Первый день 33-го года

                Лгать может вестник, но не сообщенье.
                У слов нет слов, нет верящих словам.
                У.Х.Оден.

И вдруг наступило утро. В комнату сначала воровато, а потом как грабитель ворвался ветер. Напора сквозняка первым делом не выдержала старая оконная рама, следом посыпалось стекло, упала ваза с мумифицированными цветами, давно забытая кем-то на подоконнике, за ней пустая бутылка, стакан, пепельница полная окурков. Последними упали на пол столовый нож и вилка. Это значит, что опять кто-то открыл входную подъездную дверь. Сквозняк гуляет по земле и закоулкам, подъездам и квартирам. Сквозит, скользит, сволочит.
Наступило утро такое же как и все предыдущие, похожие на сентябрьскую желтеющую листву под ногами и на деревьях в соседнем парке. Прочное, словно осеннее питерское или томское небо. Такое небо мы знаем с момента собственного рождения. Оно передается нам с обязанностью жить. Прочное, порочное, пророческое, простое и прощающее в прошлом прочтении.
Когда зазвонил будильник, я сначала даже думать не мог – одни рефлексы работали, точней всего один. Удар по этому чуду техники был злой и бескомпромиссный. Будильник умолк, озабоченно крякнув какой-то внутренней железкой, но хода секундной стрелки не сбавил. Я испугался и сначала подумал, что конец света наступил. В мозг мой будто миллион иголок всадили. Демоны. Я даже вскрикнул. Мне показалось, что громко, но, ни один предмет, как выяснилось потом, на тумбочке у кровати даже не шевельнулся. А я думал, мир, весь истыканный иглами, от моего  неземного крика перевернется или хотя бы задумается: где же ты тишина и гармония? Впрочем, моя задумчивость тогда скорей напоминала процесс, которым мучает себя посетитель Третьяковки, провинциально и многозначительно занятый поиском сакрального смысла Черного квадрата Казимира. Черное в квадрате, чернее черного, как внутренность иглы.
 Моя память напоминала пепельницу полную окурков. Одни недокуренные как оборванные мысли. Таких большинство. Другие, дотла сотлевшие, числом немалым, видимо, символизируют полноту  утраченного времени.
Следующий звонок накрыл мой мир также внезапно, но не столь неожиданно. Готов я внутренне к нему оказался. Долго искал телефонную трубку. Нашел в ванной комнате, но было уже поздно – связь прервалась. Там же обнаружил томик стихов Пастернака. Выхожу один я на подмостки… Долго размышлял: каким образом это творение затерялось под пакетами с грязным бельем? Ответа не получил ни на один из поставленных вопросов. Жалко. Ведь такой, говорят, был серьезный поэт и страдал не меньше нашего, только по другой причине. Его травили, а он не сдавался. Нас никто не травит, мы просто никому не нужны. Доктор Живаго, доктор Мертвяго, топтался на месте мой мозг. Кто звонил, так и осталось главной интригой того труднопостигаемого утра. Что там далее подмостков? Может быть, и нет ничего.
Одиночество учит сути вещей, ибо суть вещей – одиночество. Я – вещь. К такому выводу я начал приходить, когда увидел себя в зеркале. Хоть амальгаму ногтем соскреби, не исправить образа. В этом осколке мира я никогда не увижу себя. И это радует. Значит, я могу быть лучше, чем есть на самом деле. Этот кредит надежды помог мне начать непростое утро.
Кофе с сигаретой. Не помню, кто сказал, что если вы проснулись и не выпили чашечку кофе и не выкурили сигарету, то не зачем было и просыпаться. А как Вам такой посыл: курить натощак – чисто русская привычка. С глубоким чувством самоидентификации выкуриваю пару сигарет. Уже легче соображать, но труднее вспоминать, что было вчера. На каком этапе время изменило свой привычный ход и опрокинуло меня, как початую бутылку коньяка? Где то сладкое представление, что следующий день окажется лучше предыдущего? Прав был наш редактор, который ввел за правило каждому имениннику приходить на следующее утро на работу с охапкой пива. Он учил, что день рождение – не тот день, когда ты родился, а утро следующего дня. С  тем редактором мы расстались, а к другому я так и не пришел.
Вот взял однажды и перестал ходить на работу. Сначала тосковал, а потом смирился. Смирились и там, куда я должен был, но до сих пор не пришел. Они, наверное, думают, что я скоро приду и начну работать, но я так думаю очень редко, когда совсем нет денег или вдруг тоска навеет. Устал я от занятий бессмысленным делом и начал бездельничать в поисках смысла.

- Алло, ты слышишь меня? Вчера весь вечер тебе звонил, хотел тебя, дружище, с днем рождения поздравить. Ты где потерялся? Мы за тебя до сих пор пьем. Сегодня начали с пива. Ты слышишь меня, почему молчишь? Тебе тридцать два, а это значит...

Что это может означать, я не расслышал. Импульс телефонного звонка несколько придал сил, но все равно было тяжело понять, кто звонит и чей это день рождения на той стороне, там далеко за пределами географии и сознания все еще отмечают. Видимо, есть в этом космосе еще кто-то кроме меня. Тоскующий нерв. Осколок мирового сознания. Как нелегко понять, что в такие моменты действительным содержанием сообщения является сам сообщающий. Сам-общающийся. Сам, сам, сам,- стучало в мозгу словно удар молотка по наковальне.
Нельзя давать себе начинать день с самоедства. Срочно на выход. Иди, иди. Смена места – есть смена условий существования. Это и есть надежда. Повторяя слова, мы убиваем смысл. Оболочка уже не управляет содержанием. Звук превращается в пустую энергию, затухает, переходит если верить закону сохранения энергии, в некую иную субстанцию. Сознание теряет знание, со-причастие теряет причастие, со…, со… и в этом соучастии ты даже не участник. Может же такое поселиться в мозгу, когда ты не уверен в реальности собственного присутствия в пространстве, в заданной точке в указанное время. Кем все это задано? Где оно мое пространство? Есть система координат, но нет траектории. Вчера было движение, сегодня нет. Где у времени начало? Мы оставлены один на один с этим нынешним днем. Время уходит. Ритм его рваного бега, похоже, каким-то странным образом связан с телефонными звонками.
Память как фантомная боль сравнила этот звонок с камнем в почке. Этот полинифрит (пиелонифрит) сознания меня когда-нибудь доконает. Мелькнула мысль, что предпочтительней все-таки, если тебя поздравляют с днем рождения, чем провожают в последний путь. Хотя в то утро я еще не был уверен, что действительно лучше. Я вообще никогда ни в чем не уверен. Я - классический пример манипуляции. Один, а такое чувство, что в толпе, когда не надо думать и ни за что не отвечаешь. Интересно, а если сейчас выйти на улицу голым, как скоро толпа потеряет к тебе интерес. Уверен, что очень быстро. Кому я в таком виде нужен, если даже видавшее виды буйной молодости зеркало, не желает или не может воспроизвести мой суровый образ светлым утром?!
Кофе мне еще в больнице запретили употреблять, когда оперативным путем «лечили» каменную болезнь, курить мне Минздрав не рекомендует. Сплошные авторитетные запреты. Один со скальпелем, другой так и лезет в подсознание. Место занято! 

- Ты слышишь меня, именинник? Не молчи, а то мы тебя потеряем…

Опять зазвонил телефон, но уже осторожней словно был не уверен в том, что выполняет верную функцию. Мне показалось, что даже настороженно сработал охрипший звонок.

- Да, я слышу тебя. А что у вас там с погодой?

- Плюс три обещали. Давай, не забывай и звони, только не как всегда ты это делаешь. Не после полуночи и с длинными разговорами не приставай, пожалуйста. Мы всегда рады тебя слышать.

Вот ведь вежливый какой. Плюс три… после полуночи, но за окном светло. Плюс три. Три. А сколько в минусе? Надо надеть пальто или лучше куртку. Купить пачку сигарет или сразу блок. Оплатить хотя бы один счет за квартиру. Сигареты, конечно, важнее. Мы пришли в этот мир, чтобы делать другим добро. Только зачем здесь другие? Мудрые, однако, раньше были мысли у людей.
Обшарпанный подъезд, как пищевод древнего ящера. Темно и дурно пахнет преисподней. Труба мусоропровода напоминает чрево адского змея. Вонь и трепет пресмыкающегося. Под ногами что-то вечно шипит, хрустит и щерится. Здесь нет времени. Оно начинает свой ход в отзвуках башмаков редких жильцов ущербного дома. Тридцать два шага вниз. И заканчивает - словно ударом старого деревенского разбитого судьбой и смыслом колокола – скрипом покосившейся двери. Когда же она наконец-то сорвется с петель? Мне она отчего-то всегда напоминает сорвавшегося с колес пьяницу, который махнул на себя и ударился во все тяжкие или удалился, или, что еще страшней – удавился с хронического похмелья. Чисто по-русски.
Еще пятнадцать шагов до поворота под арку, выход в город, где серая масса суровых людей, асфальт и общественный транспорт. Иностранцы называют наши автобусы почему-то очень сексуальными. За то, видимо, что люди в них очень близко друг к другу стоят. Я сколько не пытался, так и не смог понять логику такого либидо. Механика бессмысленна. Так у нас часто называют юношеское бескомпромиссное рукоблудие.
Нет, только пешком. Почувствовать землю. Каждое существо хочет не всех любить и предпочитает, чтобы любили только его. Банально, но верно. Шаг, еще шаг. Уже земля под ногами не ускоряется. Ветер как автоматная очередь, плотно бьет в затылок. Так идут на расстрел. И я пошел без всякого приговора, сам выбирая стенку, у которой должен упасть. Стоять!
На остановке многолюдно. Никто ни на кого не обращает внимания. Чем больше город, тем больше остановок, и меньше ты кому-то интересен. Упади, и все пройдут мимо. Масса – она все решает коллективным разумом. Значит, здесь выживает только тот, кому по силам отразиться в других. Обозлиться на себя как бы со стороны. Отозваться, обознаться, обозваться.

- Молодой человек, ты в себе?

Странная женщина естественно может задавать только странные вопросы. Я попытался отозваться, но получилось только обозваться.

- Я естественно в себе, не в Вас уж точно.

В другие времена это назвали бы бытовым хамством со всеми вытекающими из ситуации подробностями и последствиями. Тогда это было дробное время, и я его еще помнил. Нас дробили на мелкие части чувства большого добра, которое мы почему-то старались беречь. Чем мы гордились, стало порочным и на вид, и на звук – не через век, а уже через пяток лет. Это даже не сверхзвук, а сверхсвет какой-то. Ни один пилот не умеет летать на таких скоростях. Тело его должно просто рассыпаться на части, от перегрузок раствориться в собственной бестелесной пыли. Чтобы не распасться, нужен скафандр сверхпрочный, сверхгерметичный, сверхсильный, чтобы ни одна, слышите, ни малейшая, самая невидимая тетка не проникла в ваш мир со своими наглыми вопросами.
В этот момент я почувствовал, что мог бы стать патологическим убийцей, и я стал им из чувства жалости и скорби. Сначала я решил убить время. Остановился и пошел в другую сторону. Быстрее прежнего. Теряя опыт нового пространства. Эта тетка стала моей больной печенью. Циррозом.  Разложение организма началось с такой скоростью, что мне казалось, я останусь на этой улице мертвым и отвратительным избытком. Никотиновый голод уже подступил к горлу и возбуждал сознание.

- Выпей со мной, сказал чей-то странный голос. Выпей, тварь ты ускользающая. Змея ты подколодная. Я тебе молочка в тарелочку уже налила, сама попила, а ты даже не подползаешь. Ну, пожалей маму, гадина.

Зло некрасиво и человекообразно. Осатаневшая тетка, казалось, придушит сейчас своего котенка, наслаждаясь диким материнским инстинктом защиты животных. Она сдавила бедную тварь так, что ее сытые пальцы-тиски побелели. Такой последнее отдашь, но выпьешь, если выживешь. Котенок, похоже, не имел сил воспользоваться добротой кормящей и издох прямо на операционном столе, о чем свидетельствовали как-то слишком длинно повисший хвост, лапы и голова. Уши его удлинились, и из него что-то стало вытекать. Видимо, молоко, которое он должен был выпить. Гринпис опять промолчал.
Вот так и я, наверное, должен был окончить сегодняшний день новорожденного, если бы отдался на растерзанье этой сильной женщины с лицом социального работника и руками народного избранника от рабочих. Вот она цена остановки в пустыне.
Пока я делал выводы о суетности жизни, на дикой скорости мимо меня просвистели велосипедисты. Целый караван или, как у них называется, пелитон. Я удивился было способности своих глаз фиксировать подробности. Почти как фотоаппарат. На сетчатке по-кадрово стали проявляться подробности новой внезапной встречи с неизведанным миром толпы. Стробоскопический эффект дал мне возможность приостановить, растянуть время.
Главный у них на лакированном велосипеде, гибкими и пружинистыми движениями объезжал людей и пустые мусорные бачки, отчего-то застывшие на тротуаре. Он так знатно крутил педали, что его лицо излучало достоинство придворного, которому разрешили в отсутствие хозяев навести порядок на заднем дворе. Высокомерие лидера выдавали его мелкие кроличьи глазки, красная морда и особенно подбородок. Такой бывает у отчаявшегося победить боксера-третьеразрядника, которого, как правило, более талантливые рукосуи гоняют по рингу или в раздевалке для фиксации собственного удара.  Вожак так четко отдавал команды всей стае, что могло показаться, будто он в свободное от велоспорта время проводит на трибуне, выкрикивая лозунги. Он-то точно цельная и устремленная в пространство идея механического совершенства, соития человека и экологически чистой машины. Он не курит и не пьет и на женщин смотрит как на товарищей. Его бог – колесо.
Зачем я обращаю внимание на всякую суету.  Почему мой разум склонен вбирать в себя всякую дребедень. Эти рожи… они похожи на розы, они дают нам счастье понимать, что мы не такие. Я уже сам становился колесом, катящимся в общем потоке.
Порыв встречного ветра не оправдал моих ожиданий. Я опять остановился, придерживая очки рукой. Где же все-таки я могу купить сигареты? Эти, что на великах, похоже, не нюхали дыма табака, а потому и не обращают должного внимания ни на простых пешеходов, ни на киоски, встречающиеся на их благородном пути. К тому же поклонники изобретенного велосипеда удалялись с такой скоростью, что надписи на майках «Привет работникам ТЭЦ» быстро растаяли в  ближайшей подворотне. Приветствую вас, Прометеи - таланты кочегарок, и я – простой вчерашний именинник. Я бы попытался присоединиться к вам, унесенным попутным ветром, но не чувствую в себе никакого стремления. Пусть все дорожные гвозди минуют ваши колеса. Пусть лобовое сопротивление не сломит вас.
И только сейчас я обратил внимание на чистоту улиц и тротуаров города, в котором никогда не видел ни дворников-брадобреев, ни уж тем более гряземусороуборочных агрегатов – этих бритвенных аппаратов.  Мой город, который всегда был завален банками, бумажками, окурками и прочей помоечной снедью, вдруг изменился. В это утро он изменил себе, а, следовательно, и мне – его бессмысленной частичке. Мой город как будто кто-то опасно выбрил безопасной бритвой и без пены. Сухая кожа асфальта, казалось, вот-вот покроется сыпью раздражения. Так бывает, когда пользуешься лезвием типа «Нева» или «Спутник». На сухую. Как заспанный молодой солдат в армейской спешке общего умывальника. 
Я невольно погладил себя по щеке - гладко выбрит. Мы похожи, город мой. Это открытие придало мне силы. Так помоги мне в моих тщетных исканиях банальной папиросы. На фронте, где не было киосков и то считалось святым делом помочь нуждающемуся табачком перед боем. Но здесь не передовая, здесь, похоже, глубокий тыл. А в тылу, уж будь добр, бейся за себя сам. Иди в штыковую в одиночку.  Я и пошел дальше.

