Лева Нос

    Ну что можно сказать про эту жизнь? Одному она достается, что пальчики оближешь - сладкая и воздушная, как печенье “Безе”. А у другого, что не делай, горький перец кажется слаще, чем его жизнь! И тогда хоть в петлю лезь, не поможет! Потому что полезешь, обязательно веревка оборвется - сейчас веревки дрянь делают, гнилые совсем! А если не оборвется, обязательно доброжелатели подоспеют, снимут, откачают и заставят жить!
...Когда Левина мама умирала, она сказала:
- Вот, Лева, я ухожу с очень тяжелым сердцем. И я тебя прошу, смотри хорошо за твоей сестрой Соней, теперь ты ей как мать и как отец. И больше у нее никого нет!
Соня была несчастным человеком. Она перенесла полиомиелит, когда ей было четыре года, так что она себя все время помнила больной. Подружек у нее не было. Все свои детские секреты она доверяла тряпичной кукле Кларе. Лева однажды эту куклу в керосине искупал, проверить хотел, умеет ли она плавать. А Соня его за чуб схватила и по комнате таскала. Но это было очень давно. С тех пор маленький клен, даже не клен, а хрупкая веточка под их домом превратилась в о-го-го какое размашистое дерево! Такое большое, что когда дул ветер, клен начинал стучаться даже в окна пятого этажа. Людям это надоело, к тому же они не хотели все время в тени жить. Они клен спилили, разделили его на пузатые чурбанчики и раскололи на дрова. А ветки так и остались валяться в углу двора, как мусор. А Соня начала свою комнату завешивать толстыми занавесками. Когда было очень светло, она не любила...А болезнь над ее телом сильно поиздевалась, так что смотреть на Соню было жалко. Она и на улицу старалась без необходимости не выходить, она злиться начинала, когда на нее с жалостью смотрели. Работала Соня в Комбинате надомного труда, она мочалки вязала из белье-вых веревок, удобные это были мочалки, век мойся - не смочалятся. А свет ей и не нужен был, она уже с закрытыми глазами могла вязать! А еще она пенсию получала по инвалидности. Так что денег хватало. Но она их старалась не тратить, она их на черный день собирала, как будто теперешние дни у нее светлыми были! А характер у нее тяжелым был. Замкнутым. Когда она злилась, она кастрюлями громко стучала. Часто она кастрюлями стучала. И еще молчала помногу. Поэтому у них в доме тишина висела двухпудовая.
Лева Нос очень жалел сестру, хотя тяжело ему с ней было. Он ведь, чтоб светло в жизни было, любил. Чтобы шума много вокруг, но хорошего шума, не кастрюльного! Он Соне весной всегда землянику покупал, в землянике железа много, чтоб организм ей укрепить. Они с сестрой уже лет десять без мамы жили.
Соня варила и стирала белье, а Лева Нос все приносил в дом. Но в доме он не очень любил быть. Он часто только ночевать приходил. А так Лева Нос в своем духовом оркестре пропадал. А если был вечером дома, он трубу чистил. У него был специальный кусок войлока и похожая на кусок камня зеленая паста. Поэтому его труба всегда сияла праздником!
А их сосед Меир Соне буквально жить не давал, даже надоел ей:
- Давай я тебя, Соня, познакомлю с человеком! Создадите семью и будете жить! - говорил он ей всегда, когда видел.
  Она и слушать не хотела, а однажды вдруг согласилась. Лева Нос даже своим ушам не поверил. И Меир ее познакомил с Пиней. Пиня с мамой жил. Ему уже тридцать четыре стукнуло, мама очень переживала, что Пиня один. Она Меира просила подыскать что-то подходящее! Потому что этот Меир всех знакомил, кто сам не мог. Всех переженить хотел. Не за деньги, кстати, характер у него просто такой был. Он считал, просто, что все люди парами должны жить, раз так положено! А Пиня заикался сильно. Ну так что, подумаешь! А то, что он шлимазл был, так разве он виноват? Меир Леве так и сказал:
- Твоя Соня тоже не виновата, что ее так скрутило. Да, этот Пиня слегка недотепа, а дети у него могут быть нормальные! И, главное, что Соня твоя не будет, как сыч!
