Это странно мне, но могу читать одновременно несколько книг. Вот и сейчас читаю параллельно "Тайну на дне колодца" Николая Носова, "Большой взрыв" о рождении Вселенной и Библию.

        Вообще же жить с книгой интереснее. Потому как книга – это маленькая жизнь. Сколько книг прочитал, столько и жизней прожил.