- Есть закурить, браток?

Этот почти родной вопрос прозвучал в тот момент, когда я начал сомневаться, а не бросил ли весь город эту пагубную привычку нынешним утром. Это код, решил я, знак братства. Если масонство держалось на таких же стимулах, то я сегодня масон. Где он глаз всевидящий и наблюдающий за нами? Яхвалон, дай и мне закурить. Задремало, видимо, око Яхве или кто-то все-таки уже метнулся в киоск? Пару пачек бери, дружище, если ты свой.

-У силы притяжения одно есть свойство – отдалять предметы, и людей. Физические свойства не дают почувствовать нам нежность и любовь. Они и есть тоска.

Да уж точно не дают. Я еще раз оглянулся в надежде увидеть, как выглядит родная душа. В нескольких метрах в глубине двора прислонившись к дереву, стоял безвозрастной тип в сером длинном пальто и шляпе. При первом приближении не возможно было понять, какого рода племени сей субъект, у которого душа так призывно требует любви и табака. Он многозначительно ковырял палкой землю под ногами, словно стеснялся чего-то. 

- Я все подворотни обшарил, нет нигде даже замызганного бычка. Неужели изъяли все подчистую. Так не бывает. Как будто здесь прошла рота новобранцев. Все смели. Все. Вы себе не представляете, как хочется курить. Мне скоро на лекцию, меня студенты ждут. А я вот здесь с вами, блокадниками.

Ветер неожиданно стих. Через дымку выхлопных газов стал пробиваться свет надежды и сочувствия. Мне показалось, что спазм никотинового голода отступил, и стало легче дышать.

- Все – это не везде и не навсегда, - многозначительно сообщил еще один тайный голос. - Ищите. А почему блокадники? Я и на пачку сигарет согласен. Блок – это, наверно, будет даже много в нашем-то положении. Мы же не оккупанты какие. Я вот всегда бабушек через дорогу перевожу. Оказываю так сказать посильную социальную помощь нуждающимся. Бескорыстно.  Вот бы мне кто помог в минуту роковую.

Этого помощника бабушек и врага автомобилистов я заметил не сразу. Он появился как кондуктор в пустом трамвае – ниоткуда. И сразу заставил уважать себя нас - безбилетников. Чувствуется, страдает человек, но держится. Такой не бросит курить даже на спор с привилегиями. Он крепкий как «Донской табак» или «Ява».
 
- Положение, мил человек, у нас действительно не завидное. Вы не обижайтесь, что я вас блокадниками называю. Я специалист по позднему творчеству Блока. Скифы там, Незнакомка… я так студентов своих величаю, когда грустно становится от беспросветной глупости иных филологов.

- И пьяницы с глазами кроликов… Нашел себе студентов. Двенадцать ровным счетом. Правда, десятка не хватает для увесистости, а ты наш кормчий. Веди, Вергилий, нас, веди по лабиринтам проклятых вопросов этого сурового утра. С тоскливой сутью некурящих. Я бы даже сказал, изможденных. 

Этот антиапостол разошелся не на шутку, как лектор из общества «Знания». С настойчивостью Геродота он засыпал нас дидактическим материалом, как пеплом сигареты накануне вычищенный ковер.

- Это хорошо, что Вы Блока изучаете. Вот если бы творчество Евтушенко впаривали студентам своим, то несчастных верно называли бы евтушатниками. Или нет – евтухаями. Избирательней надо быть в Вашем-то возрасте. А то нарветесь на …

Договорить на что, собственно, должен нарваться наш невольный собеседник не удалось. С соседней крыши что-то упало. Металлический грохот, а потом глухой удар о землю и пауза длинною в вечность. Замер двор, остановилось время. Что-то должно было произойти, но не происходило. В этой камерной обстановке мы были главные действующие лица, но ни один из нас не решался брать на себя роль героя.

- Эм-жэ, жэ равно девять целых восемь десятых метра в секунду в квадрате для данной местности, эм – неизвестно. Следовательно, что упало, мы не знаем, но, судя по глухому удару, можем догадаться, что это нечто твердое и неживое. Уже. И, судя по металлическому звуку – это отнюдь не кирпич, который, как известно, просто так не падает.
Логика рассуждения третьего оказалась странной, но понятной. Он медленно присел на дворовую скамейку, снял свою клетчатую кепку, погладил лысеющую голову и продолжил.

- Позвольте представиться: Аркадий Аркадьевич, инженер-конструктор, авиационных приборов. Третьих суток отпускник. Сорока семи лет. Из них двадцать семь курю. Вышел утром купить сигареты, и вот уже битых три часа не могу реализовать свое желание затянуться. Обошел два квартала, нет нигде. Я смотрю, вы из таких же. Тоскующих.

Специалист по Блоку издал какой-то странный звук, напоминающий детское причмокивание, и подошел поближе к инженеру.

- Мы все заслуживаем сочувствия, уважаемый Аркадий Акакьевич. Я вот тоже вчера вечером поленился купить сигареты, так до сих пор не могу себе простить. Мне без них никак нельзя, я память теряю, мне студенты верить не будут.

- Меня зовут Аркадий Аркадьевич. Отца величали Аркадием. Понятно?

Это уже напоминало ультиматум, за которым могли последовать и более агрессивные санкции.

- Я понял Акакий Аркадьевич. Простите меня ради бога. Видите, я уже имена начинаю путать, а раньше всю поэму «Мцыри» мог наизусть с выражением и без запинок. Вот. Старик я слышал много раз…

- … Из бани свистнул таз. Что за чушь?

Наш бедный блоковед на глазах терял оптимизм. Начал потеть. Лицо его заблестело и стало отражать солнечных зайчиков.

- Бросай курить, ученый, а то забудешь не только мцырю, но и как тебя зовут. Никотин нужен сильным и морально устойчивым. Тем, для кого табак привычка, а не зависимость. Кто лишения переносит стойко, за что потом бывает вознагражден.

- Независимость, висимость, ни-че-гось, гость… Акакий Акакьевич, а Вы Гоголя «Шинель» читали? Так вот, все мы вышли из гоголевской «Шинели», но, видимо, из разных мест. Кто из рукава, кто из-под полы, а Вы, вероятно, из кармана. Слишком Вы какой-то… у нас таких на военной кафедре много.

- Я тебе еще раз говорю, я Аркадий Акакьевич… тьфу… Аркадьевич. Кто откуда вышел, я не знаю, я лично из собственной квартиры полтора часа назад за табаком. Да вот только не пойму, какого лешего тут с вами отираюсь. Пойду на проспект.

- Верно, на Невский. Только здесь его нет. Мы в другом городе, коллега.

Мои невольные товарищи были похожи на депутатов разных фракций, собравшихся в гости к президенту, чтобы просить его об очередной льготе. Благость оного сегодня, видимо, должна измеряться в пачках сигарет. Я, собственно, и сам готов был примкнуть к любой из этих партий, радеющих за сиюминутное благо для себя и для всех. Я, похоже, в тот момент изображал простой народ, электорат, так сказать, которому, глядишь, перепадет что с высокого стола.

- Я тут знаю одну красавицу. Раньше мы у нее водку покупали, когда кормчим у нас комбайнер служил. Вот она тогда порезвилась, потом сама спилась и, надо же, завязать смогла. Может она нынче на табаке поднимается. У нее, как говорится, нюх рыночный.

- Я с Вами, разрешите, господин полковник? Помилуйте, ради всего святого, и простите меня невоздержанного на слова. Пень я последний.

- Почему последний? Может первый! Ладно, валяй. Деньги есть? Брать будем тихо, но всё. И ты айда с нами. Вторым эшелоном пойдешь, за этим гоголем присматривай, чтобы чего не накосячил. Его начитанность может для нас худо закончиться, ляпнет чего не в строчку и бросай курить надолго.

Мы пошли через знакомую мне подворотню к неприглядному особнячку в глубине соседнего двора. Графские развалины, которые пощадило время, но не коммунальная служба, стояли еще крепко, но по-старчески напряженно. Казалось, выбей одну из опор, подпирающих стену, и вызывай бульдозер разгребать кучу дореволюционного мусора вместе с жильцами. Если бизнес любит тишину, то, похоже, теневая его часть просто обязана наслаждаться вот такими видами.

Первый этаж

Инженер открыл скрипучую дверь и тут же растворился в темноте подъезда. Если бы он не выругался по-русски, то мы решили бы, что наш рыцарь героически пропал в этом таинственном замке. Как ни странно, в подъезде не было привычного для таких мест едкого запаха, по которому легко можно определить статус заведения. Здесь решительно ничем не пахло. Здесь даже звук как будто стеснялся распространяться волнами, а доходил до слуха каким-то странным способом – всегда со спины. То есть, как бы ты не стоял, даже шорох, поднимающийся из-под ног, доходил до уха откуда-то сверху. Это аномальное явление сначала озадачило меня, потом я перестал удивляться и включил зрение. Познание, не руководимое совестью, разрушает наши души. Какую истину мы здесь пытаемся найти, какого беса нас сюда занесло? Этот демон потребности курить, похоже, готов был в тот момент завести нас в самую преисподнюю, где есть только спички, но нет пожарных. Видимо, это и есть тот самый экзистенциальный холод, космический и беспросветный. Надо было идти, и я пошел, глотая мысли и воздух.

Переступив порог вослед за инженером, я оказался в сумрачном пространстве, сотканном, казалось, из паутины, доисторической листвы, пуха и листков календаря средины восьмидесятых. Весь этот хлам напоминал узор сказочного леса, в котором вымерли все его жители. Красиво, но безжизненно, как искусство ради искусства, кантовская вещь в себе.

- В самом деле. Я не понял, что такое!

Слова нашего коллеги тут же увяли и потухли. В них не осталось никакой энергии жизни. Они ударились о стену и стали пылью.
 Наш Сталкер куда-то сгинул, оставив нас самостоятельно искать свой путь. Блоковед, словно стесняясь войти, стоял за подъездной дверью и тихо причитал.
 
- Я сюда не пойду. Здесь не могут торговать сигаретами. Здесь ведь нельзя жить, значит, на эту территорию не распространяются никакие законы. Сгинешь, и никто тебя искать не станет, поэтому лучше не рисковать. Страшно. Сюда даже налоговый инспектор побоится войти. Ну, может быть, только пьяный гаишник по малой нужде.

Какие такие законы волновали нашего гуманитария, и почему пьяный гаишник ничего не боится, а мы и налоговый инспектор должны бояться - я так и не смог узнать. Закон тяготения здесь действовал, как и в любом другом подъезде. Да, здесь не видно звездного неба над головой и не задумываешься над нравственными законами внутри нас, но так ли это важно, если требуется на несколько минут забыть про все эти заботы, чтобы купить сигареты? Всегда ли мы готовы к жертвам? Выясняется, готовы. Жертвенность – это отсроченная выгода. Так, пожалуй, я мог бы объяснить сей момент. Никотиновый голод отступил, наступала абстиненция.

- Культура – это любое природное явление, преображенное человеком…

Наш филолог все еще что-то лепетал за дверью, будто напутствовал, но сам почему-то не переступал порог этой сказочной избушки. Он, как серый кардинал нашего странного мероприятия, видимо, разрабатывал идеологическую платформу для возможного отступления.
Глухой удар где-то в глубине подъездной бездны отразился глухим эхом. Эхо мигом куда-то удалилось. Тишина вновь проглотила звук. Наш сусанин растворился, как эхо, и не подавал признаков существования. Перспектива пространства сузилась до минимума. Куда идти? Партизанская тропа словно искала и не находила свой путь.  Самое время для атаки карателей.
Длинный коридор открылся так же внезапно, как появляется зрение в момент резкого перехода от света ко тьме. Сначала пустота, потом растерянность и только затем ты начинаешь видеть в темноте очертания предметов. Говорят, лучше всего адаптируются к темноте кошки. Искать ее сейчас здесь было бы самым уместным занятием по цели и содержанию.
По обе стороны прохода вырисовывались уступы дверных проемов. Появился запах жаренной картошки, квашенной капусты. По логике общежития вот-вот должно пахнуть бражкой и сигаретным дымом. Все шло к тому по мере моего продвижения по этой части лабиринта.
 
- Скажите, пожалуйста, молодой человек, это Вы 14 октября 1983 года в библиотеке Новосибирского электротехнического института заказывали редкую по тем временам книгу Данте Алигьери?

В такой обстановке это был самый важный для меня вопрос. Я опешил и попытался понять, откуда доносится сей каверзный голос? В проеме незаметной на первый взгляд комнаты стоял некто невеликого роста, среднего телосложения, лысеющий брюнет с золотой фиксой, которая, кстати сказать, больше придавала свету в этом темном пространстве, чем забирала его. Она фиксировала время. Его взгляд был пространственно распылен. Мне даже показалось, этот вопрос он мог задать, что называется ради повода обратить на себя внимание.

- Конечно, был.

Мое признание было сделано скорей по инерции вечного стремления к компромиссам. Через мгновение я вспомнил чудесным образом обстановку институтской библиотеки, увесистый том «Комедии». Вспомнил даже запах страниц подержанной книги, но самое острое воспоминание было связано с тем несравнимым ни с чем чувством ожидания, которое я тогда переживал, ежедневно наведываясь к библиотечной стойке. Помню, мне выдали фолиант на две бессонные ночи. Тогда это казалось почти счастьем.