Пиня с Соней в кино пошли, в кинотеатр “Спартак”. На индийский фильм. Соня индийские фильмы любила, она даже плакала на них. Но лучше бы они не ходили. Пиня даже еще большим шлимазлом оказался, чем Меир предупреждал. Во-первых, он на входе не мог найти билеты. Он их в карманах потерял. Он нервничать начал, карманы начал выворачивать. Из них на пол начала всякая ерунда сыпаться. Перочинный ножик, две почтовые марки и увеличительное стекло. Стекло у него упало и разбилось, Пиня собирать осколки начал, а народ сзади напирает, ругается уже! Соня тогда тоже нагнулась, Пине чтобы помочь, ей тяжело нагибаться было. А Пиня билеты в боковом кармане искать начал, он оттуда какие-то фантики вытащил, кусок бублика с маком, а потом еще фотографию. На фотографии была голая женщина изображена, статуи. Никто бы не увидел, но Пиня умудрился и ее уронить, а поднял ее какой-то верзила в фетровой шляпе, он впоследствии козлом оказался, потому что как гаркнул на весь кинотеатр:
- Кто это тут бабу голую уронил?
И мужикам вокруг подмигивать начал, а фотографию вверх поднял, на вытянутую руку. Народ шеи начал тянуть, интересно все же! А Пиня же врать вообще не умел, ну он и говорит:
- Это я уронил!
Соня чуть от стыда сквозь землю не провалилась. Все кругом над Пиней подшучивать начали. А он, заикаясь, начал объяснять, что это не его ф-ф-фотография, это ему М-М-Меир дал, чтоб у Пини интерес к ж-ж-жизни пробудить. И что это не ж-женщина, а д-д-древнегреческая с-с-статуя из м-м-музея. Соня его за рукав схватила и на улицу потащила. Ей было очень жалко Пиню. Но еще больше было жалко себя. Она Пиню поцеловала в щеку и сказала, что он очень хороший, но они больше никогда не увидятся. Пиня удивился очень, он ведь все, как Меир учил, сделал, даже на фотографию перед кино час пялился. Но он не возражал, он еще в Соню влюбится не успел, как следует. Да и на индийском кино он особо помешан не был.
...А Лева Нос работал в Доме быта жестянщиком.. Он делал цинковые выварки и водосточные трубы. А еще он крыл крыши. Так что его на части рвали, кто ж любит, когда у него крыша течет? А Нос - это не фамилия совсем была. Просто у него был нос, который на троих рос. Люди, кто первый раз Леву видел, даже шаг замедляли, так их Левин нос поражал! А Лева тогда свой нос указательным пальцем немного вверх поднимал, как шлагбаум и говорил:
- Вот, теперь дорога свободна, проходите!
Он к своему носу с юмором относился, даже сам первый всегда по этому поводу шутил. Ему даже уже казалось, что Нос - это его фамилия от рождения. Леву весь город знал. Ему через улицу кричали:
- Левка, Нос!
А он рукой в ответ махал. Он вообще достопримечательностью города был. Может из-за носа, а может от того, что на параде духовым оркестром руководил. Они при Доме быта существовали. А на параде Лева Нос всегда впереди шел, а за ним остальные. Он капельмейстером был. На площади они всегда перед трибуной останавливались, Лева вверх жезл вскидывал и площадь наполнялась праздником. Оркестр у него толковый был, ребята умели дудеть. Их потом всегда грамотами награждали “За активное участие...”. А еще они на похоронах играли, но не халтурили. Всю дорогу играли и за деньги не торговались. У людей горе, зачем рвачом быть. Поэтому их любили на похороны приглашать. Конечно, если похоронный оркестр вообще любить можно?!
А однажды их хотели даже на ВДНХ послать, уже документы готовили. Леву директор «Дома быта» позвал, долго мялся, все говорил:
- Нам оказана высокая честь!.. Нам честь высокая оказана...
