Полёты в мечтах и наяву

            Шестидесятые годы двадцатого столетия можно смело назвать «космическими». Хорошо помню 12 апреля 1961 года. Мы учились в школе во вторую смену, и к началу занятий уже знали о благополучном приземлении Юрия Гагарина. Нарушив свои поурочные планы, все учителя говорили в тот день только о космическом полёте, связывая его со своими предметами – физикой, географией, литературой. Вечером  сотни людей вышли на главную улицу города. Это была стихийная демонстрация, с транспарантами, песнями и фейерверками.

            Не секрет, что многие мальчишки мечтали тогда стать космонавтами. Но когда, два года спустя, в космос полетела Валентина Терешкова, этой идеей «заболели» и девочки. Однако для большинства  молодёжи шестидесятых было характерно сочетание романтической мечтательности с инертностью. Я не была исключением и пассивно подумывала о космосе, продолжая учиться в техникуме на отделении «Технология пластических масс». Конечно, я догадывалась, что всё равно не пройду «по медицинским показаниям», а точнее, по зрению: левый глаз не различал буквы и видел всё в туманной дымке, а  «подправленные» справки, которые я сдавала в техникум, в космическом центре наверняка бы не приняли.

            Ещё через год состоялся полёт Комарова, Феоктистова и Егорова, который стал новым импульсом для моих мечтаний. Ведь Феоктистов – не профессиональный космонавт, а учёный, кандидат технических наук. Значит, в космос можно попасть и таким путём, тем более, если в группе будет смотрящий «в оба» командир космического корабля  и, на всякий случай, врач. Идея «дозрела» ещё через год и приобрела черты реального плана, когда в прессе промелькнуло сообщение о новом направлении в науке – космической химии. Поделилась с однокурсницей Верой, и оказалось, что она тоже об этом думала. Близилась защита, окончание техникума, работа. Учиться мы обе собирались заочно, а для будущей работы уже «распределились» в подмосковный НИИ. Оставалось выбрать институт, в котором  есть кафедра космической химии.

              Перерыв все справочники, такого института мы не нашли. Зато на глаза попалась публикация, в которой упоминался  основоположник этой новой науки, академик Александр Павлович Виноградов. Вот кто должен знать, где  изучают космическую химию! Ему и следует задать этот вопрос. Но о месте работы академика  в заметке не говорилось. Значит, надо узнать его домашний адрес, а это - проще простого: в любой «Мосгорсправке» дают адрес жителя Москвы, если известны его год и место рождения. Возраст я примерно подсчитала (в заметке были какие-то ориентиры), о месте рождения ничего узнать не удалось, но решила всё равно попробовать. Как ни странно, получилось!  Правда, прежде чем выдать бланк с адресом, сотрудница уточнила: «А Вы в курсе, кем он работает? Хотя бы примерно, в какой отрасли?» Я испугалась, что академик засекречен, и мне не только не дадут его адреса, но ещё и «привлекут», поэтому ответила, что понятия не имею об его работе, а адрес меня попросил узнать его друг детства.

             На следующий день мы отправили письмо и стали ждать ответ. Пока ждали, выполнили дипломные проекты, получили «красные» дипломы и начали работать по специальности. И всё-таки ответ пришёл!  Для нас он был уже не очень актуален, потому что институт мы выбрали и с работой определились. Забегая немного вперёд, скажу, что Вера осталась  в лаборатории пластмасс, а я вскоре перешла в другой НИИ, где тоже не было космической химии, но была весьма привлекательная  для меня фотохимия.

             До сих пор удивляюсь, что академик ответил на наше письмо. Мог бы просто выбросить его или, в лучшем случае, поручить ответ кому-нибудь из работников своей кафедры. Ещё более удивительным представляется, как легко дали его домашний адрес в «Мосгорсправке». А вдруг я бы оказалась агентом  иностранной разведки или террористкой?  Впрочем, в те годы о терактах ещё не слышали. 

              Большинство исследований, которыми занимался академик Виноградов,  были действительно, закрытыми: геохимия редких элементов, биохимические методы поиска полезных ископаемых, получение новых «химически чистых» материалов и многое другое. Достаточно сказать, что Указ о присвоении ему  в 1949 году звания Героя Социалистического Труда «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания» был издан под грифом «Не подлежит опубликованию» и совпал по времени с испытанием на Семипалатинском полигоне первой советской атомной бомбы «РДС-1». Потом выделилась в отдельное направление космическая химия. Кстати, исследования состава поверхности Луны, атмосферы Венеры и других планет он проводил по данным, полученным с межпланетных космических станций, не совершая космических полётов.

              Не совершала их и я,  но «на космос» всё-таки немного поработала, участвуя в изготовлении спецзаказов, которые время от времени поступали в нашу лабораторию. С полной уверенностью могу сказать, что даже под страшными пытками я бы не выдала секретов производства. Как и большинство исполнителей, я знала только свою операцию и не имела права интересоваться,  для чего предназначено изделие, что делали с заготовкой до меня, и что будут делать дальше.

                С академиком Виноградовым моя работа никогда не пересекалась, но его смерть в 1975 году я восприняла, как личную потерю. И до сих пор жизнь время от времени напоминает мне об этом человеке. Занимаясь филателией, обнаружила однажды конверт с его портретом. А недавно, проходя в Санкт-Петербурге по Аллее Героев в Московском парке Победы, увидела бронзовый памятник-бюст с текстом: Виноградов Александр Павлович, дважды Герой Социалистического Труда. Оказалось, что этот бюст было решено установить ещё при его жизни, когда он отметил 80-летие и получил вторую золотую медаль «Серп и Молот». Но на проектные работы и отливку потребовалось время, и увидеть себя в бронзе Александру Павловичу не довелось.