- Я вас сразу узнал, Вы еще тогда куда-то торопились, но, видимо, произвели впечатления на библиотекаршу и в итоге Вам достался этот том. Я стоял следом, но, увы. Хотя в тот момент мне было не до «комедии». Меня отчислили с пятого курса, и я хотел просто сдать книги, но меня позабавил тот факт, что технари интересуются высокой модой. Впрочем, я Данте тогда тоже искал. Нашел в библиотеке торгового института.

- Какая же это мода. Я просто читал книги. Тогда верхом моды, если позволите, считался, кажется, Дрюон.

- Вот-вот. В то время Михал Афанасьевич на Гусинке стоил аж 25 рубликов. Дороже только винил был. Мы, кстати сказать, с Вами и там встречались. Хотя Вы это можете и не помнить. Грешно признаться, но это я Вам тогда подсунул пластинку Энималз с переклеенным «яблоком». Простите, но этим все старожилы барахолки промышляли. Это потом стали кидать на миллионы и просто так – бездуховно, я бы сказал. Так, что счет равный: один - один. Ничья. Но партия не окончена.

И тут я вспомнил эту подлость. Мой древний товарищ одолжил до стипендии сорок рублей. Видел и понял всю глубину того, как я мучился в поисках «зверей». Нашел. И надо же было, попал на цыганский концерт. Когда принес пластинку в общежитие, то вместо ожидаемого «Дома восходящего солнца» я услышал мерзкие бессмысленные звуки цыганщины. Мир тогда оказался на волоске от разрушения. Мой внутренний, естественно. Тот, чужой - даже не взглянул на мое разочарование. Он вообще мало на что реагирует, когда ты ждешь помощи или хотя бы элементарного сочувствия. Его самодовольство будто старается и нас сделать равнодушными. Когда поют цыгане, о красоте никто не вспоминает.
В общем, пришлось мне тогда повзрослеть. Деньги с горем пополам я нашел. Друг мой Модест в ту пору крепко запил, все ссылаясь на своего великого тезку. На занятия перестал ходить, все больше на пленэр с банкой пива. Рисовал, а потом нарисованное пытался спеть. И, надо сказать, у него неплохо получалось. Пока не бросил пить, рисовать и петь. В итоге растолстел как боров.

Мы с новым знакомым уже стояли в его комнате, когда я вспомнил, что мои аргонавты остались или растворились в коридорной тьме. Я попытался было заикнуться о том, что я не один и моя природная скромность не позволяет мне отрываться от коллектива, как хозяин театрально, ударив в ладоши, радостно предложил промочить горло, принять на грудь и т.д. и т.п.

- Не хлопнуть ли нам по маленькой? Что Вы думаете по этому поводу? За встречу. Я вот уже разговелся с утра. Доложу Вам, вполне удовлетворительно мне теперь на душе. А то бывает такая тоска, что прыщи по всему телу как наждачная бумага. Тогда ко мне лучше не прикасаться. Вжик. Пораниться можно. Женщинам это очень не нравится. Ну, так, что скажете, землячок, у Вас, говорят, вчера днюха нарисовалась?

- Да, ничего не скажу. Я вообще-то до обеда не пью крепких напитков. А Вам откуда известно, что я вчера день рождения отмечал? Неужто мы сюда в поисках жидкости ночью наведывались? 

Мой старый – новый знакомый как-то хитро ухмыльнулся, блеснув фиксой и зеленым левым глазом, хрустнул пальцем, зевнул и кивнул головой.

- Заходили, заходили. Только тебя с ними не было, но, что меня удивило, только о тебе твои товарищи вчера и говорили. Ругали они тебя, между прочим. Самыми последними, если так можно сказать, словами костерили. Хотя я, честное слово, не понимаю, что означают эти «самые последние слова». Самые последние  - это когда потом ничего. Все сказано, и слов больше нет. Дальше только тишина. Ну да ладно. Давай, пошли.

Мой гид по лабиринтам темного здания говорил еще что-то о том, что самое плохое – это безразличие, пусть лучше ругают - хуже, когда хвалят, но важно, чтобы не забывали. Его дидактический тон стал меня заводить. Я начинал нервничать, мог даже сорваться на грубость. Грубость для меня – самый верный путь к расстройству. Я потом долго не могу найти равновесия в душе своей: пью много кофе и курю часто. Сейчас мне совсем нельзя нервничать.

- Ну, что мы мешкаем?! Стынет ведь напиток. Я Вас еще вчера чаял увидеть. Вы думаете, кто Вам утром звонил? Ха… Товарищи!? Я это и был! Те клоуны забыли про Вас. Впрочем, я не совсем правду говорю. Они почти забыли. Я им напомнил через своего тамошнего должника – порученца мелких дел. Бесенок у меня один в Новосибирске подъедается на посылках. Стареет в последнее время этот сучок в тюбетейке, опаздывает  там, не сразу адрес находит. Послал его как-то на затулинку, а он на гусинку по старой памяти фарцовщика зарулил. Шарахался там пока не огребся от местных босяков возле бывшей бани на Технической. Ох, места там – загляденье, как при Колчаке порядки остались. Чужие там не ходят, их потом уносят. Шутка. Не грусти.

В полутемной комнате на столе в углу стояла трехлитровая банка с какой-то светлой жидкостью розового цвета. В воздухе царил легкий коньячный запах вприкуску с запахом благородной сигары. Для полноты аскетической (с оттенком аристократии) картины на столе не хватало нарезанного лимона и черного шоколада. Мне захотелось горького.

- Желание гостя – закон. Вот Вам плитка горького российского шоколада. Лимон сейчас подадут. Может быть, начнете с сигары. Нет, нет. Давайте коньячком мысли разогреем. Удивительный напиток. Мне порой кажется, что коньяк – это концентрированная память о студенческих годах. Помните, как мы в 80-х радовались портвейну а-ля «777» или его величеству «Агдаму»?! Сколько времени мы тратили, чтобы найти, выследить, отбить право на напиток у местной шпаны, облюбовавшей магазины возле Башни. Вот теперь коньяк – это компенсация за потерянное тогда время. Хотя, может я и не прав, нам всегда нравился процесс, а не результат.

Пока я пытался рассмотреть наброски будущих картин, бережно разложенных в дальнем углу соседней комнаты, этот тип уже накапал в маленькие серебряные рюмки какой-то лиловой жидкости и держал все это на плоском как плаха металлическом подносе. Он взглядом показал, что пора прервать первую часть знакомства.
Тепло по капле пошло вниз. Не успев обжечь, вязкая терпкая жидкость наполнила меня благородством. Что-то подобное я пил в далеких 90-х в Ингушетии. Тогда это называли коньяк, выдержанный в дубовых бочках.

- Вот-вот, нельзя такой напиток большими порциями потреблять, каплями, мой друг, только каплями, грамм по 30. Закройте глаза, дышите ровно через нос. Видите солнце?

Я увидел только звезды. Через минуту я очнулся в кресле уже в другой светлой комнате, накрытый ворсистым пледом и согреваемый теплом камина. Ворс отвратительным образом проникал мне в самые интимные места. Все разом зачесалось.

- Что это было? Чем Вы меня… где я и который час?

- Господь с Вами! Прошло три с половиной минуты. Вам просто показалось, что шагнули в вечность. Это я Вас усадил у камина в кресло. Делов-то - три шага в соседний кабинет. Это моя творческая лаборатория. Мне так больше нравится называть это место. Здесь сосредоточен весь мой огромный мир.


. Огромный мир – это комната средних размеров, правда, с высоким потолком. Большие окна. Темно золотые обои, дубовый паркет, в углу камин, еще какая-то неприметная мебель и книги. Стеллажи  вдоль стены заполнены фолиантами, на полу стопки книг. Последних было так много, что они не портили общий вид, а, напротив, подчеркивали некую избранность, неординарность помещения, таинственность, если хотите. Внутреннее убранство, очевидно, вступало в противоречие с захолустным обликом этого странного дома. Так бывает, ведь и бутылка старого редкого сорта вина кажется сначала чем-то обыкновенным, до первого глотка.

- Я позволю себе спросить. Вам никогда не говорили, что похожи на одного артиста? Можно сказать, некогда очень популярного, фамилию не помню, но знаю, простите за пошлость, визуально.

- Все мы похожи, а чаще даже остаемся артистами. Вы что-нибудь позабавней не могли спросить. Самое время и место банальности разводить. Вроде серьезный человек, почти лысый, к тому же небесталанный, судя по содержанию Вашей комнаты. Вон какие книги читаете. Вы в каком-то смысле небожитель. Чхать хотели на тех, кто под ногами шмыгает. Бросьте ваньку валять, наливайте. Кстати, там за порогом Вашей кельи остался один блоховед. Потерял нас, наверное. Некрасиво как-то случилось. Вроде товарищ по несчастью, в курительной тоске изнывает там на свежем воздухе.

- Изныл уже весь. Спит он, благополучно отрекся от вас, как последний прохвост, урвал пачку дешевых сигарет и в кусты как заяц. Блоковед. Этому что ли в университетских аудиториях учат или учит. Пошляк. Не будем о нем. Хотите курить? Не стесняйтесь. Этот нытик попал в руки Марго. Она любит податливых и сама такая же – грешница: слаба на передок, как говорила моя бабушка про свою же дочь. Пятеро детей и все от разных «муз-чин». Пять курсов в университете и каждый год по ребенку. Слава Богу, в аспирантуру не поступила, а то быть большой родне. Она таких затюканных за версту чует и никому не даст пропасть без дела.

Первая затяжка показалась вечностью. За это чувство полета можно было отдать часть жизни, но я бы не стал этого делать. Еще рюмочку коньяку, лимончик затем можно глоток минеральной воды без газа, а потом обязательно кофе крепкий и без сахара. Вот это поэзия. Модерн или конструктивизм.

- Так, что Вы там про нашу альма-матер говорили? Еще признайтесь, что в общежитии на Блюхера проживали, в шестерке, рядом с рыгаловкой и недалеко от крематория.  Помните эти пельмени а-ля кулинарный экстрим, замешанные на картоне с колбасой, и кофейный напиток, который местные буфетчицы называли кубинским кофе. Так, что, уважаемый мой, пейте кофе местный, курите и не думайте, что от прошлого так легко можно отделаться. Еще неизвестно в каком подвале оно вас застигнет. Впрочем, я не стал бы так плохо говорить про мою нынешнюю квартиру хотя она мне досталась как раз из прошлого, но об этом потом, если получится.

Можно и не говорить. Вторая порция томного напитка еще больше наполнила сознание нектаром воспоминаний беспробудной или безрассудной юности. Этот странный тип уже не казался мне занудой со странными наклонностями одиночества. Он вполне сошел бы за подпольного миллионера или фарцовщика, но время-то уже не то. Сейчас никто не стесняется своих недостатков. Меня тронула почти стерильная чистота его комнаты. Несмотря на множество книг, картин, разного рода безделушек и статуэток все это формировало ощущение некой заданности, порядка и системы с какой-то внутренней предсказуемостью. Здесь даже пепел, казалось, стремится сам точно угодить в пепельницу, а в ней куда-то бесследно исчезает. Я даже подумал, что так на меня действует коньяк. Положил на край металлической вазы недокуренную сигару, и она исчезла без пепла и дыма. Канула в никуда.
 
- Не пытайся, не увидишь, куда исчезает то, что раньше было чем-то ценным. Это специальный прибор с соответствующим покрытием. Как сейчас модно говорить – новые высокие технологии. По случаю достал у одного барыги. Несун, батюшка, с самого закрытого предприятия прямо в офис доставил. Второй такой образец на выставке иностранцев удивляет. Японцы, говорят, уже на это ноу-хау, простите за дешевый каламбур, свои глазенки-то положили.  Очень удобная вещь. Утилизирует все качественно и быстро. Лучше чем крематорий. Отвергает все законы сохранения материи и геометрию Лобачевского, но руками лучше не трогать, я пока не рискую. Не согрешит мертвец, и уж подавно – тлен.

- Что секретное покрытие жалко? Или Вы такие инновационные вещи перепродаете врагам нашей измученной родины? Се, братьев тех лишась, она бредет в тиши. Что значит грех земной для неземной души? Слушайте, да ведь эта технология способна изменить человечество. Спасти от собственного дерьма, которого, я замечаю, накопилось очень много.
 
Я сам себе удивился от такой резкости суждения. Волшебный напиток разбудил во мне дремавшего уже лет пять прогрессивно настроенного персонажа из далекого технарского прошлого. Инженер во мне преодолел было гуманитария, но вскоре сдался.

- Есть такое мелкособственническое чувство. Не вытравил пока, но со временем, думаю, либо продам, либо выброшу, как надоест. Я когда лишнего выпью очень люблю порядок наводить в доме и от всякого барахла избавляться. Что под горячую руку попадает – лишним тогда становится. Обратите внимание: на полках ни одной книги по отечественной истории. Только альбомы репродукций картин великих мастеров. Предпочитаю эпоху Возрождения. В самом слове кроется какая-то надежда, чувствуете. Воз-рож-де-ни-е.

- Вот она радость мирской жизни, мораль, оправдывающая обогащение, духовное обновление. Вы серьезно? Где тогда титаны мысли? Вы давно на свежем воздухе с запахом городской помойки-то были? Видели этот мир в его минуты рядовые так, чтобы без понтов кривых?
Хозяин квартиры слегка скривил губы, сострадательно покачал головой, словно хотел сказать, что в такого воробья как он не из одной пушки уже стреляли. Знает он и дно, и то, что выше.

- Я, если Вам будет угодно, понюхал и вони городской, и пороха. Не надо смотреть на меня, как прораб на ночного сторожа.

- Ну, Вы прямо светский лев среди убогой деревенщины. Расскажите еще, что Вас никто здесь не понимает, Вам тошно и безвыходно грустно в этой серости жизни. Вас донимают ночные кошмары и неизвестный голос постоянно зовет бежать туда, где сыто и красиво, где закон и порядок.

