Загадка самоубийства Цветаевой, или Пуговка души

Человек покончил с собой. Не просто человек – большой поэт. Мы одновременно и «понимаем» и «не понимаем», что привело его к этому спонтанному действию. Ученые выкапывают из архивной пыли всё новые доказательства о том, что самоубийство поэта было абсолютно логичным, подготовленным сцеплением затянувшихся в узел трагических обстоятельств. Церковь говорит о том, что это в любом случае – большой грех, поскольку человек не сам дал себе жизнь, и, значит, и не вправе сам её у себя отнять. И самоубийство поэта как раз тот самый случай, когда поэзия и правда нутряного, несказанного свысока поглядывают как на науку, так и на религию. Доказать, конечно, можно что угодно. И осудить… Но это ни на йоту не приближает нас к истине.

 Арсений Тарковский в цикле «Памяти Марины Цветаевой» с горечью пишет о доминировании слепой стихийной силы судьбы над любыми логическими умозаключениями. Удивительно, но поэты, эти цветы жизни, особенно беззащитны перед слепой стихией судьбы. Казалось бы, всё это – взрослые люди, многое повидавшие на своём веку… Но опыт почему-то им не помогает. «Мир ловил меня, но не поймал», – писал Григорий Сковорода. То ли наживка плохая, то ли удочки морально устарели, но самоубийцам нередко удаётся благополучно ускользать от расставленных обществом и моралью ловушек.

 Я не могу представить себе Пушкина, отправляющегося на Чёрную речку, и вдруг хлопающего себя по лбу: «Какой же я идиот! Я ведь должен ещё послужить на ниве отечественной словесности! Это же моя самая главная миссия! Какой Дантес! Надо будет отменить дуэль!» Я уверен, что поэт в такую минуту вообще не думает ни о поэзии, ни, тем паче, о своей миссии Он - живёт… Он идёт на бой с целым миром, хотя и ясно сознает, что мир, может быть, именно в этот момент сильнее. И эта тайная жизнь в поэте и есть самое трудно поддающееся объяснению. Хотя объяснение может быть самое простое: человек смертельно устал от жизни; он хочет уйти, ему не-вы-но-си-мо!

Чем глубже я погружаюсь в подробности гибели Марины Цветаевой, тем меньше понимаю. Наверное, для этого нужно хотя бы раз оказаться в схожей ситуации. Но так уж получилось, что тут попишешь… По крайней мере, здесь мы на равных с Арсением Тарковским, в понимании ситуационном и священном ужасе непонимания глубинного. Тарковский пишет, что сила отторжения от жизни уже была в Марине Ивановне необратимой – настолько, что её никто не смог бы «удержать» - никакими увещеваниями. История не терпит сослагательного наклонения, но Тарковский хотел (теоретически) попробовать спасти её, безо всяких гарантий на спасение. Он ведь был адресатом её последнего стихотворения – и, возможно, она его любила! Жизнь сама по себе – достаточно условна: можно остаться жить – но – живым мертвецом или равнодушным к миру человеком-растением. Наверное, самоубийство – невозможность жить на уровне той планки, которую ты сам перед собой поставил. Как и любовь, самоубийство – вещь по своей природе иррациональная, поэтому так трудно обнаружить в ней рациональное и разумное зерно.

      ИГОРЬ ЦАРЁВ

          ***
 Когда в елабужской глуши,
 В её безмолвии обидном,
 На тонком пульсе нитевидном
 Повисла пуговка души,
 Лишь сучий вой по пустырям
 Перемежался плачем птичьим…
 А мир кичился безразличьем
 И был воинственно упрям…
 Господь ладонью по ночам
 Вслепую проводил по лицам
 И не спускал самоубийцам
 То, что прощал их палачам…
 Зачтет ли он свечу в горсти,
 Молитву с каплей стеарина?
 Мой Бог, её зовут Марина,
 Прости, бессмертную, прости.

