Их мемуары

Дерьмо. Да я всегда хотел, чтобы с этого слова начались их мемуары.
   Их мемуары.
Осень, телки поперхнулись менструхой и вместо прекрасных бабочек из коконов повылазили бабища, грустно. Мужья поменяли жен на молоденьких краль. Дожди, стереотипы, стереотипы дожди. Намечался очередной странный вечер в желтом доме с прогнившей крышей, пятью этажами и одним единственным хозяином. Чуть более, чем до *** слуг и столько же с ними проблем. Завистливые прохожие, у которых десять хозяев в маленькой землянке, а чему завидовать? Одиночеству, или прогнившей крыше? Они странный народ, в конце концов! Я бы им головы отрубала после рождения, все равно они ими не пользуются, а если их матери – трехцветные блохастые шавки, делали бы аборт, я бы после аборта отрубала головы, все равно в суп потом.
 Я люблю Японию… Нет не люблю! Друзей своих люблю… Нет, друзей у меня тоже нет! Одежды у меня нет! Интересно, к чему это? Но в данный момент я сижу, вечером, в желудке дома с прогнившей крышей и серым потолком.
Да я засохла и покрылась пылью, грибком и плесенью, черной плесенью. Но я приказываю забыть все сказанное выше! Никому не нравятся нытики, поэтому не вспоминайте эти слова, не пользуйтесь ими и самое главное, не забывайте о самом главном! Но ко мне мы еще успеем вернуться.
Мастер, который делает свечки, почувствовал себя крайне неуютно в комнате Мефодия. Такая пустота и абсолютное отсутствие воска, превратили его сознание в бесцельное скитание фобий из правого полушария в левое. Назовем его достаточно трусливым человеком ничего не смыслящем в жизни. И наконец, представим вам хирурга, бледного не понять отчего, черноволосого не понять отчего и в прыщах как лоток в кошачьем дерьме, который находится в доме, в котором пять кошачьих семей срущих на лоток. Внимание этих двух кому-то симпатичных, но адекватным людям явно не очень симпатичных людей привлекло, что-то похожее на  мокрые канаты. Оно лежала в самом темном углу комнаты, и на первый взгляд было живым.
 
   -«Это насекомые!» - сказал мастер, который делает свечки.
-«Больше скажу – это глисты!» - сказал хирург.
-«Это я - сказал Мефодий, - в молодости, а сейчас это мои друзья, могильные черви»
Никто не смел ему перечить. После и необходимость заходить в его комнату тоже пропала, а желания не было никогда. И не будет, потому что он ЗАБЫЛ ПРО МЕНЯ, ЗАБЫЛ!!! Я ПРИКАЗАЛА И ОН ЗАБЫЛ!!!
   Мефодий был съеден желтым домом, как и все хотя бы раз в нем побывавшие. Он не мог смотреть в окно, потому что из окон на  лица прохожих падала черная желчь. Она попадала в водосточные трубы и в особо темные дни бежала из водопроводов детских садов и дети не просто пили эту слизкую вонючую гадость, но и ели сваренные на ней супы, псевдо-молочные каши, мерзкий кисель.  Но убежать мог любой человек, все кому надоела такая жизнь могли поднакопить денег и уехать, и лишь у Мефодия надежды на спасение не было. . Ему приходилось каждый день наблюдать в окне неопределенного вида отвратительную для любых человеческих глаз материю. Так что его депрессивное состояние было вполне объяснимо и не вызвало бы подозрений, если бы кто-нибудь интересовался его жизнью.
   Ситуация Мефодия не имела решения. Он был погружен в апатию, бесконечные болезни, истощение похожее на нервную анорексию. Этот живой труп имел только одно занятие, дрессировка могильных червей. Теперь, после появления в их жизни Мефодия, они стали не просто червями, они были танцорами и готовились к своему главному выходу. Пляскам на его могиле.
  Мефодий был настолько облезлым, что репетиции отныне проходили нормально, им ничего не мешало. Мефодий говорил червям:
-«Вы смысл моей жизни, Вас ждет большое будущее, надеюсь, оно будет вне серых стен.»