- А ведь Вы отчасти правы, мне действительно порой хочется бежать из этого вот дома туда, где портвейн и бормотуха. Но все дело в том, что там за окном тоска одиночества еще сильней действует мне на нервы. Там мировой финансовый кризис, безработица, произвол работодателя и интеллектуальная проституция. Там пиар и ****ство. Я, понимаете, нервничать начинаю, а когда я нервничаю, я тоскую, а тосковать мне вредно. Я тогда могу глупости совершить или убить кого-нибудь от безысходности. Здесь я легче переношу все тяготы и лишения одиночества. Ко мне сюда старые друзья из далекого прошлого часто наведываются. Вот Вы? Ведь не случайно сюда зашли? Думаете, в поисках сигарет? Отнюдь, уважаемый, Вас сюда третий Ваш сотоварищ новый прямиком привел. Третьего дня отпускник, помните? Да он такой же отпускник, как я пенсионер. Так, на сдельщине у меня в работниках. Отважный по местным меркам, но поверхностный и не глубокий человек, как большинство заочников технических вузов.

Вот это он погнал. Я даже начал беспокоиться, не буйный ли этот гражданин и на всякий случай салфеткой накрыл нож на столе. С него станется, ударит какой-нибудь железякой, выбросит в подъезд и скажет, что бомжара ночного прилива. Странно как-то он себя ведет. Пьет вроде бы приличные вещи, а что-то настораживает в его поведении.
 
- У вас какое-то сомнение в глазах! Я заинтересовал Вас не как давний однокашник, а как источник скрытой угрозы. Бросьте Вы, я безобиден, как буддист, хотя лучше сказать, что я христианин или хочу им быть. Смирение, друг мой, и вечное самосовершенствование, недовольство, но не гордыня. Трепет и никаких излишеств.

- Оно и заметно. Сначала некислый коньяк, кофе, сигареты не по рубь сорок кучка. Я подозреваю, что на улицу Вы выходите в специально предназначенной для такого случая фуфайке. Кто Вы? И чего вам от меня надо?

- Да поймите Вы наконец, что того портвейна, который мы любили в студенчестве уже нет. Его выпили. Та музыка уже отзвучала. Все книги прочтены, все знания мертвы. К нам пришла технология. И более нет ничего.

Этот сюр начинал меня серьезно раздражать. Курить уже расхотелось, цель прогулки стала не очевидна. Так бывает, когда постоянно думаешь об одном предмете, и  он – этот предмет размышлений становится некой сутью твоего бытия. Твоим внутренним ощущением, которое способно подменить собой реальность. Это ощущение становится твоим самым главным и важным собеседником. Однажды оно превращается в тирана, питающегося твоими чувствами. Что-то похожее я начал испытывать в этом доме. Этот упырь явно был не так прост, как старался казаться. Будь, что будет, из этого дома легко можно уйти. Я невольно бросил взгляд на двери и  окна, пытаясь сообразить, куда отступать. Бить надо по голове и, причем, внезапно, сверху вниз правой с шагом влево, удар коленом, контрольный в голову и на выход. Как бы пепельницу с собой забрать – любопытная вещица. С ней бы поработать.

- Я Вам еще раз повторяю, не надо нервничать. Вас выдают глаза, как боксера на ринге. Предупреждаю, до города отсюда километров 15 через лес. Я могу Вас отвезти обратно, как потребуется, а то можете здесь переночевать. Куда торопиться, у Вас, ведь, ни семьи, ни работы, что называется, ни дерьма, ни ложки. Обитайте сколько хотите. Мы весело проведем время. Скоро гости пожалуют. Вам кого, кстати сказать, хотелось бы увидеть. Это легко решается, говорите. Желание гостя – редкая возможность проявить лучшие способности хозяина.

Я вновь лихорадочно начал соображать. Если происходящее со мной реально в моих ощущениях, то это происходит на самом деле. Наши желания скрытые в нас возможности. Что еще? Рефлексы, функции, способность двигаться, рассуждать. Что еще способно доказать мне, что я в сознании и адекватно способен реагировать на происходящее вокруг. Какой сегодня день недели, год, месяц, число?

- Я понял, Вы не доверяете происходящему здесь! Напоминаю, вчера Вы отмечали день собственного рождения. Сегодня первый день вашего 33-го года, значит, вчера Вам исполнилось 32. Сегодня по календарю понедельник, 2009 год, апрель, 17 число. Вам этого достаточно. Ладно, можно не доверять календарю, но послушайте радио или телевидение. Сейчас настрою государственный канал. Уж государственным новостям Вы обязаны верить. Вот, пожалуйста, программа «Вести 24 часа».

На мониторе миниатюрного компьютера появилось изображение. Бойкий женский голос безальтернативно вещал об успешной борьбе правительства с мировым финансовым кризисом, удачной операции по разоблачению очередного олигарха, дальше еще что-то из штатных московских новостей. В нижней части экрана бегущей строкой прошло сообщение, что сегодня «в понедельник, 17 апреля 2009 года, осуществлен успешный запуск ракетоносителя с российской подводной лодки из акватории Тихого океана, вывод на околоземную орбиту нового спутника системы телекоммуникации, визит нового американского президента в Россию…». Все это должно было, видимо, доказать мне, что можно жить информировано и уверенно в себе и наступившем дне.

- Похоже, и это Вас не убеждает. Вы напоминаете мне отечественное правосудие с его, по сути дела, презумпцией виновности. Вы не можете доказать обратного и все-таки пытаетесь уличить меня, а заодно и авторитетный канал в подтасовке. Вот номер телефона справочной службы. Звоните. Вот электронный календарь. Сколько еще доказательств требуется?
Впрочем, я уважаю такую въедливость. Нам не хватает таких принципиальных товарищей.  Ну, так Вы решили, кого пригласите в гости? Уверяю, это может быть просто случайный человек, кого Вы видели пусть и мимоходом, назовите только время и место. Ну, безусловно, имя, пол и возраст. Хотя последнее не обязательно, мне достаточно будет времени и места. Давайте вместе посмеемся. У вас есть или были должники, кто, так сказать, не выполнил своего обещания? Называйте, он у нас сегодня очистит свою совесть.
 
Чтобы каким-то образом прервать свои навязчивые мысли и отделаться от гласящего, я назвал имя и фамилию своего школьного товарища – соперника по плаванию. Зная, что тот давно уже спился, проживая в Кузбассе, и найти его просто нельзя. Мой неотступный собеседник вышел в соседнюю комнату, поднял телефонную трубку и кому-то назвал имя моего корешка: Сергей Слишкин. Он даже не стал переспрашивать и уточнять, не ошибся ли я и, мол, не перепутал ли фамилию. Через несколько минут он вернулся.

- Вы, видимо, не совсем верно помните фамилию своего дружка. Не Слишкин, а Сликишкин. Он жив, но вряд ли будет Вам интересен. Беспробудно пьян, вчера был крепко бит алкоголиками-земляками, сейчас в бессознательном состоянии находится в подвале дома, где жил в молодости и откуда был изгнан собственной супругой в порыве гнева. Теперь, как говорится, на пропитании у местных шаромыг. Сколько он должен? Впрочем, я готов сам за него возместить долг, он пуст и наполнения его карманов не предвидится. Хорошо, если его сегодня ночью братья по разуму не забьют до смерти. Кажется, собираются, интересовались у местных кураторов. Он, говорят, пакостливый тип, часто путает свое и чужое, учитывая, что своего у него уже лет десять ничего нет. Нужен он Вам?

- Честно говоря, нет, но так можно про любого сказать. Эффект от Вашего опыта не очевиден.

- Вот его фотография. Обратите внимание на время и дату снимка в левом нижнем углу. Снимок черно-белый. К сожалению, света в подвале недостаточно, да и существование в подземелье не предполагает полноцвета, сами понимаете, черно-белый мир. Слава богу, компьютер еще не научился запахи передавать, а то сомнений в жизнестойкости такого вот андеграунда не осталось бы.

На экране компьютера появилось разборчивое изображение человека, лежащего на спине. Я вспомнил шрам на подбородке, автором которого был мой удар левой. В третьем или четвертом классе при битве в гаражах металлическим прутом наградил я тогда дружка за попытку бегства. Понятно, случайно это вышло, но крови было много, крику родительского еще больше, что позже было компенсировано вниманием дворовых девчонок, которые без промедления уходили с моим товарищем за гаражи при первом мальчишеском зове. К окончанию школы он стал приличным ловеласом, затем пьяницей, прапорщиком в группе Советских войск в Германии, шахтером, а далее бомжом. В общем, типичная история для шахтерских поселений нашей индустриальной отчизны. Финал, похоже, грядет такой же банальный.
 
- Сик транзит… Убедились в подлинности моей информации? Хотите, чтобы это тело очутилось здесь? Это не сложно, но, думаю, совсем не гигиенично.

Я промолчал, затянулся очередной сигаретой, руки сами стали нащупывать бутылку. Сегодня в город прибывают варвары. К чему теперь Сенат  с его законами? Не угадал я, получается, с экспериментом. Надо бы еще попробовать, но, видимо, чуть позже. Где ты дьявольский напиток?

- Не надо так грубо. Все здесь. И напиток, и тот. Предлагаю увеличить дозу. Берите стаканы, выбирайте. Что станем пить? Как у нас говорили: с утра выпил, день свободен.

Я даже не удивился тому, как внезапно на столике появилась бутылированная разносортица. Водка, коньяк, виски, горилка… вместо миниатюрных рюмок стояли граненые стаканы, ломтики сала таяли на черном хлебе, соль блестела, и луковица травила душу. Налил по половине стакана водки, не чокаясь, выпил, повторил. Этот тип не противился и то же не закусывал. Бесчувствие к происходящему нахлынуло под конец второй бутылки. Планка упала как гильотина на бетонный пол. Я беззвучно и традиционно мирно отключился.

Сон

Горы, горы, снег, низкие облака, костлявые деревья вдоль склонов. Холодно и пустынно. Где-то вдалеке там, где должен быть горизонт, будто плотный холст небесное превосходство сливается с земным безразличием. Художник успел только наложить грунт на плоскость будущей картины.  Ветки деревьев нервными окончаниями впивались в обволакивающий пейзаж туман. Взгляд, как проваливший задание диверсант, скатывался с горы и тонул в серо-молочной глубине не в силах зацепиться и удержаться на поверхности склона. Ты пытаешься выбраться отсюда, но срываешься и должен провалиться в серую мглу, но какая-то сила держит тебя в таком подвешенном состоянии. Стропы твоего парашюта обрываются одна за другой, ты чувствуешь, как напрягаются последние эти спасительные нити, но вот-вот и они иссякнут в своей борьбе за тебя. Твое тело сначала безразлично парит, но потом в ожидании определенности пытается поймать восходящую волну воздуха. Проваливается, летит камнем вниз, но совсем не ускоряется. И здесь ты понимаешь, что вся эта легкость всего лишь иллюзия ожидания свободы, которой в вышине оказывается еще меньше, чем на земле.
Уж сигареты здесь точно не найдешь… Здесь ты ничего не найдешь, говорит чей-то мрачный голос, а ты просто молчишь, молчишь, молчишь… ты немой, ты без чувств, ты просто туман в горах. Туман рассеивается.

Второй этаж

На втором этаже в квартире под номером… (впрочем, есть ли разница, какая здесь нумерация) - тем временем шел бой. С переменным успехом. Стороны сошлись в неравной схватке за  право поставить пластинку на проигрыватель. Спорили так, что посуда стала заканчиваться. Осталась только металлическая кружка, чашка и кастрюля.
 
- Ты, чувачок, зря морду воротишь от классики жанра. Нет лучше в Отечестве группы Стренглерс. У меня, правда, ее то же нет. Поэтому давай слушать «Зоопарк», они про эту группу поют.

- Какой к черту зоопарк. Вон в окно посмотри. Вот это зоопарк. На себя в зеркало смотрел, страус волосатый?

- Сам ты страус с ушами бабочкой. У тебя голова как кувалда. От нее все и отскакивает. Даже приличная музыка. Ты бы лучше сходил в гастроном за портвешком и сыром. У меня сигареты заканчиваются. Устроим просмотр с прослушиванием.

- Ты думаешь, западный панк тебе понтов прибавит.  То же мне джонни роттен и протестный электорат ее величества. Покупай домашнее и поддерживай отечественного товаропроизводителя. Слушай русское и сам таким станешь.

Лысый объяснял волосатому, часто жестикулируя накачанными руками. Амплитуда жестов достигала разных предметов. Предметы падали на пол. Лысый ходил по этой насыпи и продолжал жестикулировать. Волосатый сидел на подоконнике и смотрел вниз. Диалог больше напоминал телефонный разговор двух автоответчиков. 

- Ты, я смотрю, совсем протестным духом пропитался, Может, пощадишь посуду-то. Она вроде как вне наших с тобой музыкальных разногласий. Или звон осколков сочетает в себе обожаемую тобой мелодию любви к родине.

- Эта музыка всем понятна и слова стимулируют, заставляют действовать. Ты этого разве не понимаешь?

- Тебя стимулировать могут только лозунги, жареная курица и чипсы.  Не понимаю, тебе денег дать? Ставь свой русский рок и под битву с дураками к лучшей природе вещей.
 
Волосатый, не поднимая взгляда и что-то рассматривая за окном, давал команды. Несмотря на то, что он явно уступал  размерами лысому, он имел определенную убедительность, когда произносил слова. Говорил спокойно, ровно и уверенно. Эта уверенность передавалась окружающим. Окружающие, как правило, прислушивались и делали так, как он говорил. Лысый  в этом плане ничем не отличался от других. Взял деньги и молча вышел. Дверь отыграла об шаткий косяк начало мелодии в стиле панк. Где-то в глубине подъезда аккорды угасли, и раздался крик женщины, которая, видимо, не любила такого рода музыку.

Вот здесь и появился первый вопрос читателя. Это что за история? Может это просто стеб? Или тебе больше нечем заняться, (не претендую на высокое уважение) гражданин писатель (мне хватит и такого определения)? Отвечаю: да, это мой вымысел, который ни к чему не обязывает никого, кроме меня. Да, я ищу выход и не нахожу его. Буду верить, пока не нахожу. Но он всегда есть. В какую бы лачугу мы не зашли в поисках счастья или его суррогата. В сию минуту я уверен, что счастья, как некого оформленного события, нет, есть только ощущение его поиска. Существуют ступени, ведущие вниз или, напротив, вверх. Жду вопроса, про двери, которые ведут нас в неизведанное. Знаю ответ. Зачем нам туда? Мы, ведь, вышли из дома в поисках сигарет.

Как раз в этот момент в доме появилась музыка. Слов мы не услышали, но можно было понять, что пел Моррисон со своей заботой о потустороннем и странной любви к матери. Если бы кому –то удалось понять, что находится внутри этой музыки, то запах марихуаны стал бы сильней нашего родного – табачного. Но, как мы знаем, воздух этого дома был без запаха и, казалось, совсем не передавал атмосферу бытия.

