Секс и смерть

Инсектициды в супермаркете стояли у самого пола. Корячась на корточках, Ше дотошно перечитал этикетки. На них представлены были насекомые всех степеней отвратительности. Но только один из ядов предназначался безоговорочно перепончатокрылым.
 
Почти не задумаваясь, Ше затем выхватил из бутылочных шеренг чилийское розовое и пошел к кассам. Какое-то в свежевыбритом и нашанеленном Ше все же было жизнеутверждение. Чему-то ж колыхнулись жеманно полушария кассиршиного декольте.

Ше припарковался ошуюю гранитного Карла Маркса, «Глыбы» по-народному. Си Си не было. Он выщелкнул из памяти мобильника две английские буквы – СС, – но передумал и еще раз ткнул в клавишу поиска. На дисплее нарисовалось «DD». Доктор Дмитриев, он же Дмитриев Дима, он же Димон Дурында...

– Слушаю, Ше. – С полуслова почувствовалось, что Ди Ди совершает некий интим: спит, жрёт или трахается.

– Удобно говорить? – участливо сфальшивил Ше.

– Давай.

– У меня тут проблема… – Поразительно трудно было перейти с картонно-гламурного арго на живой, человечий язык. – Шершни кошмарят…

Ди Ди рассыпался конфетти вопросов: много ль ос? Большой ли гараж? В каком месте гнездо? Что делать? Кто виноват?

– Чем тебе снимали отек после того случая? – наконец, дотренделся он до сути.

– Не помню, Дим. Это было в Юрмале. Мне было двенадцать лет...

Ди Ди на минуту будто умер.

– Может, тебе в санэпидемстанцию позвонить... А? – ожил, наконец. – Объяснишь, что у тебя на них аллергия... Что гнездо в гараже. Они тогда точно приедут. Тут... «леталкой» пахнет.

– От госконтор один геморрой, – угрюмо парировал  Ше. – Ос-то они, может, и выведут, а гараж потом три года будешь отскабливать.

– Что ж, тебе собственность дороже жизни?

– Один хер.

Стихийный социал-демократ, Ди Ди стоически смолчал. Его интим, нарушенный Ше, видимо, то ли прервался, то ли, наоборот, вступил в некую глубинную стадию.

– А шершней я сам… – страшновато прошептал Ше.

– Позвони мне завтра, – пропищал Ди Ди из интимных внеземных далей.

Ше вышел к Марксу. Классик бессловесно взирал на вызывающе буржуазные джипы и кабрио, пролетавшие с шуршанием в сторону Лубянской площади. Помалкивала и обездержиненная Лубянка до поры.

На окаймлявших «Глыбу» скамейках расслаблялся пивцом кое-какой народец российский. Примостившись с краешка, Ше, хотя и не пил, легко догнал землячков. Поразительно все-таки розова была задница облака, прессовавшая Госдуму (вчерашний Госплан). Ошеломляюще сексуально шелестели шины авто, досушивая Охотный ряд после молниеносного летнего ненастья.

Июльским гламуром прониклись даже нижние милицейские чины, поставленные пасти Маркса. Вся сержантско-ефрейторская бдительность доставалась исключительно столичным цокотухам, цокавшим то от думцев к чекистам, то от чекистов к думцам.

По конвейеру искушений приехала и Си Си – с подвывертом, с трепетом, розовым веером, фр-р-р – прости, торопилась, простил?

Ефрейтор и сержант мрачно пронаблюдали убытие сладкой парочки на иномарке, а потом всеми известными способами и со всеми известными вариациями имели черкеса, случившегося у «Глыбы» без положенных бумаженций.

                --------------------

Непревзойденная наездница, Си Си закончила полуночный свой стиппл-чез довольно неуклюжим таки пике в торосы простыней. Черно и вымороченно в этот час стояло Лефортово. Обезвешенный Ше легко парил в никуда.

– Вот это «Ше», это твое прозвище, кто тебе его дал?

– ...Никто. Это просто первый слог моей фамилии. Вот как я записан у тебя на мобильнике?

– По имени.

– А многие фамилию пишут. И не дописывают. Торопятся.

– А я у тебя – кто?

– Си Си.

– Торопился?

– Как все.

– Нет, ты не все, но «Си Си»? Сексуально? Лучше запиши меня как-нибудь по-другому, не знаю, как.

Она замолчала. Изредка за домами где-то длинно скрежетали железом по железу, будто растаскивали рубчатые прутья арматуры. В каком-нибудь депо. Стояла враждебная рыжая темень. Ше зачем-то полез под потолок, где скрещивались ржавые металлические балки. Она хотела крикнуть: "Осторожно!" Не успела: впотьмах он не разглядел, за что ухватиться, потерял равновесие и упал ей на руки. "Какой легкий, как ребенок", – подумала. Она даже хотела покачать его. Он улыбнулся. Но вдруг стал тяжелеть, налился какой-то страшной, мертвой тяжестью, и она его не удержала, выронила – прямо на бетонный пол, и он крепко и смачно ударился о плиты головой. Она присела на корточки. Под затылком Ше бетон окрашивался вишнево-красным...
 
– Ты смотришь шестой канал ТВ?

– ...А? Одна кровь везде... А почему ты спрашиваешь?