Потом кулаком по столу хлопнул, говорит:
- Надо, Левка, что-то с твоим носом делать! Сильно он в глаза бросается! Ты понимаешь, о чем я? Мы на Выставку достижений народного хозяйства едем! А тут ты с носом! Хорошие достижения! Так мало того - ты еще с родственниками из Америки переписку поддерживаешь! Ты что, дурак?! Ладно бы родня тебе посылки слала! А-то только открыточки! А у нас и самих этого добра полная задница!..  Нет, на самом деле мне еще там ничего не сказали, - он головой вверх мотнул, - но для чего ждать?.. Лева, у нас в «Доме быта», ты сам знаешь, Главный инженер Шнеерсон, зав. клуба Шпигельман!  И я тоже, кстати, не Иванов! Я тебе это, как другу говорю, мы с тобой сколько крыш вместе накрыли! Мы с тобой пива выпили океан! Дай, левка, до пенсии спокойно доработать! Прошу тебя, как друга, сделай что-нибудь со своим носом! Ну, чтоб он не был таким явно выраженным! У меня доктор есть, он артисткам чего надо подправляет! Я договорился. Он у нас в бане парится, он все за просто  так сделает, по дружбе! И давай раз и навсегда покончим с твоим носом! Ты о своей творческой карьере подумай! А вдруг тебе на будущий год во Дворец съездов ехать придется?! Опять с носом останешься!
...В общем, Лева к доктору согласился пойти. Он ему три раза объяснял, что именно хочет с носом сделать. Доктор сильно плечами пожимал и спрашивал:
- Я Вас правильно понял? Вы уверены, что хотите на один сантиметр увеличить свой нос? Вас обещали занести в книгу рекордов Гиннеса, да?
- Да! - сказал Лева. - Начинайте удлинять!
...Директор «Дома быта»  чуть не обомлел, когда Леву увидел с новым носом. Он сказал ему:
- Сволочь, что ты сделал?! Ты ведь бросил вызов...
- Не скули, - перебил его Лева. - У моего отца был такой же нос! И у деда тоже! Преемственность поколений, понял?!
- Но если они узнают, что ты специально удлинил, ты знаешь, что будет?! Это ведь вызов всей системе!... Ты, по сути, замахнулся на устои, понима-ешь?
- Чем, носом? - хмыкнул Лева..
- Лева, я тебя прошу, как друга, если кто-то заметит, скажи, что нос сам по себе вырос. Что вот жить начали лучше, питаемся хорошо, витамины там всякие! Иначе тебе могут приписать диссидентство! И нас разгонят, как гнездо!
На ВДНХ в конце концов Лева не поехал. Не из-за носа, конечно, Соня тогда заболела. Грипп осложнение ей сильное дал. На почки. Только этого ей не хватало! Она тогда намучилась. А он ей траву заваривал. Зверобой и медвежьи ушки. А еще арбуз притащил, чуть не надорвался. Астраханский, на двадцать два килограмма. Арбуз очень хорошо для почек помогает. Но потом ей почки все равно о себе знать давали, у нее потом всегда в пояснице ныло.
   А не женился Лева, потому что... Да он и сам не знал, почему не женится. Может, перед Соней стыдно было счастливым выглядеть. У него была одна женщина. Ее Лизой звали. Она к Леве очень хорошо относилась. Она ему на день рождения даже подарила пару теплого белья темно вишневого цвета, чтобы он зимой не застудился, когда играть на морозе приходилось. А еще она ему подарила одеколон “Красная Москва”. Лева им только, когда на парад шел, душился. А еще она ему подарила чайник со свистком. Он Леве детство напоминал. Он, когда закипал, гудел, как пароход “Тарас Шевченко”. Лева однажды на этом пароходе плыл, его дядя Гриша с собой взял, они пять дней плыли. И ему так хорошо было, он это навсегда запомнил. Столько солнца в его жизни потом уже никогда не было. Дядя Гриша его всю дорогу баловал, леденцы ему покупал, бисквитное пирожное и газированную воду с двойным сиропом...Так что Лева часто чай любил пить.
Все это Лиза ему, конечно, не сразу подарила, а на три дня рождения. Лева с ней уже три года виделся. Она очень хотела с Левой семейный очаг создать, но когда об этом с ним заговорила, он промолчал. А что он мог сказать? У него сестра была. Он ей, как отец и как мать должен был быть. Жалко, конечно, у них с Лизой отношения близкие были, даже родные. Он при Лизе, например, даже в вишневых кальсонах мог ходить, не стеснялся совсем.
Лиза редко к Леве приходила, в основном Лева к ней. А оставаться вообще ни разу не оставалась. Она знала, что Соне это очень не понравится. Она к Соне ключ искала, кофточку ей на Восьмое марта принесла, шифоновую с воротничком “стойка”. А Соня сказала:
- Вы это заберите, я все равно никуда не хожу. Зря только висеть будет.