 Черви большими глазами смотрели на Мефодия и видели в нем смысл жизни. Когда Мефодий засыпал, они подкрадывались под его ладонь и тоже засыпали, так им было спокойнее. Если они просыпались раньше, чем Мефодий на час, нет, они не будили его. Танцоры сами делали кофе, который Мефодий, не очень хотел пить, и раздвигали шторы. Хоть сквозь черную желчь солнце не пробиралось, но это была формальность, ее нужно выполнять утром, даже самым мрачным утром. Мефодий вкладывал в танцоров столько души, что они уже забывали, что они могильные черви. Они были полноценными членами общества, с характерами, умами и очертаниями душ. И сколько бы не рассказывал им Мефодий о мире за стенками, они в него не верили. Черви не верили,  что может быть что-то лучшее их тихой семейной идиллии. По крайней мере, так они представляли себе семью. В их головах успела сформироваться утопическая теология. Они верили, что скользкие не аккуратные тела у них ненадолго, ведь Мефодий часто говорил им, что они только растут. Из этого танцоры и сделали вывод, что когда вырастут, станут точно такими же, как Мефодий. У них будет две ноги, на которых, они смогут танцевать в полный рост. Но не танцы были их главной целью. Черви много раз обсуждали друг с другом, как станут большими, поворотливыми и зайдут за пределы комнаты. Выучат весь дом, составят его карту и проведут Мефодия по всем коридорам, даже выход покажут. Тогда по их плану, Мефодий увидит, что этот мир за стенками, намного хуже, чем внутри них. Потому что внутри стенок уют и тепло, а за ними только черная желчь, а что еще может быть? Другого за окнами и не было. Черви были наивными, может быть и к счастью, что они не поняли, кем родились. И не осознавали в полной мере, что счастье Мефодия не в них и что занялся он их дрессировками не от хорошей жизни.
Но все надежды танцоров разрушились, дом снесли  после жалоб соседей. Черви увидели, что мир за стенками состоит не только из черной желчи, но это не сделало его ни капельки прекрасней. Вокруг было много выросших червей, однако не один из них не был таким стройным как Мефодий. Танцоры не знали, что это болезнь, которая  называется нервная анорексия. Сначала черви думали провести дрессировщика по миру, а потом вместе начать ремонтировать желтый дом, чтобы вернуть все обратно. Тогда он точно больше не захочет наружу.  Но Мефодий уже не мог передвигаться, и черви танцевали на холоде, их тельца тряслись, но они улыбались, чтобы Мефодий не был так опечален. Опечален первым снегом, в луже черной желчи, окруженный бетонными осколками со всех сторон. Его не приняли за трупа только могильные черви.
И я, но про меня он забыл! Я осталась в руинах, в графине, гноя и плесени. И с пеплом я не могу разлететься, потому что еще не пепел и в руинах не могу скрываться, потому что мыслю пока как живое существо.
   Будь прокляты все танцоры, даже те, кто не имеет отношения к могильным червям! Пусть знают все они, как появились, зародились во мраке и гробах и надеюсь, погибнут раньше, чем я и бессмертный китайский кувшин. Это были мои мысли, просто мысли.
 Вдруг, среди бетонных развалин, снега и отчаянья, в суицидальной тишине заиграла старинная арфа. Сохранившаяся еще с древнегреческих времен, ублажавшая императоров и императриц, она тонкими серыми нитями зашила все вспоротые печалью швы. Мелодия мистическим образом задела все сердца. Бездна бездну поглотила и слилась в равновесие, сверхъестественное и даже немного пугающие. Могильные черви, танцевавшие на Мефодие, прекратили свои танцы, как только услышали звуки. Дело в том, что они никогда еще не слышали в своей жизни музыки. Я даже завидую им немного, если бы у меня был выбор, какое созвучие услышать впервые за всю историю от моего рождения, я бы, безусловно, выбрала именно звуки древнегреческой старинной арфы.