– Слышала, что под них копают?

– Да, но, и...

– Если их прикроют, у нас не будет ни одного частного метрового канала.

– И тогда?

– Тогда...

Ше одернул себя. Обсуждать с Си Си выборные технологии было всё-таки не к месту как-то. Не ко времени.

Обреченно он смотрел на разрастание рассвета за окном. Было еще, будто бы невидимые фельдшеры вывесили серые бинты на просушку, заколыхались вдоль Госпитальной обрывки утреннего тумана. Но потом поперек неба стали все явственнее проступать полосы: нижняя – нежно-голубая, посередине – зеленая и совсем наверху – оттенков чайной розы (чилийского розового?) Пора...

– Ты все время думаешь о чем-то, не обо мне, о чем?

– О шершнях. Мне так не хочется уезжать от тебя... Но надо успеть до их вылета. Иначе я полезу затыкать леток, а тут станут возвращаться охотники...

– Еще же темно, да еще этот сон..., в темноте - нельзя.

– Наоборот, надо. Мы друг друга не слышим. Тебя шершень кусал когда-нибудь? Мне однажды вдул – будто молотком по пальцу. Давно, правда…

– Ой, хватит про ос, ну не сюр?

– Мне пора.

– Нет, не пора, молчи, молчи... вот так, и вот так...

                --------------------

На рубеже гаражной площадки Ше достал из пакета финскую кепку, насадил на макушку и с такой страстью дернул за наушники, что те едва не оторвались. Потом он от подбородка до колен застегнул дутую зимнюю куртку, покрепче усадил на носу темные очки и на всякий случай натянул еще кожаные перчатки.

Первое, что увидел Ше, по стеночке подкравшись к воротам, была пестрая маска шершня-сторожа, внимательно наблюдавшего за ухищрениями иностранного агента внизу.

Без финального заезда Си Си у него еще было время прихватить ос спящими. Но теперь... В гараже Ше с треском отодрал от огромной тряпки крошечный клочок, свернул  вчетверо, уравновесил на конце стамески и предельно осторожно приставил ее снаружи к створке ворот.

Затем он выпростал из недр гаража ремонтную табуретку, безжалостно расшатанную и заляпанную красками, и попытался расположить ее под летком. Но, как он ее ни вертел, она все равно припадала на одну ногу. На ней вряд ли устоял бы и профессиональный акробат. Но шершни прилетали и улетали все чаще. "Промедление смерти подобно", - вспомнилось.

– С Богом!

Он вскочил на хромую табуретку. Яд с шипением полетел внутрь осиного гнезда. Напор был такой, что шершням не хватало сил подобраться к летку, видимо.
 
Ше опустил баллон. Гнездо ошеломленно молчало.

Он приблизил к летку тряпичную затычку и попытался запихнуть ее стамеской. Табуретка, как живая, плясала у него под ногами. Затычка оказалась слишком большой – не шла.
 
Враждебную тишину за досками вдруг взорвал грозный глубинный гуд. Ше перебросил стамеску в левую руку и стал правой (ее защищала лишь тонкая перчатка) подпихивать затычку с боков. Та подавалась, но еле-еле...

Ше рывком обернулся: вокруг него как раз заложила угрожающий вираж первая из вернувшихся ос-охотниц.  Отбаражировав метров на десять, шершень пулей полетел прямо в черноочковое мурло агрессора. Ше встретил его струей из баллончика. Он прянул вниз и с бешеным жужжанием завертелся на асфальте.
 
Откуда ни возьмись примчались еще два. Ше, растерявшись, прыснул ядом по широкой дуге. Один шершень врезался в асфальт, другой пропал. Ше, рискованно балансируя на табуретке, внимательно осмотрел одежду. Осы нигде не было.

Орудуя стамеской, он плотно законопатил леток тряпкой и для верности еще опрыскал затычку инсектицидом. За досками больше не жужжало. Оттуда теперь вырывалось вовне какое-то не здешнее, потусторонне-остервенелое стрекотание. Казалось, там бились не осы совсем – сама смерть...

И – бой продолжался. Один за одним, как нацистские бомбовозы, на Ше заходили шершни-охотники. Их он бил в лет. Для верности он соскочил с табуретки. Мокасины досрочно додавливали ос на асфальте.
 
Страшный треск тут раздался над его головой. Словно бы какая-то адская сила раздвинула приколоченные гвоздями доски, и сквозь образовавшийся проем вывалилась, звучно чпокнувшись об асфальт, оса-матка, пугающе огромная. Она с жутким жужжанием вертелась на спине и тыкала во все стороны слоновьим жалом.

Не решаясь касаться чудища подошвой мокасина, Ше методично добил его в упор из баллончика.

Осиное гнездо не издавало больше ни звука. Лишь невидимая птаха робко брала си в кустах сирени.

– Кирдык, – прохрипел Ше.

Он едва поднял руку, чтобы утереть пот, как у него под мышкой истошно зажужжало. Оттуда вывалился еще один шершень.

Едва задетый аэрозольным залпом, он долетел до надутой спины врага и, пока тот истязал гнездо, несколько раз ужалил его. Потом инсектицид начал действовать. Оса ослепла и стала издыхать.