Поднятая целина

        Так вот ты, оказывается, какая – земля целинная! Вот ты какая, поднятая целина! Ну, здравствуй, простор широкий! Простор он и в самом деле широкий. Совсем как в песне:

                "Степь да степь кругом.
                Путь далёк лежит".

        А "в той степи глухой" могут возникнуть и разные проблемы. Особливо, если "путь далёк лежит". А они в аккурат и возникли эти самые проблемы у одного из наших студентов-целинников в далёком пути.

        – Остановите машину! – кричит он и барабанит кулаками по крыше грузовика.

        И как только машина останавливается, выпрыгивает через борт на землю и бежит от машины, расстёгивая на бегу ремень. Бежит куда подальше. Но скоро с удивлением обнаруживает, что впереди у него только степь да горизонт, до которого уж очень далеко. Поворачивает в сторону, но пробегает совсем немного – потому что там тоже только "степь да степь кругом" и горизонт, до которого так же далеко. Тогда он несётся обратно, к нам, к машине и забирается под кузов. Мы же в кузове хохочем, как те запорожцы, которые пишут письмо турецкому султану. Хохочем и вовсю веселимся от такой курьёзной первой встречи с землёй целинной.

        Веселимся всю дорогу. Но, видно, верно говорится: "чужой беде не смейся, голубок". Потому как привозят нас, наконец-то, в конечный пункт. А пунктом этим оказывается неказистый саманный домик (саман – это смесь глины и соломы), в единственной комнате которого и кухня, и столовая, да ещё несколько вагончиков с деревянными двухэтажными нарами. Называется это место "шестая бригада", и до ближайшего населённого пункта, именуемого Центральной усадьбой, – шесть километров пешком.

        И никаких тебе удобств. Даже во дворе. Да и двора нет: "стеной стоит пшеница золотая, и ей конца и края не видать". Зато есть сломанные комбайны и копнители – вот за них-то первое время и бегали, это называлось "изучать сельскохозяйственную технику". Пока не догадались, дня через три, соорудить "зелёный домик", и над ним, когда он был занят, стали поднимать красный флаг. "Жить стало лучше, жить стало веселее", как верно в своё время заметил "мудрый вождь и учитель".

        А другой не менее мудрый вождь, верный ленинец и достойный продолжатель его бессмертного дела, тоже неплохо позже сказал. В Москве, в парке "Сокольники", открылась национальная выставка США, первая за всю историю Советского Союза. Её удивительные экспонаты демонстрировали чудеса американского образа жизни, поражали и шокировали москвичей, которые до того и представить себе не могли такого неправдоподобно высокого уровня жизни. Посетил эту выставку и Сам. Во время осмотра выставки Никита Сергеевич стал доказывать американскому президенту Ричарду Никсону, что наша жизнь – убогая – и наш общественный строй – социалистический – всё-таки лучше американского:

        – Можно порадоваться успехам американского народа, но мы тут тоже не мух ноздрёй бьём!

        Оцените, каково сказано! Ну чем не перл дипломатической риторики? Однако далее, в пылу спора, Хрущёв выдал и ещё один перл, ставший позже классическим:

        – Мы вам покажем Кузькину мать! Дайте нам ещё семь лет, и мы будем на таком же уровне, как Америка! А дальше – пойдём вперёд и вас обгоним!…

        И мы свято верим: раз вождь сказал "догоним и перегоним", значит так и будет. И поднятие целины – основное, главное звено величественной исторической задачи советского народа "догнать и перегнать Америку по производству мяса, масла, молока на душу населения". Потому и орём с телячьим восторгом припев нашей любимой целинной песни:

                "Не робей, ребята,
                перегоним Штаты
                в производстве мяса, масла, молока!"

        Конечно, перегоним! Вот уже, например, Рязанская область догнала американский штат Айову по производству мяса и молока. Правда, ходят слухи о том, что Ларионов – это Первый секретарь Рязанского обкома партии и любимчик Хрущёва – застрелился, когда обнаружилось, что Рязань обогнала Айову не  по производству, а по припискам: чтобы перевыполнить план, колхозников заставляли покупать мясо и молоко в сельском магазине, а затем сдавать их в колхоз, где они засчитывались как сельскохозяйственная продукция, будто бы произведённая колхозом.