Наша «немузыкальная женщина» в тот момент открыла двери своей квартиры. Запах изменился в коридоре на более строгий с привкусом капустного сиропа, но не на долго. Произошла реакция нейтрализации щелочи кислотой, сказал бы студент химик из соседней комнаты, но он в тот момент был занят поиском эликсира совершенной музыки, сигаретного  экстракта вдохновения и совпадения чисел на игральных костях. Периодически в его комнате что-то хлопало и россыпью падало на пол, через дверные щели истекал зеленоватого оттенка дым, окутывая одинокую лампу общего освещения и прижимаясь к потолку, придавал помещению вид шотландского замка в тумане Альбиона.

Это сказочное место заставляло его обитателей жить как в сказке. Здесь был свой дракон, красавица и герой.  Сказочные законы общежития поддерживались неписанным правилом – партийным уставом беспартийных  отпрысков внешнего мира. Эти люди, вероятно, очень редко выходили из своего сказочного замка. Здесь просто не было ни входа, ни выхода. Это я заметил, когда мы с товарищами подошли к строению в поисках сигарет. Единственная дверь и то, что мы назвали в самом начале похода подъездом, были своего рода люком, подобным тому, что используется в подводных субмаринах для аварийного покидания только наоборот. Клапаном обратного действия. Попасть сюда было проще, чем найти выход обратно. Как-то все здесь было иначе, чем то, что мы могли себе представить в обыденной жизни. Иначе, чем то, что мы могли изучить знаниями, накопленными всей предыдущей не самой интеллектуально насыщенной нашей жизнью. Здесь была своя логика движения, иные принципы взаимоотношений с внешним миром. Другая не менее сказочная жизнь, чем та, что мы наблюдаем каждый день в той некурящей жизни. 
 
Первый этаж

- Ну, так что, милчеловек, собираем мы сегодня компанию? Вот Вы уже и выспались. Полчаса в таком месте приравнивается к семи часам спокойного сна на чистом воздухе. Этого вполне достаточно для нормального человека. Вы можете не верить, но это пепельница так очищает воздух. Работает как фильтр и даже лучше. Адсорбент. Слово-то какое. Строгое, как черное на красном.

Я действительно почувствовал в тот момент, что очнулся в бодром здравии и даже приподнятом настроение. Этот тип теперь казался вполне нормальным и его вид скорей притягивал взгляд, чем отталкивал. Такую метаморфозу можно было объяснить моим настроением, склонным менять свой вектор в зависимости от никотинового голода и просто физической усталости. Но какое-то неуловимое  изменение в образе моего нового-старого знакомого все-таки произошло. Он стал выше ростом, глаза блестели одинаково и улыбка не вызывала чувства застывшего самодовольства. Чем не милый и добропорядочный профессор литературоведения или, к примеру, научного атеизма. Доктор санитарной гигиены и аудитор на отдыхе. Всемогущий и домашний.

- Да и почему нам не стукнуть по старым дрожжам свежими словами. Как бы я не сопротивлялся, все равно вечер просчитан на три года вперед. Так, что валяйте, сэр, не будем искушать пространство пустодеянием и страннобдением.
 
Что-то невероятное происходило со мной. Чувство легкости и приятного безразличия происходящего стало заполнять мое сознание. Бодрость и желание вспомнить, а может быть и наверстать когда-то упущенное время толкало меня на то, что у нас называется «будь, что будет».

- Желаете аперитивчика? Удивительная штука. Меня он радует даже после обеда. Дает некий стимул приготовления к чему-то более высокому. Вам может показаться, что я хочу каким-то образом использовать Вас, и это, вероятно, настораживает. Понятно, но поверьте, ни малейшего желания, мне просто приятно видеть у себя в гостях человека, который что-то в наше время еще ищет. И пусть его поиск – всего лишь сигаретный дым, тем очевидней его самодостаточность.

- Все мы чего-то или кого-то ищем. Да вот только обрящем или нет, вот в чем вопрос. Простите, я готов.

Хозяин квартиры подошел к стеллажу книг, достал один из томов сочинений Леонида Леонова и в открывшийся проем властно отдал команду кому-то невидимому: готовить вечер по программе номер четыре. Это мне напомнило переговоры официантов на ресторанной кухне, когда в зале собралась измученная ожиданием публика.  Что такое программа номер четыре, так и осталось тайной. Может быть, на четыре персоны, мелькнула мысль и сразу удалилась потому, что в тот момент на втором этаже что-то с грохотом рухнуло, да так сильно, что зашатались стены всего этого странного дома.  Необходимая для такого случая пыль и куски штукатурки, видимо, вжались в щели, утрамбовав и закупорив пространство. Дом своими стенами задрожал мелкой поступью и успокоился в тот момент, когда в комнате появился еще один гость.

- Приветствую, тебя хранилище тайн и времени! Там, в калидоре опять темно…

Некто в черной кожаной куртке под косуху и таких же брюках стоял у порога. Он смотрел по сторонам своими маленькими красными глазками. Лицо его напоминало раскаленную сковороду. Я его узнал. Это был он – вожак мельком увиденных мною в начале утра велосипедистов. Он стоял в прихожей, будто ждал швейцара или  опасался, что его вдруг прогонят со двора. Так себя ведут люди, чувствующие за собой вину или мелкую, но часто повторяющуюся пакость, которую они творят уже по привычке, нежели из-за слабости.
          
- Хозяева дома? Я туточки постою. Мне сказали, что сегодня здесь будет бомонд.

Здесь его монолог прервался. Он увидел меня в кресле с бокалом вина и сигарой. Его взгляд стал строгим и волевым, как у начальника жилконторы, увидевшего перед собой злостного неплательщика за вывоз мусора. Хозяин квартиры, как на грех куда-то испарился, оставив меня на растерзание общаться с этим великовозрастным байкером. Этот товарищ сразу пошел в атаку.

- Ты что тут делаешь, ты кто? Ты здесь один? Ты слышишь, я тебя спрашиваю? Ты в армии служил?

Вопросы сыпались как горох из разорванного пакета. И так же бестолково падали вниз, рассыпаясь бессмысленной дробью, засоряя тишину и пространство. Пахнуло чем-то приторно сладким и теплым. Гость по-хозяйски прошел по комнате один круг, в центре которого был стол с напитками. На разнокалиберные бутылки он не обратил ни малейшего внимания, зато мгновенно, как ювелир в скупке  оценивающе и при этом, понимая уникальность предмета, застыл взглядом на пепельнице. Еще мгновение и он бы попытался взять ее в руки. Его выдавали даже не глазки и не ладони, которые он постоянно потирал. Его выдавали ноги. Он ими постоянно сучил, будто прокручивал педали невидимого велосипеда. Велосипед в тот момент стоял на месте, велосипедисту не хватало сил прокрутить педали. Сила притяжения взгляда превосходила силу крутящего момента. Он как космонавт в открытом пространстве не мог покинуть траекторию полета.

 - Что за чертовщина! Эта штуковина бесценна, я готов ее купить за тысячу долларов. Расчет прямо сейчас в рублях по курсу. Что Вы молчите? Соглашайтесь! Все, что нас не убивает, нас делает сильней! То, что я вижу, делает меня твердым материалистом. Добавлю сто баксов, нет сто пятьдесят. Больше не могу. Вот куртку еще.

Этот тип начал было снимать свою косуху через голову. Под кожанкой оказалась майка рокера: кости, череп и надпись Эй-Си-Ди-Си. Получилось, будто разбирали матрешку, но что-то в этой конструкции было напутано еще на стадии проектирования. Выпуклый живот превратился в подобие головы. Глазницы уставились все на ту же пепельницу мертвой хваткой.

- Вы бы не спешили прицениваться к чужой вещи. Вот появится хозяин, он и объяснит, что здесь и почем. Вы приглашены на этот вечер? 

- Ты тихо сиди… Эта штука издает редкий запах прибыли. Вы знаете, как она пахнет – прибыль? Не каждая вещь имеет подобный запах. Я знаю, меня бабушка соседская в детстве научила. Она здесь рядом жила.

Я начал опасаться этого товарища. Он был похож на коршуна, заметившего добычу. От него пахнуло чем-то резко кислым. Стало понятно, он не отступит. Мышь будет поймана, и хищник не станет долго церемониться. Агрессор проявлял первобытную настойчивость. Он искал след. Куртка оказалась в дальнем углу. Сам рокер продолжал свой магический танец, изредка отводя взгляд от стола. На меня он не обращал никакого внимания. Моя стоимость в тот момент была ниже  курса рубля на ММВБ, и, вероятно, я в тот миг был самым подозреваемым из объектов в его системе поиска.

В каждом доме существует вор. Самые примитивные воруют вещи, другие – время, мысли, чувства и даже любовь. Мне на секунду показалось, что этот тип пытается украсть все вместе.

- Я смотрю у вас здесь полный консенсус. Забыл представить Вам, мой, первый гость, моего завистливого посетителя. Он всегда такой. Нюх у него слишком коммерческий какой-то. Вы его и раньше могли видеть на Гусинке. Он на входе всегда терся. Карманником числился. По-малолетке пятерку  провел за решеткой. Вышел созревшим коммерсантом. Кинул пару фирм, был помощником депутата, сейчас самостоятельно строит общее благополучие. Гендос Валентосович. Казалось бы, странное имя, но, поверьте, самое подходящее для такого типа специалистов широкого народного профиля. В Колумбии он мог бы стать бароном, правда, ненадолго. Но в интернете его имя бы точно нашлось на первых страничках поисковых систем в разделе борьбы с наркотрафиком. Предвижу Ваш вопрос: что общего между нами? Отвечаю: ничего кроме моего желания наблюдать, во что этот Хомо разовьется в новых экономических реалиях. Я не судья, но не мог себе отказать в удовольствии увидеть промежуточный результат воплощения теории господина Павлова в нашей нынешней жизни.  Глупость, но это помогает мне держать Гендоса в поле зрения. Без меня он давно бы уже был отлучен от соблазна жить по правилам свободного предпринимательства методом заключения под стражу и отбыванием срока на рудниках где-нибудь под Магаданом или Читой. Из него бы получился неплохой геолог: нюх, хватка и способность видеть навар даже в пустыне.

Появление хозяина квартиры не застало врасплох неуемного гостя. Тот продолжал кружить по квартире. Радиус вращения увеличился, движение замедлилось. Спутник завис на орбите, но продолжал засорять планету завистливым взглядом. Заметив, хозяина он китайским болванчиком приветствовал вошедшего, двумя руками обхватил его ладонь и стал трясти ее со страстью подданного. Прикажи ему сейчас встать на колени, бахнется ниц и будет лобызать ботинки. Но такой команды не последовало.

- Шеф, простите, я совершенно невольно увидел здесь такую чудесную вещицу и очень бы хотел понять ее предназначение.  Мне кажется, что этот предмет раньше служил Родине на сверхсекретном крейсере или космическом корабле. Это же какие бабки можно снять! Если зарядить тему нашим китайским партнерам. Берусь, если прикажете. Я - Ваш вечный должник и всегда рад услужить отцу родному.      

- Гендос, я тебя разве за этим пригласил? Расскажи для начала, куда это ты с собратьями сегодня на велосипедах под видом агитационного пробега прорывался?

- О, майн гот,  от Вас, шеф, ничто не укроется. Был грех. Решил по быстрому денежек подзаработать на выборах, вот и провели заезд в защиту тепловой электростанции. У них там проблемы с защитниками природы, которым не нравится, что станция закоптила весь город. Да чего там. Шалость. Им нужен был реальный мастер спорта, а я, Вы помните, он и есть. В общем, мой значок продолжает кормить меня.

- Второй вопрос. Ты  своих подручных распустил? Надо одного типа доставить сюда. Сделаешь?

- Для Вас, шеф, из-под земли достану. Называйте координаты и хотя бы имя.

По сценарию беседы шеф смотрит на меня вопрошающим взглядом, ожидая согласия на развитие темы. Я безмолвно смотрел на него, а сам думал, на чем бы сфокусировать свое внимание. Амбиции хозяина странной квартиры меня уже не раздражали. Каждый из нас, в конце концов, играет ту роль, которую принимают зрители. В этом театре режиссер не нужен, нужна аудитория. А сам спектакль будет длиться ровно столько, сколько это будет интересно обеим сторонам. В поисках никотинового зелья сейчас явно не хватало появления героини. Пусть она будет измучена несчастной любовью, пускай она ненавидит весь меркантильный мир. Дайте ей сыграть ее светлую роль, пусть она внесет в этот мир гармонию и озарит наше никчемное существование своим возвышенным образом. Может тогда, мы перестанем искать то, что не может и не должно быть целью существования. Может быть, все дело в том, что наша природа обманывает, скрывая от нас  этот образ Мадонны, пускай даже без младенца. Пускай.

Второй этаж

- Ох, долго, очень долго ты ходил в магазин.
 
Волосатый все так же сидел на подоконнике и смотрел куда-то за пределы здешнего пространства. Смотрел он без видимого внимания, интереса, но и не без какого-то, казалось бы, смысла. Так смотрят за пределы географического пространства люди, вынашивающие серьезные планы. Так смотрел на свое небо князь Болконский, лирический герой Венички, так рассматривал прохожих Чартков до того, как разбогател волшебным образом. С таким взором ходят многие по нашим улицам. В этом нет ничего особенного, если не брать во внимание то, что видит наш герой. Эта малость становится той чертой, за которой герой обретает или укрепляется в своей обреченности или просто надеется выпить.

-  Я уже по третьему разу поставил на круг Зоо. И вот ты изволил явиться. Ты понимаешь, что поход в гастроном – это искусство. И это искусство становится понятным народу только тогда, когда событие происходит без малейшей задержки по времени.

- Сам ничего не понимаю, портвейн нашел без усилий, а вот сигарет нет ни в одном киоске. Что-то случилось в этом мире бушующем. Такое ощущение, что вышел указ об изъятии всего или все за ночь вернулось в  допетровскую эпоху. На месте где вчера стоял киоск «Табак» сегодня стоит скамейка, которой никогда раньше не было. Встретил Сержанта – кента по школе, он тоже в прострации. Курева нет, никто не знает, где его найти. И вообще непонятно, что происходит. Я вместо «курятины» пару бутылей захватил. Не пропадать же финансовой составляющей. Деньги, между прочим, с каждым днем теряют в своей покупательской способности. Сержант, кстати, обещал дать покатать Битлов оригинальной версии. Вечером зайдет.

