Продукт мести

Перевалова кинули. И кто, свой брат предприниматель. Друг, можно сказать. Когда борьбой занимались, чтобы не соперничать, договорились разойтись в разные весовые категории, жребий тянули, кому вес набирать. Когда в бизнес ушли, дело каждый свое завел, но на разговоры  с братвой вместе ездили. Пока на ноги не встали, в общем офисе кантовались, хватало и места и воздуха. Один курит, другой не талдычит, как попка из передачи о здоровье, что курящий травит окружающих больше чем себя. Кстати, курил не Перевалов, а его компаньон Шурик Воронцов. Перевалов на мелочи не разменивался. И дело расширил, и офис построил. Классную берлогу отгрохал. Почти в центре города, с банькой, даже запасной выход предусмотрел на случай негаданного появления жены. Банька для офиса вовсе не роскошь, не место для кобеляжа, хотя и не без этого, разумеется, но сколько нужных людей в ней перепарилось, сколько шикарных сделок обговорилось. Затраты сторицей окупились. Сам пользовался, полезным товарищам на вечер уступал, ну и Шурику не отказывал. У того стройка затянулась. В съемной комнатушке ютился. И не мудрено, если все денежные силы на родовой замок брошены. У жены крестьянские корни ожили, к земле потянули, грядку с редиской возле дома захотелось, клумбу с гладиолусами. И сам он, якобы, из раскулаченных дворян. Путаться в корнях и ветках чужого родословного дерева и доказывать, что подобного растения в природе не существовало, Перевалову не хотелось. Тягу к земле ему отбили в деревенском детстве. О прополке грядок вспоминал, как о рыбьем жире. Редиску и цветы предпочитал покупать на базаре. Но не баня и не усадьба встали между ними. Женщина. А кто же иначе.
Старая секретарша Перевалова потеряла способность трезво оценивать свое место. Пришлось проститься и принять новую. Рядовая, казалось бы, ситуация. Оксана быстро усвоила свои обязанности и не пыталась качать права, знала, когда надо улыбнуться и когда потупить взор. Частому гостю начальника Воронцову она улыбалась легко и открыто, по-семейному, можно сказать, не опасаясь быть неправильно понятой. И сам Перевалов смотрел на эти улыбки весьма снисходительно. Плюс ко всему, а вернее, минус от всего,  внешность Шурик имел, мягко говоря, заурядную. Не расщедрились почему-то его дворянские предки, раскулачили породу. Поэтому когда Шурик попросил разрешения сходить с Оксаной на юбилей важного жучка из городской власти, Перевалов милостливо отпустил девушку.
Расщедрился –– пусть мужичонка пощеголяет красивой спутницей. Уже потом, приписывая широте своей натуры лишние миллиметры, он успокаивал себя, что готов был даже и к тому, что Воронцов сумеет  затащить девицу на диван. Секретарша  –– не жена. Но дело не в этом. После того, что Воронцов сотворил с Оксаной и не такие оправдания начнешь выдумывать, а любая измена покажется невинной шалостью. Продал бывший напарник чужую секретаршу. Востользовался моментом и подложил под ответственное государственное лицо. Обстряпал выгоднейшую сделку чужими руками, а если точнее, ногами, можно и дальше уточнять, но правильнее сказать: из чужого кармана. А поимел –– в свой. И не мало. И с перспективой. Вот и доверяй после этого людям.
Когда Перевалов вычислил все тонкости иезуитской многоходовки бывшего соратника по борцовской секции, ему захотелось уйти в запой, но сдержал себя, испугался наломать дров, слишком велико было желание отомстить.
Расклад сил требовал осторожности. Если Шурик пожалуется, государственному лицу жизнь благородного мстителя незаслуженно осложниться. При желании найдут, где копнуть. Бизнес в белых перчатках не делается. И не только бизнес. У того же государственного лица рыльце в пуху. Но оно при власти.  А он даже Оксану уволить не мог. Делал вид, будто ничего не случилось, и почти смирился, даже оправдания подобрал: девица оказалась игрушкой в чужих руках, может быть излишне послушной, так ведь строптивость при ее работе расценивается как профессиональная непригодность. Он и с Шуриком не ссорился.
Анонимная месть носит зловещий оттенок. Так ведь, попробуй, не обозлись после такого вероломства. Волком, змеей, крокодилом, лисой –– кем угодно станешь, тут уж не до брезгливости. 
Перевалов смиренно наблюдал за ростом  благосостояния  бывшего друга и копил обиду, искал случая отомстить или хотя бы напакостить. И нашел.
Воронцов, пользуясь плодами своей подлости, беззастенчиво богател. Достроил наконец-то свой замок, заменил побитую «волгу» шикарным черным джипом и позволил себе отпуск на турецком побережье. Мог бы и на Швейцарию замахнуться, но природная жадность выветривается не сразу. Здесь-то Перевалова и осенило, что для начала можно расправиться с новенькой машиной оставленной возле коттеджа.