        Что было, то было. Ну и что? А всё равно догоним и перегоним. И Айову, и Америку. Вот только целину поднимем. И тогда обязательно догоним. Да и как не догнать, когда куда ни кинешь взгляд, всюду, как в песне:

                "стеной стоит пшеница золотая,
                и ей конца и края не видать".

        А и как его увидишь, этот край, когда только в нашем совхозе имени Маншук Маметовой этой пшеницы аж двадцать тысяч гектаров! Представить себе такие огромные площади где-нибудь в Подмосковье или в средней полосе России – просто невозможно! А урожай здесь! Совхозная агрономша говорит:

        – Он будет на уровне двадцать пять – тридцать центнеров с гектара.

        А это, скажу я вам, о-о-очень много, если учесть, что средний урожай по стране это всего-то тринадцать центнеров с гектара. Поэтому – догоним и перегоним. Обязательно.

                *     *     *

        Обязательно. Но пока ещё пшеница в здешних краях не вызрела, и поэтому мы работаем пока не на уборке пшеницы, а на заготовке силоса для скота. А выглядит это так. Идёт по кукурузному полю комбайн, а рядом с ним – грузовая машина с наращёнными в высоту бортами. Я стою в кузове машины, а комбайн выплёвывает мне в кузов перемолотую измельчённую кукурузную массу, и моя задача – разбрасывать её ногами равномерно по всей площади кузова и утрамбовывать, чтобы нагрузить как можно больше.

        В начале загрузки делать мне почти что нечего: расшвыривай себе по углам эту кукурузу. Зато потом! Когда этого силоса набирается уже выше бортов, вровень с крышей кабины и даже выше крыши! Тогда работаю и ногами, и руками, и стоя на коленях. А ещё ведь из-за того, что машина и комбайн идут рывками, с неодинаковыми скоростями, хобот комбайна, который выплёвывает мне силос и за который я держусь руками, так и норовит сбросить меня с машины на землю. Тут нужно ухо держать востро! Если зазеваешься в момент, когда машина опережает комбайн, и не успеешь вовремя отцепиться от хобота, то и висишь на нём – ждёшь, когда комбайнер или водитель обнаружат твоё исчезновение из машины. Тогда водитель притормозит машину – и ты снова в кузове.

        А пока висишь на этом хоботе, он, окаянный, обильно поливает тебя силосной массой с головы до ног. А о том, чтобы вечером после работы душ принять, – и думать не моги. Потому как вода в бригаде – привозная: привозится раз в неделю и заливается в цистерну, её хватает в аккурат только на приготовление еды да на умывание.

        А ещё случалось и такое. Однажды, когда я топтался на крыше машины, усердно утрамбовывая насыпанный на неё силос, колесо машины уткнулось в край ямы, и я по инерции скатился с крыши на капот, перевернулся через голову и завершил сей пируэт приземлением перед колёсами движущейся машины. Лёжа на спине, я исхитрился как-то убрать ноги с пути машины, и её колесо, к счастью, прошло совсем рядом. А то писал бы сейчас я эти строки, сидя в инвалидной коляске. А так обошлось. Только водитель испугался дюже сильно. И материл меня крепко. Зато долго.

                *     *     *

        Кстати – о мате. Хотя мы – московские студенты – и с самого начала работали и много, и хорошо, местные работники всё равно нас за своих не принимали и относились к нам, как к маменькиным сынкам. И отчасти это из-за мата, а точнее оттого, что мы не матерились, а если иногда и делали это, то, по их мнению, – очень неумело, ну, в общем, не так лихо, как они.

        Но вот однажды ситуация резко изменилась. Случилось это так. В нашей шестой бригаде студент Лёха и тракторист Николай – он из местных – пытаются завести двигатель трактора "Беларусь". Долго и безнадёжно. Они поочерёдно дёргают верёвкой стартёр, а мотор-каналья поурчит недолго и глохнет. И каждый раз при этом Николай крепко материт бедного Лёху, а Лёха вяло огрызается.