Лысый выставлял на стол одну за другой бутылки. Портвейн заливался радостным светом в лучах предвечернего солнца. Он искрился томным ожиданием быстрого опьянения. От ударов бутылок исходила чистая нота ля. По ней можно было настраивать в тот момент самый чувствительный музыкальный инструмент.  Но у хозяев, похоже, не было даже молотка и гвоздей, о чем скромно подсказывали покосившиеся оконные рамы и дверной косяк. Можно было в тот момент попытаться настроить звучание открывающейся от сквозняка двери по приобретенному камертону, но наши друзья в тот момент переживали совсем иные пристрастия.

- Без курева плохо.  Я бы не хотел верить, что ты проявил безразличие к моей просьбе. Ты знаешь, что сигареты для меня….да что я говорю. Это точно? Ты не мог ошибиться?

- Точней не бывает. Метнулся на три квартала от проспекта налево и направо. За проспектом зашел в гастроном. В переходе – вообще все пусто. Дальше можно не ходить.

- Дальше можно не ходить… приехали. Я сегодня собирался заняться писаниной своей. Без курева будет трудно. Да убери ты эту музыку! По ушам бьет. И портвейн… как его пить теперь?

- Я честно старался. Слушай, давай у Петровича с первого этажа попросим. У него точно будет. Я как-то  спросил полтинник до стипендии, он мне тыщенку выдал без возврата. Сигареты предлагал. Я тогда отказался. Видимо, зря.

- Зря – не зря,   а почему ты его Петровичем называешь? Он, кажется, всегда был Модестом Силверстовичем. Или я что-то путаю… вот она никотиновая зависимость в действии.
Волосатый  взял бутылку. Умело разлил по стаканам. Не чокаясь, выпил свой стакан, налил еще. Сурово посмотрел на Лысого и произнес многозначительно: 

- Мама – анархия, папа – стакан портвейна. Будем курить бамбук пока не найдем табак.

- Бросай курить. Вот я всю жизнь не курю и не собираюсь. Петровичем? Потому, что я его однажды так назвал, а он и не возразил. Так и прилепилось.
 
- Слушай, Лысый, тебе и не надо курить. У тебя собственной тумана в голове больше, чем у нормального человека. Какого художественного фильма ты вчера трепался, что   знаешь как достать быстро и безвозмездно штуку баксов?

- Я и сейчас скажу, что знаю. Помнишь, того странного типа (ты его так назвал) в скупке? Он в серьезной косухе такой крутой и кожаных штанах на Харлее юбилейном подрулил. Мы искали твоей Вике по городу старинный медальон с сапфиром. Ты, тогда не торгуясь, взял у этого типа классную вещицу.

- Помню. Медальон еще дореволюционной работы в виде Пасифики. Помню, что я тогда пережил: сначала, когда его увидел у этого типа в руке, а потом – когда его благополучно потерял. Видела бы Вика, что я потерял!

- Неделю потом на тебя смотреть было страшно. Будто твое панковское сознание помутилось и ты вот-вот начнешь попсу хавать.

- Что за выражения? Да, был момент, когда  мне показалось, что опять выходят греки из воды… чтобы ужас не испытывал стыда, не обладая символом своим… так, что за идея на счет пачки баксов?

- Этого типа я потом еще раз встречал. Он опять терся возле скупки, и мне тогда показалось, что он твой медальон толкал. Я его по камню узнал.

- Кого? Типа того или висюльку? Хочешь сказать, что этот барыга и утянул вещицу, продав ее мне?

- Я не знаю, кто и что утянул, но мне показалось, что это та самая штучка. Сам скажи, старинные украшения могут так часто повторяться  в одном и том же кармане? И за такой короткий срок?

- Да, и ладно. Он кого-то кинул, поверь, его кто-то тоже кинет и очень сильно. Ну, так, что же с вариантом твоим?

- Так вот. Когда я пошел в гастроном за портвейном, то встретил сею персону. Он стоял в коридоре и перебирал пачку зеленых, как пацан, считая вслух. Он меня, кажется, не узнал и сказал, что есть халтурка на штуку баксов. Надо только в нужный момент зайти в квартиру на первом этаже, где живет наш досточтимый Модест.

- Да, подстава, может быть. Ты Модеста знаешь? Нормальный дядька. Живет себе тихо, что-то там изобретает. Этот мутный тип задумал пакость какую-то.

- Да, я о другом. Может мы его тем же способом, как он тебя тогда с безделушкой?
- Типа вор у вора дубину украл. Не думаю, что мы его сможем сделать. Он, похоже, крученый хищник. Я помню, его глаза и руки. Мне тогда показалось, что такие же руки должны быть у санитара морга или мясника на рынке. Уверенные в своих и чужих карманах. Чуткие и заботливые, когда что-то ценное держат и скучающие, когда отдают. Эти руки не должны оставаться пустыми, они сразу становятся слабыми и лишними, словно теряют свою самоуверенность. Они получают заряд от прибыльного дела.

Дверь в комнату приоткрылась. Тихо прошмыгнул черный соседский кот. Он так безразлично смотрел на все происходящее вокруг, что частенько гулял по чужим квартирам и кухням. Его интересовали только запахи, старые пластинки (он любил играть с винилом) и сигаретные бычки. Последние он с остервенением поедал в неограниченном количестве, как иной другой кот набрасывается на рыбу.  Но в том-то вся разница, что этот кот был абсолютно не похож на своих собратьев. Этот лев в миниатюре слыл в доме сущим дьяволом. Его побаивались не только собратья по профессии, но даже собаки и случайные люди, оказавшиеся здесь случайным образом. Старожилы его обходили стороной и замолкали, когда он вдруг внезапно открывал незапертую дверь и перекатывался через порог. Черный с проседью мех отыгрывал в лучах солнца синевой. Глаза желтели при взгляде на людей, словно излучали энергетический импульс. Одна вечно пьяная обитательница дома рассказывала, что видела как это чудовище взглядом подпалило мусор в подъезде, после чего очень долго не удавалось закрасить почерневшую стену. На ней до сих пор можно заметить следы ожога, проявляющегося по вечерам, словно лик или, может быть, наброски какого-то тайного знака-образа. Сама дама якобы с того момента и ушла в долгий и нетрезвый поход. В общем, в доме есть тайна, разгадку которой проще объяснить вольностями домашнего хищника, чем простой нашей склонностью видеть во всякой  всячине кисть проведения. Эта наша, с позволения сказать, образность мышления часто помогает нам искать и, что интересно, находить сложные объяснения самым простым вещам. Там, где наш родственник из Германии увидит картину а-ля бардак, мы нарисуем пейзаж, над которым начал работать гений, но почему-то отлучился и как водится надолго, если не навсегда. В общем, кот слыл своего рода проводником между полетом мысли гения и простым расчетом трезвости и  порядка.
      
Кот вплыл как сторожевой корабль в гавань - комнату и первым делом нашел на полу закатившуюся под диван сигарету. Волосатый смотрел на ценную находку как биржевой маклер на рост котировок, но смог только икнуть, чем вызвал, так показалось, усмешку строгого гостя. Кот всем видом показывал, что торговаться здесь не место. Хозяин положения медленно потянулся, чихнул и вышел за дверь так же уверенно, как это делает католический священник, отпуская грехи своим прихожанам.

Лысый и волосатый замерли в немом вопросе. Волосатый, впрочем, напоминал сам вопрос, а Лысый жирную и блестящую точку. Пластинка в тот момент на ровном месте стала подпрыгивать, издавая странный повторяющийся звук  вопроса What can I do?

- Делать, действительно, нечего: искать сигареты или бросать курить. Вот теперь есть серьезный повод заглянуть к Модесту. Думаю, он способен выручить соседа. Заодно и предупредим его о готовящемся акте вандализма. Такая забота не должна оставить его равнодушным.

Волосатый опрокинул стакан портвейна, закатил глаза, потряс головой и сосредоточенно стал искать направление выхода. Лысый довольно меланхолично налил себе полный стакан зелья, выпил одним глотком то, что  обычно растягивал на полвечера, ухватил оставшийся кусок сыра, другой рукой выдернул шнур проигрывателя из розетки, оставив, таким образом, надоевший было вопрос навсегда без ответа, и уверенно открыл дверь.
   
Первый этаж

Героиня переступила порог этой странной квартиры вовсе не робко, а вполне уверенно и даже высокомерно, как мне показалось. Дама «добальзаковского» возраста в широкой длинной красной юбке, на высоких каблуках (я мог видеть только нижнюю часть гостьи) ворвалась в наше пространство. Так хозяйки влетают, чтобы застать в своей квартире предполагаемый бедлам, который устраивает ее непокорный супруг. Она уже была готова выдать словесную порцию избыточной энергии, но что-то ее в последний миг остановило.

- Ой, простите, я, кажется, ошиблась квартирой.

Она стояла словно рябина в осеннем саду, пережившая напор ветра. Вся красная и восхитительно беззащитная. Ветерок, который она принесла с собой, легкой волной прогулялся по комнате, отразился от портьеры и затих в волосах самой незнакомки, привнеся в  мужскую компанию тихую эмоцию скрытого уюта и восторга. Так мне показалось, поскольку я не мог отвести взгляда от незнакомки. Что-то волшебное в ее облике не отпускало мой взгляд, мысль и чувство. Я многое способен самостоятельно дорисовать и додумать, но в этом случае мне фантазия стала изменять, причем с кем-то другим.
 
- Дорогой мой, гость, тоскующий, Вы разве не узнаете? Это же та дама, о которой Вы нет-нет да вспоминаете в минуты тоски и сплина. Та самая первая, которая, дождавшись Вашего признания в любви, так и не узнала счастья ее воплощения. Я пригласил ее, зная, что только она сможет убедить Вас в том, что происходящее в этом доме реально по своим ощущениям.

- Проходите, милая Ирэн, располагайтесь, где Вам будет удобно. Гендос, налей даме цимлянского шампанского.

- Да вот в бутылке засмоленной между жарким и бланманже цимлянское несут уже. Я здесь, шеф, и Вы, милая гостья, извольте принять этот чудный напиток. У нашего хозяина есть бутылки, сохранившиеся еще со времен Александра Сергеевича. Он у нас…

- Гендос, я тебя просил только угостить даму и не более того.
   
- Слушаюсь, мой сеньор, мой уважаемый, Сильвестр Модестович,…что-то я не туда зашел. Простите, командир, Модест Сильвестрович, я совсем с ума сошел от такой красоты в здешнем приюте реального виртуала или виртуального реала.

Гендос так неуклюже стал наливать шампанское в бокал, что половину бутылки вылил себе на кожаные брюки. Напиток зашипел, кожа покрылась пузырьками, под которыми вдруг проявились какие-то знаки, буквы и звуки. Знаки и буквы сначала не несли никакой информации, а вот звуки напоминали далекие разрывы петард. Потом на черном фоне кожаных портков появилась  замысловатый узор, напоминающий молот, закованный в велосипедные спицы и серп в виде сидения велосипеда. Гендос в тот момент подпрыгнул будто вскочил на своего металлического коня и резким движением покинул квартиру. Не прощаясь.
Хозяин квартиры пожал плечами, ухмыльнулся в сторону (театрально) и, пытаясь заполнить паузу, предложил незнакомке попробовать красное полусладкое с сыром Пармезан. Дама, держа в одной руке бокал с шампанским, согласилась выпить вино. Она всем своим видом показывала, что ей трудно сообразить, куда она пришла и что здесь происходит. Причину такой метаморфозы стоит искать в сложных умственных процессах, которые происходят в головах милых женщин, внезапно оказавшихся в сложных для анализа обстоятельствах. Она выбирала: нападать или обороняться. Атаковать можно лишь зная, в каком направлении необходимо действовать.  Обороняться, не атакуя -  обречь себя на длительную оборону, а, может быть, и блокаду. Впрочем, наша гостья вряд ли обладала способностью шахматного аналитика. Она стала действовать по интуиции: опрокинула бокал с шампанским на пол, переступила через образовавшуюся ни к месту лужу и потянулась за фужером с красным вином и кусочком мелко нарезанного сыра твердых сортов. Попутно полой пальто опрокинула на пол колбасную нарезку, коробку сигар, зажигалку, салфетки и что-то еще, мало значившее при таком ветряном подходе. Ее волнение выдавали резкие движения. Она будто решала: упасть в обморок или обрести уверенность в новых обстоятельствах. Уверенность она обрела, выпив одним махом полбокала. Бодрость вина тут же перешла в цвет ее покрасневших щек. Милые дамы в такой момент начинают хохотать и нести всякую глупость про то, что они опьянели и ничего не способны контролировать, что их беззащитностью могут воспользоваться хамы и подонки, коих они видят повседневно и на каждом шагу. Иногда даже может показаться, что вся эта безобразная публика самозабвенно концентрируется в тех местах, где появляются наши милые дамы, и только и ждут того момента, когда эти светлые создания позволят себе выпить бокал божественного напитка.

- Знаете, я только что была в магазине, хотела купить подарок своей подруге, которая пригласила меня на день рождения. И до сих пор не могу понять, каким образом я оказалась здесь. Это чудо какое-то. Вино, сыр, как много книг и что-то необычное в воздухе. Этот запах меня просто сводит с ума. Ой, я такая стала болтливая.

- Да, что Вы, Ирэн, Вы прекрасны в своей непосредственности. Я пригласил Вас, чтобы познакомить с молодым человеком (здесь Модест кивнул в мою сторону), Вы, вероятно, были знакомы, причем, мне кажется, весьма неповерхностно. Вот мы и проверим, лечит ли время то, что, казалось бы, невозможно было излечить. Примерно, в 95-м году у Вас был молодой человек. Любовь там, ожидание, когда же откроются эти скрипучие двери таинства, за которыми вечное, как вы тогда считали, блаженство. Вечного, как потом выяснилось, ничего нет. Помните нервный срыв: головой в омут беспробудных знакомств с молодыми лейтенантами, уходившими сразу из училища на войну? Вы искали его… Так вот он, берите и делайте с ним, что Вам заблагорассудится. Можете казнить его только без крови. Не люблю я ее вида.