Ни кованый острозубый забор, ни злая овчарка помешать продуманному плану не могли. Он подошел к прутьям ограды и бросил на крышу джипа полиэтиленовый пакет с вареньем, а когда оно растеклось по лакированному металлу, набросал на липкую грунтовку хлебных крошек. Хлеб он заворачивал в туалетную бумагу. Первый кулек рассыпался не долетев. Следующий –– скользнул по крыше и скатился под колеса. Третий –– ударился в лобовое стекло. Перевалов занервничал, но жгучее желание отомстить заставило успокоиться и придало упорства. Понемногу приноровился.
Первыми высмотрели кормушку воробьи. Он еще набрасывал хлеб, а шустрые птички уже расселись на заборе и перечирикивались, посматривая то на человека, то на машину. Стоило ему немного отойти, воробьи сразу же спикировали на хлеб и застучали клювами по крыше машины. Были бы похитрее, клевали бы потихоньку набивая зобы, да не умеют они без скандала. А на гвалт уже и голуби подоспели. Воробьишкам пришлось отступить. Перевалову, собственно, без разницы: ни к тем, ни к другим особой нежности он не испытывал, но голуби прожорливее воробьев, значит и гадят гуще. А вся хитрость его задумки в том и заключалась, чтобы нанести на крышу джипа слой птичьего помета, едкого как кислота. Он еще с детства помнил, что во дворе дома, где гуляли куры, даже трава не росла, все было выжжено их удобрением.
Полюбовался на порхающих птичек, насладился сытым воркованием и под раздраженное чириканье отправился по делам. Месть  –– местью, а бизнес –– бизнесом.
На другой день снова явился к вражескому забору с вареньем и хлебом. И на третий день. И на четвертый. Пока Воронцов безмятежно млел под щедрым турецким солнцем и вкушал богатые витамины с халявного «шведского стола» обойденный им Перевалов кормил птиц. Благодарные божьи твари успели привыкнуть к нему. Воробьи зазывали на встречу свою многочисленную родню. Голуби совсем перестали бояться, садились к нему на плечи, нашептывали что-то на ухо, скорее  всего, жаловались на воробьев, а может, и уговаривали не утруждать себя, не бросать хлеб на машину, а сыпать под ноги, они птицы не гордые и с земли подберут. Но Перевалов увлеченно бросал, а наивные птицы щедро украшали дорогой иностранный лимузин своими испражнениями.
Слой помета с каждым днем становился плотнее и толще. Постепенно в белый цвет окрасилась не только крыша, но и стекла, и капот, и крылья. Перевалова подмывало желание отковырнуть слой помета и полюбоваться свежими язвами, но рычание пса из-за ограды отрезвляло больное любопытство. Оставалось ждать возвращения хозяина. Очень хотелось увидеть его  в минуту изумления. Наивысшее удовольствие от мести приходит только при созерцании содеянного. Окольными подходами он выпытал время прилета Воронцова и явился к месту действия чуть раньше. Но изумляться пришлось самому. Да если бы только изумляться. Подойдя к забору, он увидел…
Страшно сказать, что увидел он.
Впору было протереть глаза, но руки не слушались. Стоял с приоткрытым ртом словно парализованный, не в силах, что либо сказать и, боясь хоть что-то подумать. Засиженный голубиным пометом автомобиль превратился в памятник. И ни какому-нибудь дважды герою соцтруда, а самому Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. В шинели, в фуражке и с маузером. Статуя молчала, и ствол карающего оружия пока еще был направлен вниз, но предприниматель Перевалов  уже не сомневался, что рука с маузером  обязательно поднимется и железный Феликс огласит  длинный список приговоренных. Ему даже показалось, что он слышит вереницу фамилий в алфавитном порядке. А… Б… В…(Воронцов, естественно, не увильнул) Г… Д…( и для государственного лица нашлось место) –– на этом вроде бы можно было и остановиться, но список упрямо продвигался к букве «П». И вдруг явился голос, не воображаемый, а вполне натуральный. Нет, статуя пока еще молчала, просто рядом с Переваловым остановилась седенькая старушонка в черной шляпке и потертом кожаном пальто. Она смотрела на Дзержинского но обращалась все-таки к Перевалову:
–– Голуби-то, между прочим, не только на памятники садятся, они и церквушки любят, церквушки даже предпочтительнее. Но что-то и от погоды зависит, от состояния воздуха: какой в нем звук и какой запах настоялся. О Боге суесловить научились, все кому не лень вспоминают, а в душах-то Бога нет. Был бы, глядишь на этом месте, пусть и не храм, так хотя бы часовенка выросла. А в душах-то зависть, злоба и страх…
Перевалов не знал чем возразить, да она и не ждала возражений, высказалась и пошла, а ее потертое спереди кожаное пальто со спины выглядело как новенькое.