        Но вот Лёха крепко выругался, резко рванул на себя верёвку – мотор взревел так, что слов Лёхиных нам совсем не слышно. Зато по выразительным движениям Лёхиных губ и взмахам его рук нам хорошо видно, как усердно "поливает" он тракториста – видать, шибко озлил тот Лёху. А двигатель работает себе и работает. А Лёха "поливает" и "поливает" – ну, никак не уймётся. А тракторист отпрянул как-то, и глаза у него – круглые. От удивления. От такого неожиданного Лёхиного напора.

        Но вдруг двигатель резко глохнет, пропыхтев на этот раз намного дольше обычного. А вслед за ним и Лёха наш, выдав "под занавес" ещё пару смачных ругательств, тоже замолкает. Тут Николай-тракторист протягивает Лёхе свою руку и восхищённо заявляет:

        – Молодец! Наш человек!

        – Лёх, – чуть позже спрашиваю его я, – а ты, оказывается, знаешь такое дикое количество матерных слов, что тебе их хватило на всё то время, пока тарахтел этот чёртов двигатель? Откуда у тебя это?

        – Да ни черта-то я не знаю, – говорит Лёха. – А просто пока этот, как говоришь ты, чёртов, двигатель работал, я только то и делал, что беззвучно шевелил губами да яростно размахивал руками, а сам в это время лихорадочно всё старался припомнить те несколько выражений – да чтоб позабористей, – которые я смогу выдать, когда мотор заткнётся. Я и выдал.

        Ай да Лёха! Ну, голова! Вот оно, оказывается, как было. Что было, то было. И как бы оно ни было, а только именно после этой истории местные русские нас, москвичей, наконец-то зауважали, то есть признали своими.

                *     *     *

        Признали своими. Зато местные казахи и немцы, так те сразу же приняли нас, студентов, за своих, отнеслись к нам весьма дружелюбно. Вообще-то казахов здесь очень мало. Немцев и чеченцев и то больше. Откуда, скажете, в Казахстане немцы и чеченцы? Так это ж выселенные сюда, ещё в войну.

        Немцев переселили сюда принудительно ещё в сорок первом году, когда фашисты подошли к Волге. А там, на Волге, тогда была Немецкая автономная область со столицей в городе Энгельс. Вот и выселили обрусевших немцев подальше от линии фронта, потому что сталинское руководство страны опасалось: как бы русские немцы не начали вдруг помогать или же симпатизировать своим братьям по крови, а значит, нашим врагам.

        А чеченцев депортировали, то есть выселяли с Кавказа, наоборот – когда наша армия уже освободила Кавказ от гитлеровцев, в начале сорок четвёртого, то есть тринадцать лет тому назад. Говорят, что за пособничество врагу. Хотя кто знает, как оно на самом деле было? Другие ведь говорят, что чеченцы и карачаевцы в войне выступали и против русских, и против немцев. Да и не все же выступали с оружием, и не все активно действовали. А выселили – всех. Без разбору. Весь народ. На сборы в дорогу дальнюю дали только сутки. А крымским татарам – и того меньше… Да. Что было, то было.

        И первое время эти выселенные должны были раз в десять дней являться в районный центр, лично, для регистрации: дескать, вот он я, здесь, не сбежал никуда. Это какое же унижение для ни в чём не повинных людей! А ведь были и такие – невиновные. И много.
 
        Да и новое поколение уже здесь подросло. После войны. Которое вроде бы и не должно отвечать за поступки родителей: сын не отвечает за отца. А только и они тоже, как спецпереселенцы, ездят в район, чтоб отмечаться. Недавно, правда, вышло послабление: являться на отметку теперь нужно не раз в десять дней, а только раз в месяц – и немцам, и чеченцам.

        А пока и немцы, и чеченцы, и казахи, и русские поднимают здесь, в Казахстане, целину..