Такого разворота событий я никак не ожидал. Все это напоминало экзекуцию времен Петра-первого, Ивана Грозного и Леонида Брежнева. Сердце мое расширилось до таких размеров, что в нем опять поселились чувства любви и жалости. Я вспомнил ее! Я узнал себя тем, десятилетней давности, студентом, ловеласом, поэтом и лжецом. Я увидел ее милую доверчивую такую нежную и строгую, что мне показалось, будто я вернулся в тот мир надежды и бессмысленного ожидания. Мне представилось, что мир вокруг вот-вот откроется и примет нас такими, какие мы есть, независимые от обстоятельств, табака и вечной любви. И все это должно было произойти под музыку всегда молодого рок-эн-рола и лучше, чтобы это были Доорз или Роллинг стоунз. Никаких битлов и машин времени. Только Зоопарк. Только то, что мы понимаем, а значит, и музыка эта понимает нас. Такая вольная интерпретация того времени невольно становилась для меня символом свободы внутри всеобщей независимости. Я посмотрел на гостью и не испытал никакого чувства привязанности к ней – сегодняшней. Я даже толком не мог вспомнить, почему я не  пожертвовал тогда собой во имя нашей любви. Говорят, у любимого человека много имен, я не мог вспомнить ни одного. Потому молчал, просто не зная, как обратиться к этой миловидной особе.
Тем временем Ирэн уже держала в руках дамскую сигарету и пыталась робко прикурить от зажигалки. Руки у нее дрожали, и она постоянно попадала сигаретой то в большой, то в указательный палец Модеста, который, в свою очередь, мужественно терпел пытку огнем и  неуклюжей красотой. По его лицу было понятно, что долго это продолжаться не может. И Модест не выдержал. Модест проявил себя как ненавистник курильщиков, как человек, низких амбиций и законсервированного джентельментства. Он выругался. Понятно и очень не красиво. Ирэн прикурила, но тут же закашлялась. Курить она не умела, и было видно, что она пытается повторить заученным движением чужой опыт. Копия очень заметно уступала оригиналу.

- Итак, господа и дамы, я собрал вас здесь для того, чтобы сказать следующее.  Я не ревизор, проверять ваши чувства пусть и многолетней давности мне не с руки. Поэтому я предлагаю проверить настоящие. Так сказать, начнем с чистого листа писать нашу историю, точнее, вашу или… как уж вы решите. И зачем я вмешиваюсь в исторический процесс становления и развития ячейки общества?

 Гостеприимный хозяин пытался выдать себя за знатока законов социальных явлений. Он обращался к нам во множественном числе, что как будто увеличивало аудиторию. Пытался цитировать Энгельса или что-то еще с первобытным уклоном, но все выходило слишком уж наигранно. Мне показалось, что тем самым он просто хотел скрыть неловкость ситуации. К тому же уронил открытую бутылку виски, от чего по комнате разнесся знакомый запах самогона. Актер забыл выучить свою роль и зритель невольно должен был в тот момент начать ему подыгрывать. Мой актерский талант был не выше уровня журналиста сельской студии телевидения. Я просто сидел и наблюдал за происходящим. Гостья оказалась куда более способной актрисой. Она вскрикнула, толкнула носком сапога упавшую бутылку, чем, собственно, усилила аромат, исходивший от модного напитка. Меня больше беспокоил онемевший мизинец левой руки. Я представил, что должен переживать человек, теряющий чувство происходящего вокруг. Онемев всем телом, он, видимо, должен все видеть и ничего не чувствовать. Онемение, вероятно, начинается с конечностей, а потом захватывает все тело. Я уже начал представлять эти немые сцены, когда ждешь ревизора собственной реальности. Нам постоянно необходимо подтверждение нашего присутствия в месте и во времени, в противном случае мы начинаем совершать много случайных поступков. Я поднял бутылку с остатками виски, налил, выпил. Полбокала подействовали достаточно быстро. Онемение прошло, я вспомнил Ирэн той – нежной, пахнущей полевыми цветами, глупой, как первокурсница и постоянно меня поучающей, что она готова выйти замуж за будущего инженера, у которого, в свою очередь, будут серьезные перспективы материального плана. Кто же мог ей тогда такое обещать, если пора студенчества еще не подошла к своей медиане? И я не мог ничего обещать, я только делал радостный вид, что меня и такая перспектива вполне устраивает. Когда берешь кредит, всегда думаешь, что обязательно вернешь все и сполна, или думаешь, что вернешь и где-то внутри понимаешь, а так ли это важно. В общем, я вспомнил, что тогда мой кредит доверия был не очень высок и, вероятно, именно это обстоятельство стало разрушать еще неокрепший фундамент многокомнатного здания семейного счастья. Чувство той, живой любви, неокрепшей, но чистой и вполне радостной опять вернулось ко мне через несколько странных лет. Странными они мне показались лишь в тот самый момент онемения.

- Так, вот. Теперь у вас есть возможность вспомнить, реконструировать и, хочу сказать, диверсифицировать, ваши прежние чувства, чтобы тяжесть неисполненных обещаний не вовлекла вас в омут последующего неисполнения исполн….

Модест в этот момент опять икнул и стал оседать. Он был чрезмерно пьян или ранен. Розовый оттенок его лица подсказывал, что он жив и слегка перевозбужден. Я поймал его мускулистое тело и усадил в кресло. Ирэн нашла место на диване. Модест закрыл глаза, тем самым дал нам возможность остаться наедине.

- Ирэн, прости меня. Я так долго ждал встречи с тобой, что уже и….
Здесь я должен был сказать, что уже и не верил в возможность возвращения в прошлое, но почувствовал всю пошлость таких слов, замолчал.

- Я знаю. Предупреждаю, я замужем. Мой муж скрывается где-то в этом доме. Мне сказала соседка, что видела его выходящим во двор. Он пошел за сигаретами и должен был давно вернуться домой. У него сегодня лекции в университете. Он филолог – специалист по Блоку, кажется. Я очень беспокоюсь за него. Пусть он идет уже в свой университет.

Ее сомнение или неведение в чем был специалистом ее муж, выглядело как определенное безразличие к качеству ее супружеского состояния. Ее взгляд говорил о том, что разговор имеет перспективу. И я решился начать диалог.

- Ирэн, я должен сказать, что тогда, давно я поступил скверно. Мне было плохо, я искал тебя, искал и не находил. Я звонил тебе по телефону, но не мог, не решался признаться в том, что наше будущее не имеет продолжения. Я бы не смог долго быть с тобой самим собой. Я бы застрелился. А раз мы сейчас видим друг друга, значит, ты спасла мне жизнь.

Надо было добавить, что сохранила патроны и ружье, а также не испортила криминальную обстановку в городе. Такой бред я обычно начинаю нести в ситуации, когда нечего мне сказать, а надо что-то говорить. Это своего рода наполнитель словесной пустоты. Ирэн делала вид, что не понимает или не припоминает меня. Так смотрят на врагов или на пустое место. Нет, так смотрят на малообеспеченных мужчин, чтобы дать им понять всю бесперспективность ситуации. Так смотрит научный руководитель на своего нерадивого аспиранта, который так и не смог дописать свою диссертацию. Опять не то. Так смотрят на трудного подростка родители успешного одноклассника или одноклассницы, что более подходит по смыслу ситуации. В общем, мой внутренний мир стал еще богаче от чувства ущербности, не реализованного счастья, которое обязательно должно закончиться. 

- Ты был непонятным для меня человеком, а стал еще вредней. Ты что здесь делаешь? Я искала тебя тогда, искала и думала, что ты просто сбежал, потом перестала искать и вышла замуж два раза. Я специально выбирала себе мужей с твоим именем, чтобы отомстить тебе. Я мстила тебе, изменяя им. Ты должен был это почувствовать, но ты и здесь оказался самим собой. Ты даже не стал меня искать, не поинтересовался, что со мной.

- Ирэн, я сам не помню, что тогда случилось со мной. Кажется, я тогда попал в больницу. Мне было плохо и одиноко и тогда, видимо, я решил, что лучше свой кусок пирога семейного благополучия (если такое возможно), я получу позже, но с чувством, выстраданным и заслуженным не возрастом и глупым стремлением к уюту и комфорту, а своими представлениями о красоте. Я сумбурно пытаюсь пересказать свои тогдашние мысли и идеи. Тебе трудно понять меня, а значит и простить.
 
- Я знала, что ты другой, не такой, как большинство моих ухажеров из числа военных. Мне чаще везло на людей при погонах. Они в форме так уже все такие строгие престрогие и важные. С ними я себя чувствую на звание выше. Мне так и хочется командовать. Вот командовала и командовала бы. Никогда тебя не прощу, никогда. Ты обещал мне восторг любви и чего-то там еще, а украл саму надежду.

- Ты сказала, что замужем и, кажется, сейчас занята именно поиском своего дорогого и возлюбленного. Каким образом ты оказалась здесь? Ты знаешь Модеста?

Ирэн на секунду задумалась, ее глаза округлились и сосредоточились, будто она начала обдумывать какую-то непростую задачу. Возник конфликт мысли и интереса. Решение, похоже, вступало у нее в голове в явное противоречие с планами. Мне почему-то вспомнилось определение шизофрении как плюрализм в отдельно взятой голове. Я смотрел на Ирэн и думал, а так ли плохо, что мы способны не сдерживать свои обещания быть верными в любви. Примирение с действительностью и адаптация к ней всегда начинается с забвения и с отречения от прошлого. Примирение без отречения, похоже, невозможно. Как бывает невозможно преодолеть порок неверности простым обещанием и клятвой в вечной любви.      

- Мой муж – честный человек. Он преподает в университете филологию. Его познания обширны и он талантлив. Его обижают коллеги, и я иногда не сдерживаюсь. Но он очень хороший человек, интеллигент и ему постоянно кажется, что его недооценивают. Он уже пишет диссертацию. Вот. Мы с ним познакомились случайно в поликлинике. Он пришел на прием к врачу, а я в регистратуре была по замене. Он мне стихи читал. Не помню какие, но что-то про незнакомую женщину. Я думала, что про меня он сам сочинил. Потом, когда мы уже стали жить вместе он признался, что  это Блок. Поэт такой был раньше. Давно. Очень мужественный и красивый. Мне его надо найти.

- Кого Блока или супруга? Блок давно умер и лучше его не искать, а вот супруг Ваш, милочка, благополучно…

Модест в этот момент осекся. Видимо, понял, что лучше не развивать тему случайных происшествий нынешнего дня.  А, может быть, в нем проснулась мужская солидарность не выдавать.

- Вы думаете, я не знаю, где он? Он сейчас должен быть на лекции, и он пошел за сигаретами. Я только хотела сказать ему, чтобы он не задерживался. Мы сегодня идем в гости. Я хочу показать его своим старым подругам. Они его еще не видели, но очень хотят. Пусть знают, что у меня важный муж.

- Он, уверяю Вас, очень важный. Не надо ему сейчас мешать…эээ…читать его лекцию. Аудитория, думаю, будет довольна. Мы позже узнаем всю радость этого действа. Я бы и сам с удовольствием послушал эту лекцию, но только ради общего развития по части Блока. Наш век, красавица, дает возможность даже увидеть то, что было без нашего присутствия, но об этом я Вам поведаю как-нибудь в другой раз. А сейчас давайте лучше станем радоваться нашему общению.

В этот момент в дверь постучали. На пороге появились два субъекта. Один лысый, другой, напротив, с довольно длинными волосами. Оба уставились как первоклассники на учительницу на Ирэн и словно потеряли дар речи. Они стояли и смотрели на нее будто никогда не видели в этом пространстве даже образа женщины. Простого и очень привлекательного. Они попались на ту же самую удочку, что и я много лет назад. Настоящая красота имеет особенность возвышаться над временем. Она глупа и в своей глупости не способна стареть. Она всегда будет нам казаться загадочной своей улыбкой, позой, взглядом и кто знает еще чем. Мы всегда будем примерять этот взгляд на себя, верить, что он сфокусирован именно на тебе. Нас даже не будет волновать пространство и время этого взгляда. Этот миг становится самым главным и важным. Все, что будет потом – уже следствие, развитие и продолжение. Это не всегда бывает интересно.

- И что же вы, господа, студенты, со второго этажа так замерли словно забыли ответ на экзаменационный вопрос. Двойку сейчас поставлю и заставлю пересдавать. Шучу. Слушаю вас.
Модест строго взглянул на непрошенных гостей. Они будто очнулись, и лысый начал невнятно собирать слова в предложение.

- Модест Петрович, такое дело… Вас хотят ограбить. Мы против. Нас используют. Использывают. Ис…

- Молодой человек, в Ваших словах звучит скрытая для меня угроза, но я ничего не могу понять. Вы пришли сюда, чтобы предупредить меня. Это мне уже нравится, но дальше-то что?

- Модест Петрович, Ваша пепельница стала объектом пристального внимания велосипедиста с криминальным настоящим.

- Ну, вы, братцы, даете. Вот что. Налейте-ка пока себе чего желаете, выпейте и закусите, а потом продолжим.

А закурить можно,- спросил волосатый и, не дождавшись ответа, быстро вытянул сигарету из лежавшей на столе пачки, прикурил, шумно затянулся и словно стал стройнее как тот караульный на входе в казарму. Это его, видимо, избыток дыма в легких стал отрывать от земли.

Волосатый оказался более серьезным малым и в определении сути сообщения. Он четко формулировал цель и предмет нападения и предложил средство защиты. На Модеста такая инициатива подействовала положительно. Он опять задумался, присел в кресло, взял сигарету и погрузился было в процесс мыслительного свойства. Он скрестил пальцы рук, постукивая о колено. Затем резко встал, подошел к столу, посмотрел на пепельницу. Бросил в нее одну из визитных карточек, лежавших  рядом. Карточка бездымно растворилась и пропала.
 
- Вот значит в чем дело. Гендос опять решил испытать мою чувствительность. И, ведь, я вам верю, верю… Мне безопасней сейчас верить. Так. Далее. Говорите, что он вам обещал?

Волосатый спокойным тоном и достаточно уверенно стал излагать идею разоблачения и наказания. Он предлагал сначала спрятать диковину, затем пытался убедить Модеста в том, что лучше наказывать преступника после поимки его на месте преступления, чтобы, как он выразился, зафиксировать факт кражи. Пепельница пусть остается приманкой и стоит на месте. Лучше, чтобы на нее никто не обращал внимания. Надо пригласить Гендоса и спровоцировать его на преступление, чтобы не затягивать момент возмездия. Волосатый оказался вполне сообразительным и коварным малым по части уловок.

Модест ничего не говорил. Он молчал с видом небожителя, роденовского мыслителя и тугодума. Лысый по-хозяйски подошел к столику с напитками, посмотрел на бутылки как приезжий мешочник на содержимое дорогого столичного винормаркета, растерялся в выборе напитка, потом все-таки сосредоточился и протянул руку к бутылке французского коньяка, громыхнул ею по фужеру, налил и нацелился выпить залпом.