   А однажды по телевизору "Голубой огонек" был, а у Лизы телевизор, как назло перегорел. Кинескоп накрылся. Так они до двенадцати у Левы смотрели. А потом Лева постелил Лизе на своей кровати, а себе постелил у окна. Четыре табуретки составил, сверху зимнее пальто бросил и лег. Лева в проходной комнате жил, неудобно ему было при Соне стелить себе вместе с Лизой. В эту ночь всем было плохо. Леве на табуретках было жестко, он ворочался, чуть не свалился даже. Лиза вздыхала тяжело, она бы никогда не осталась, но трамваи уже не ходили...Эх, жизнь, почему она такая? Зине ведь семью хотелось иметь, суп мужу варить перловый, котлеты с макаронами на второе...А сейчас ей плакать хотелось.
А Соня полночи просидела в своей комнате на кровати! Она мучилась, что только мешает всем, что брату испортила жизнь, это из-за нее он, как неприкаянный. Она не держала его. Они на эту тему вообще не говорили, все само собой так сложилось. Она сидела, обхватив двумя руками тряпичную куклу Клару и тихо плакала. Ей хотелось выйти, обнять Лизу, сказать ей, что она хорошая...
А утром Лиза сделала завтрак, она сварила овсяную кашу и сделала омлет с докторской колбасой. И поставила чайник. Чайник закипел скоро, гудеть начал, как пароход “Тарас Шевченко”. А Соня вдруг начала стирать белье. Она молча терла белье о стиральную доску. Очень долго терла. Лиза ее два раза к столу звала, а она даже голову не повернула, только еще злее стирать начала. И Лиза не выдержала. А кто бы мог выдержать? Она сорвалась, столько лет в себе носила! Она сказала, что Соня так не должна!...Что Лева тоже имеет право на свою жизнь...И что с людьми так нельзя!...
После этого уже год прошел. Лиза на день рождения Леве еще механическую бритву “Харьков” подарила. Он ее с собой теперь носил и перед концертом всегда брился. Он любил на сцене хорошо выглядеть. А остальное все по-прежнему оставалось.
А перед самыми праздниками вдруг зарядил сильный дождь. И ветер, как ненормальный, завывал за окном. Если бы старый клен под домом был жив, он бы сейчас в окна стучался. А накануне Соня весь день из своей комнаты не выходила. Даже мочалки свои не вязала. Она себя в последнее время хуже чувствовать начала, а к врачу не шла. Лева ее заставлял, хотел даже врача на дом вызвать, а она молчала в ответ. Лева часто в окно выглядывал, на небо смотрел. Завтра им на параде играть, плохо, если дождь будет. Он сидел на кровати и перешивал на костюме пуговицы. Он купил себе позолоченные, с выпуклыми якорями, все же десятый его парад! А еще ему хотелось фотографию родственникам в Америку передать. А с позолоченными пуговицами совсем другое дело! Он сидел до двенадцати, потом на пять будильник поставил, хотя и без будильника он в жизни бы не проспал. Он вообще поверхностно спал, каждый шорох слышал, хоть на границу иди служить.
Соня всю ночь ворочалась, кровать жалобно под ней скрипела, совсем как брошенный котенок. Лева давно уже хотел матрац перетянуть, только она не давала. Она вообще ничего в своей жизни менять не любила. Она и к скрипу этому привыкла. Потом дождь перестал и ветер стих. Лева заснул. А потом он сквозь сон услышал:
- Левочка! Левочка!
    Мама всегда его так ласково называла: Левочка. Соня дважды повторила, шепотом. Он вскочил, хотел тапки нащупать ногами, но так и побежал босой. У него ведь сердце чуть не оборвалось, когда Соня его позвала “Левочка!”, она никогда ему так не говорила. Он наклонился над ней, спросил:
- Что, Соня?
Она не ответила. Он побежал к выключатели, зажег свет, приложил ладонь ей ко лбу, потом побежал в свою комнату, принес маленькое круглое зеркальце и поднес его к Сониному лицу. Он надеялся, что от Сониного дыхания зеркальце запотеет. А зеркальце осталось чистым и прозрачным...Потом он поставил рядом с Сониной кроватью табуретку и сел. Ноги у него совсем окоченели, пол ледяной был, ноябрь все же, а топили плохо, батареи чуть теплые были. Лева сидел, зажав руки между коленями. Что теперь делать, он не знал.