Мой давний друг и товарищ поэт Фантасмагор однажды заметил, что лучший способ прочтения стихотворения – сочинить к нему музыку. Вот и я, сочиняя музыку, нечаянно всколыхнул в себе множество «сердца горестных замет». Игорь Царёв оставил нам немало прекрасных стихотворений. Возможно, данное стихотворение, посвященное Марине Цветаевой, не совсем характерно для его стилистики. Но именно этим стихотворением представили Царёва в Центральном Доме Литераторов на вручении ему премии «Поэт года». И я прекрасно понимаю, почему. В этих строках «Царёва», может быть, меньше, чем обычно. Зато оно более универсально и народно. Боль о Цветаевой ещё щемит в наших сердцах.

 Как человек тонкий и деликатный, поэт Игорь Царёв обращается в более высокую небесную инстанцию  – непосредственно к Господу, минуя церковь. Он даже не оспаривает истинность преследования церковью самоубийц. Он только просит сделать для Марины Цветаевой исключение. Как для великого русского поэта. К слову, мы ведь не уверены на сто процентов, что она самолично бросилась в петлю. Вполне возможно, её «зачистили» вездесущие энкаведешники – и замаскировали убийство под несчастный случай. Она ведь могла знать что-либо из секретов мужа и кому-нибудь об этом рассказать!

 Сегодня, во втором десятилетии 21 века, осуждение самоубийц представляется мне неким рудиментом, подлежащим искоренению. В самом деле, чисто по-человечески, это недостойно. Людям, которые покончили с собой, было немыслимо плохо, они хотели жить, но не смогли. Тут бы пожалеть их, а не добивать после смерти… К сожалению, схоласты, фарисеи и книжники одержали победу над здравым смыслом. Они ни для кого не желают делать исключений. «Бог дал тебе жизнь – значит, сам ты не вправе её отнимать».  Понятно, что это чисто логическое умозаключение, которое не всегда срабатывает в ситуациях экзистенциальных. Более того, тот же тезис можно повернуть и в обратную сторону. «Я не просил, чтобы меня приглашали в этот мир. Поэтому имею полное право вернуть вам свой проездной билет!» На это обратил внимание ещё Фёдор Достоевский. Всё дело в том, что люди, как верующие, так и неверующие, в кризисные моменты своей жизни действуют спонтанно, нимало не заботясь о том, что о них подумают или что с ними сделают на том или этом свете. Им в такой момент, извиняюсь за жаргонизм, до фени общественное мнение! И в этом – великая правда жизни.

 Поэт Игорь Царёв молится за душу поэта Марины Цветаевой и просит Бога о снисхождении. Фраза «прости бессмертную» попадает в десятку! Он просит бессмертного Бога о милости к бессмертной! И не важно, что человек бессмертен по-другому!

 Надо сказать, в этом стихотворении Игорь Царёв вовсе не отказывается от «фирменных» своих аллитераций, от фантастически талантливой звукописи. Но стихи трагичны, и поэт чуть заметно приглушает, «прячет» эту звукопись, чтобы, не дай Бог, она не вышла на первый план. Взгляните: «на тонком Пульсе нитевИдном ПовИсла Пуговка душИ». Или: «лишь суЧий вой По Пустырям Перемежался ПлаЧем ПтиЧьим… А мир киЧился безразлиЧьем». Каждое слово – на месте, всё переплетено в первородную речь, пейзаж плавно перетекает в авторскую молитву. Поэтому стихотворение к финалу уже мчится, как экспресс, с невиданной силой обрушиваясь на воображение читателя. И читатель начинает молиться о душе Марины. Много, много читателей… Благодаря Игорю Царёву, мы сопереживаем елабужской драме семидесятилетней давности так, как будто она произошла вчера. А сегодня мы молимся ещё и за Игоря, убежавшего от нас – может быть, как раз на встречу с Мариной Ивановной. И, если мы будем так же относиться к нашим поэтам, как Игорь Царёв переживал за Марину, «пуговка души», о которой говорит Игорь, никогда не оборвётся