Э, уважаемый, мы так не договаривались, Модест словно вырвался из объятий разгадки трудной задачи потому как-то резко среагировал на поступок гостя. Вы аккуратней, без стука и разбрызгивания янтарных капель могли бы наполнить все бокалы? Это Вам не портвейн по стаканам рассыпать. Здесь все должно быть процессуально согласовано, т.е. лирически взволновано. Это как стихи в прозе: грубый не поймет, а эстет насладится.
Пепельница в тот момент как-то по-особенному засияла и даже как-будто переместилась по столу в сторону бутылок ближе к «Красному Донскому полусладкому». Будь она живая, можно было бы подумать, что сейчас она нальет себе за компанию. Но вино и сыр твердых сортов оказались не тронуты. Лучи света от ожившего было предмета потускнели и пауза всеобщего молчания стала похожа на бессмысленную трату времени.
Ирэн к тому времени утопала в складках роскошного дивана в тени низкорослой пальмы, потягивая коктейль. Лысый, держа фужер двумя руками, не отводил взгляда от пепельницы. Волосатый о чем-то шептался с Модестом. Модест, несмотря на свой невысокий рост, смотрел на студента свысока и кивал головой. Пространство комнаты было условно заполнено событийным рядом, как программа новостей в праздничный день. Ничего не происходило, но казалось, что жизнь не остановилась. Такая спокойная и вольная от бессмысленности ситуации. И кто бы мог сказать, что-то еще. Чем бы мог дополнить картину.  Я бы не смог, читатель мой. А кто бы смог? Их единицы, но эти единицы никогда не станут десятками. Оно им не надо, сказал бы Модест Петрович, но не сказал, а только сурово посмотрел на входную дверь потом на пепельницу и опять на дверь. Он, видимо, прикидывал расстояние от предмета до выхода и мысленно подсчитывал время передвижения, за которое пепельница могла бы выскочить за дверь.

- Ммм-да, господа и наша милая дама, что-то я задумался. Предлагаю наполнить бокалы. Мы сегодня посвятим наш вечер анализу и синтезу. Помните, многие дружбы расторгла нехватка беседы. Мудрец был прав. Итак, давайте не будем нарушать вывод  древнего нашего основоположника - фундаменталиста. Давайте, будем сегодня мирно жить и разговаривать, дабы не нарушать нашу зарождающуюся дружбу недостатком вина. Итак, кто произнесет первый тост?

Давайте, я скажу! Ирэн вытянула бокал вперед перед собой словно факел, попыталась привстать из глубокого объятия дивана, вскрикнула и со смехом упала обратно в черную пропасть кожи. Она и кричала так же непосредственно, словно и не было этих лет нашей разлуки. Она была похожа на птицу, которая запуталась в сетке. Она была беззащитна, и первый проходящий мимо кот мог легко ею поживиться.
Я сидел в стороне и думал, что бестолковый день должен бессмысленно и пройти в своем беспечном направлении. Если это сон, то не самый добрый. Если это реальность, то я к ней сейчас не имею никакого отношения. Я искал только сигареты, а нашел, как оказывается, полный набор тем, к которым, скажем так, не всегда готов человек, накануне отметивший свой день рождения. Ему надо в такой момент спокойствия, может даже, внимания или, лучше сказать, понимания окружающих. И, упаси господь, никаких громких и возбуждающих чувства слов. Никаких, я вас прошу, резких движений и пронизывающих сознание звуков.
Ирэн в очередной раз попыталась выбраться из бездны припухлости дивана, в очередной раз потеряла равновесие. Раздался звон бокала. По паркету рассыпалась легкая поземка осколков. Ирэн на секунду замерла в невесомости и разрушила мою мечту о спокойствии. Она захохотала так пронзительно, что Модест в ответ закашлялся и замахал руками.

- Милая, Ирэн, вы очень возбуждены. Вам помощь требуется? Ванная комната свободна.

- Что Вы, Мойжест, простите, Маджест, ха-ха-ха маджестик сатаник... Это меня вон тот товарищ научил, когда я ему была верна. А он поступил со мной как подонок. Он только музыку свою и любит. Перекати поле какое-то.

Она манерно показала в мою сторону и снова захохотала, но уже развязанней. Женщины быстро пьянеют, они, видимо, и созданы для того, чтобы вот так без всяких сомнений испытывать наше терпение, упиваясь собственным безрассудством. Ирэн все-таки устояла на ногах. Помедлив, она быстрым, но вполне уверенным шагом вышла из комнаты. Модест проводил ее вопросительным было взглядом, но здесь же с немым укором посмотрел на меня.

- Что же Вы, мой дорогой, такую даму упустили. Впрочем, я бы на Вашем месте, наверное, поступил бы точно так же. Теперь бы то же в подонках числился. Смешно. За прекрасных наших дам! Чтобы медом жизнь-то не казалась. Тьфу ты, на пошлость потянуло.

- Модест Петрович, предлагаю выпить, а то как-то суетно все становится. Ирэн - вот и она в суете своей становится непредсказуемой. Сейчас возьмет еще и выбросит коленце.

Это лысый подал голос в надежде выпить на дармовщину. Наша общность, не оформившись, казалось, начала рассыпаться. И скрепить ее могла только коллективная цель. Только объединяющий тост. Единственная женщина выпала из компании, значит, за здоровье.
Трудно сказать, что разогрело кровь сильней, но внезапное появление в квартире Гендоса Валентовича привело всех присутствующих в чувство после нарушенных было пространственно -  временных связей. Наш гений в кожанке а-ля модный комиссар  вернулся так же неожиданно, как и пропал. Часы на стене показывали, что вечность без Гендоса длилась полчаса. И он как комета взорвал этот лучший из миров стихией космического хаоса. Его вопрос застал нас врасплох. Где пепельница? - прокричал он буквально с порога и стал наливаться кровью. 

Вопрос, что называется, оказался под руку. Модест поперхнулся коньяком. Лысый уронил бокал с виски. Волосатый отставив бокал и отложив альбом репродукций, стал заглядывать под стол, на котором еще недавно стояла загадочная штуковина. Свежие осколки брызнули ему в лицо и задержались в волосах. Он продолжал исследовать пространство, присев на корточки и следуя по комнате гусиным шагом. Что он там искал, было не понятно. Если бы у него в руках оказалась лупа, то он бы сошел за ученого – ботаника, гоняющегося за жучком. А так все его действия напоминали инициативу излишне активного гостя, который хочет угодить хозяину. Что, собственно, у меня вызвало определенное подозрение в его искренности и не причастности к таинственному исчезновению главного предмета сегодняшней встречи. Вопрос в другом, каким образом этот тип мог незаметно утянуть вещицу, если она была в центре стола?

Я сидел в углу комнаты в кресле и даже мое удобное с точки зрения обзора пространства место, не помогло мне уследить за происходящем. Вероятно, что исчезновению предшествовал отвлекающий маневр. Кто? Ирэн? Она как-то слишком пьяно вела себя. Пепельницу могла взять со стола незаметно, когда проходила мимо. Очевидно, но не факт. Слишком просто. А может, как раз это тот случай, когда все гениальное и должно быть простым. Люди, как правило, привыкли искать сложности там, где их не должно быть по определению. Мы тонем в потоке мутных мыслей, которые текут по давно проложенному руслу. Надо прежде понять, кому выгодна пропажа пепельницы. Ирэн? Цель ее визита была совсем другой. Она искала своего мужа, потом забыла про него и очень даже легко согласилась разделить компанию с незнакомыми мужчинами. Отчасти незнакомыми. Я увидел, что Модест в ту секунду с улыбкой смотрел на меня и, наверное, сумел прочитать мои мысли.
 
- Не думаю, что Вы будете близки к цели, если заподозрите Ирэн. Мысли ведут Вас в обратную сторону. Ирэн появилась здесь сугубо по Вашему желанию. Вы можете возразить, что она могла это сделать стихийно. Между прочим, так сказать, то я вам отвечу, что нет, не могла. Она не способна на подобные выходки. Женщины не так хладнокровны особенно в критических ситуациях. Поверьте, я  знаю, что говорю. Сам два раза был женат и тридцать три собирался это сделать.  Это как лохмотья на свадебном платье. И смотреть вроде бы даже красиво, но и замечать не хочется.

- Вы, Модест Петрович, как-то чрезмерно вычурно выражаетесь. Все гораздо проще. Все значительно иначе. Вы даете нам разумный итог, но лишаете нас возможности представить чувственную сторону действий Ирэн. Вполне возможно, она из какого-то необычайного интереса к блестящим вещам могла и прихватить пепельницу. Может быть, она как птица тащит все блестящее. И не надо ее осуждать. Подарите ей эту радость наслаждаться побрякушкой, которая традиционно не имеет смысла. Радость всегда сопровождается чувством преисполненного ощущения воровства. С этим согласится даже мужчина.

- Слушай, Гендос, ты будь добр налей себе. Вон там твой стакан. Кола в холодильнике и там же лед. Вас, уважаемый, я не могу отнести к разряду либеральной интеллигенции, и потому твоя точка зрения для меня спорна, но я не собираюсь спорить с тобой. Любой спор нам ничего не родит, да и не должен он ничего рождать. Истина может появиться только там, где есть страдание. В споре, как мы все понимаем, есть только амбиции и ничего более. Ирэн, если она все-таки утянула вещицу, может серьезно пострадать. Она не умеет ей пользоваться, что чревато возможными ожогами. Вы же видели, какая это оригинальная штуковина. Поглощает все и без остатка. Я сейчас про пепельницу. Второе. Воровать некрасиво, особенно красивым женщинам. В данном случае красота не спасает положения.

Диалог мог бы походить на дурачество двух актеров, оказавшихся вне поля зрения режиссера, но то ли актеры слыли идиотами, то ли режиссер был без соответствующего образования. В общем, разговор получился как нельзя интересным. Модест торжественно мудрствовал, Гендос по-простецки изображал из себя придурка. Возможно, не хватало  в этой компании обыкновенного чувства честной и непринужденной ненависти.
Я-то как раз меньше всего сейчас думал о том, что пропажа пепельницы  - происки гостьи. Нынешней той моей Ирэн. Я ее помню разной, и всегда с чистыми руками. Патологически чистыми, почти навязчиво стерильными. Она и меня тогда пыталась приучить по сто раз на дню мыть руки даже после сна. Ее не могло изменить время, она не могла, не смела стать другой – порочной, меркантильной, вороватой и еще какой-то другой. Зачем ей пепельница, она ищет мужа своего? А муж ее ищет простого счастья обладания доступной домашней женщиной, которая хотя бы не путает Блока с Маяковским.

- Должен сказать, что пепельница способна работать только при наличии малейшего источника света. Свет, разлагаясь в своем спектре, инфрокрасным сегментом запускает реакцию поглощения. Металл разогревается и начинает…

Окончание слов Модеста я уже не услышал. Перед глазами у меня возникли круги, голова закружилась и кончиками пальцев я начал чувствовать, как предательски поднимается температура. В мозгу словно заработал хронометр, отсчитывающий деления. 37, 37,1, 37,2… круги превратились в сферы и я поплыл. Оптика глаза перестала реагировать на свет.

Сон

На высоком холме был сильный ветер. Настолько сильный, что удержаться на ногах здесь не было никакой возможности. Однако именно наверху холма собрался весь мусор: мятые газеты, порванные плакаты, тетрадные и книжные листки и прочее, что обычно легко переносится ветром. Необыкновенным образом вся эта макулатура скапливалась именно на самом продуваемом месте. Вопреки всем существующим законам здесь действовал иной закон – закон странного притяжения к холму, к точке, к центру. Собирались фолианты неведомо откуда и неодинаковыми порциями. Случались минуты, а то и часы, когда не появлялось ни одного свежего листа, но было время, когда все это добро падая, заслоняло белый свет, как будто невидимый делопроизводитель срочно избавлялся от лишних бумаг. Этот склад макулатуры под чистым небом должен был разрастаться, но каким-то волшебным способом все это богатство не увеличивало свой объем словно сама масса прилетевшего-упавшего не имела никакого пространственного значения. Впрочем, была здесь еще одна загадка. Листы  самостоятельно сортировались и оказывались в разных стопках. Не по размеру – по содержанию. Мятые и разорванные волшебным способом превращались в гладкие и целые, даже сама бумага становилась немного светлее и лощенее.  Тексты казались ровнее и красивее, будто некто невидимой рукой определял, что в этом хламе достойно спасения и сохранения, а что, напротив, необходимо превратить в безвозвратный пепел, стереть смысл с доски рождения.      
Я был здесь на этом холме и даже пытался поймать, взять в руки хотя бы один из листков, но стоило мне только потянуться за ним, как он растворялся, превращался в облако, которое проплывало меж пальцев и удалялось прочь. Я терял равновесие от порыва ветра, падал, поднимался и снова продолжал охоту, но птица или рыба постоянно уходила от меня. После каждого падения я становился все легче и легче. Все меньше усилий мне требовалось, чтобы начать передвигаться вслед за летающими фолиантами. Потом земля вообще ушла из-под моих ног, и я стал невесом. Меня словно в водоворот тянуло то в одну сторону, то в другую. Ветер буйствовал, но был и свет, яркий и теплый, поглаживающий лицо и не раздражающий истрепанных чувств. Я летал. Мне было спокойно и радостно. 
 … И тогда ты поймешь, все у тебя было, все. Ты просто не смог это заметить и понять. Ты прошел мимо, как это часто с нами бывает. Ты думал только о себе, а не о том, что даровано тебе свыше. Даровано. А ты привык, что ничего просто так не бывает, что за пачку сигарет надо совершить подвиг. Не всякий дар блестит и манит. Этот дар скрыт от глаз твоих. Он не бежит рядом с тобой и не гремит и восклицает, не звенит колокольчиком, приманивая твой взгляд. Он только ждет одного, самого малого, но и самого большого. Чтобы ты открыл себя и принял его, и понес его в себе. Много ли надо для этого. Оказывается, много, очень много, крайне много, необъятно много и так в то же время мало. Этот голос появился откуда-то снизу, чего он хотел или так: о чем он мне говорил – я не мог в тот момент даже подумать. Мои мысли, как перья у птицы, чувствовали только ветер, но никак не сами крылья.

Первый этаж

Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, проснись и поддадим. Согреем и оформим, так сказать, реальность в рамку для картины. Вот твой бокал волшебного напитка. Прими и возвращайся к нам. Модест стоял надо мной с видом разгулявшегося трактирщика и одновременно номенклатурного работника областного уровня, который не привык к тому, что ему кто-то осмелится отказать
(Окончание следует).