  Но танцоры были в растерянности, они не знали, что надо делать со всем этим ритмом. И тогда они не нашли ничего лучше, чем повиноваться своим инстинктам и разом не сговариваясь перед этим, стали есть сухого счастливого Мефодия, за живо. Отгрызая куски холоднеющей плоти. Но он не чувствовал этого, до тех пор пока мелодию арфы не прервал оглушающий треск.
 Итак, это была последняя лопнувшая струна на износившей века золотой арфе.  И отойдя в мир вечности, она погрузила планету во мрак.  Мефодий застонал от боли, а потом издал оглушительный крик, увидев, что его приближенные с довольными лицами ели его и пили. Сердца людей снова очерствели. Но это еще только пол беды. Природа никогда не была такой отвратительной как сейчас. Мир утонул в омерзительной, именно омерзительной тишине, которая проникла в бесконечное множество разноцветных уголков жизни и сделала все без исключения серым и без исключения угрюмым.
  Не было ни одной благородной вагины. Даже самые девственные и поросшие молодым мхом, даже они вызывали у меня сомнения. Не говоря уже о членах, до чего же опустились члены и, наверное, их уже нельзя было поставить ровно, взглядом в бескрайние небеса депрессивной планеты.
   А мне срать! Вот что я скажу взамен, на время внимания, выделенное моим мыслям. Я не  мучаю себя думами о всяких там глобальных проблемах, меня вот ****ец как не ебут голодающие африканские детишки, жертвы терактов и ветераны великой отечественной. Потому что я росла этим! Росла этим байками о переменах к худшему! И они окружали меня всю лысую, голодную, бесплодную и наконец, уродливую жизнь, за что я всем-всем очень благодарна.
    Арфа больше не играет, вот что обидно! Это то, что действительно не починишь, а люди сами виноваты в своих бедах. И помочь им в этом может только ведение дневника. Они должны записывать в него все свои мысли, а потом съедать. Чтобы голодать было нечем.
  Потом, я думаю, им нужны товарищи, но не просто собеседники, а верные друзья. По себе знаю, найти друга по фасону и размеру нелегко, поэтому компаньона будет предоставлять государство. Сейчас таких девушек, ошибочно называют проститутками, но на самом деле это заблуждение – я это гарантирую. Тогда и проблема с безработицей будет решена. А после того, как общение с другом закончится, поить ядовитыми отходами и делать из них ингаляцию, чтобы у друга предоставленного государством был повод искать нового друга.
   С таким подходам к человеческим жизням никто и пискнуть не посмеет о том, что что-то там несправедливо. Это было и ежу понятно. Но арфу, старую раритетную арфу, кто ее починит?
 Как бы мне хотелось поссать сейчас на человеческие трупы! Не могу, мочевой пузырь чешется, как хочется! И моча была бы теплым струящимся желтым фоном, принимавшим в свои объятия актеров любого плана и любых способностей, а люди танцорами, в грандиозном безумии, моего справедливого мира! Их сомкнутые губы не смогут сглотнуть каплю моих испражнений, но зато через нос, в неработающий желудок попадет желтая жидкость и останется гнить там вечно. Тело будет плыть, как танцевать, да и внутри все будет танцевать, кружиться, радоваться! Все люди чем-то пластичны, все мертвые люди чем-то танцоры, потому что пластичны. И все танцы немного извращены, любой даже самый красивый танец, отвратителен, потому что его придумал человек. Потому что человек весь отвратительный, он не может сделать идеально красивое. Сколько раз я лицезрела, как красивое, доброе, вечное, правдивое отвергалось человеческим разумом, потому что во всем только хорошем видите-ли нет гармонии. Нужно еще и плохое, а знаете почему? Я не собираюсь никому ничего отвечать. Танцуйте свое зло, жестокость, мерзость, танцуйте свои обряды. И пусть умрут они раньше, чем бессмертный китайский кувшин. А теперь забудьте все, оно вам не понадобится. По крайней мере, пока вы помните то, чему вас учили в школе. Все на хер, чему учили.
   Декабрь, конец всего, грустно.