- Вот, теперь я могу сойтись с Лизой, - вдруг пришла ему в голову подлая мысль.
Лева до боли глаза закрыл и головой замотал, чтобы от мысли этой отряхнуться. Ему перед Соней совестно было. Он ладонью нежно ее по руке погладил...Потом будильник зазвонил. Он бросился его выключать, остановился на полдороги и снова сел на табуретку. А будильник звонил, пока завод не кончился. Лева все еще надеялся, что Соня от его звона проснется.
Потом он позвонил Лизе. Она со сна испугалась, спросила тревожно:
- Что случилось?!
А он сказал ей:
- Знаешь, я тебе зря голову столько лет морочил, ты на меня ведь рассчитывала...Ты, если кого встретишь, ты выходи за него. Ты очень хорошая!..
Лиза тут же на трамвай села, они уже ходить начали и приехала. Она долго в дверь звонила. А он сидел на кровати рядом с Соней и чистил свою медную трубу. Он на кусок войлока наносил зеленую пасту, обнимал трубу одной рукой, а другой, точно мочалкой, проходился по ее бокам. Труба уже блестела, как спинки никелированной кровати, а он все драил ее и драил. Потом он положил трубу на шкаф, надел костюм с блестящими пуговицами, еще посидел немного на табуретке рядом с Сониной кроватью. Потом занавесил телевизор скатертью, тоже самое сделал с зеркалом и вышел. Он тихо прикрыл дверь, замкнул для чего-то и нижний замок. На параде он никому не сказал, что остался без сестры. Праздник есть праздник, его не остановишь. На площади их оркестр остановился, развернулся к трибуне, Лева вскинул вверх жезл и город наполнился музыкой.
...А после парада музыканты молча шли. Все устали, инструменты в охапку держали. Через лужи с трудом перепрыгивали, брызги во все стороны летели. Потом они с инструментами в грузовую машину залезать начали. Тут к Леве подскочил один с телевиденья, Миша Городецкий, его весь город знал.
- Вас сейчас видят сто тысяч телезрителей нашего города. Вы только что прошли свой десятый парад! Что бы Вы хотели сказать нашим телезрителям?-торжественно сказал он и сунул микрофон Леве под нос.
- Что я могу сказать.., - вздохнул Лева, - у меня сестра родная умерла, Соня. Скажите всем, кто ее знал, чтобы пришли...
...На параде Лева Нос после этого решил больше никогда не играть. Без Левы на параде как-то странно было, чего-то не хватало. Многие даже решили, что он уже умер. Он ведь достопримечательностью города был, как мороженица тетя Ася, которая каждую весну тысячу лет подряд ставила холодильник Горпищеторга рядом с Городской каланчей и продавала молочное, сливочное и эскимо на палочке. Она кричала на всю улицу:
- Марожаная! Праздник лета! - хотя до лета еще было черт знает сколько.
В детстве Лева всегда покупал эскимо на палочке. Он шел по кривой улице Ленина и лизал со всех сторон эскимо, чтобы оно не капало. И нос у него всегда был в мороженом, а рядом с грохотом проносился трамвай номер три и можно было запросто впрыгнуть в него на ходу и проехать без билета целую остановку...
Леву, конечно, еще долго уговаривали играть на параде. Никто не мог понять, в чем дело? А директор Дома быта Мишка Лившиц орал:
- Ты меня без ножа режешь! На похоронах, значит, ты играешь, а на параде в честь...значит, нет?! Ты знаешь, что нам могут пришить?!
- Пуговицу к заднице, - грубо ответил ему Лева.
После разговора с Мишкой Лева Нос пришел домой злой, долго молча сидел на табуретке, потом вытащил из-под рукомойника бутылку керосина, плеснул его в эмалированную миску, а потом взял Сонину куклу Клару и начал ее купать в керосине. Ему казалось, что вот сейчас из своей комнаты выскочит Соня, схватит его за чуб и отягает как следует за эту глупую проделку...Потом он вытащил Клару из миски, долго ждал, пока перестанет с нее капать керосин и пошел к рукомойнику. Он долго мыл куклу мылом, сушил ее над газом, брызгал  одеколоном “Красная Москва”. Потом он поставил куклу на подоконник. Соня всегда ее ставила на подоконник, чтобы Кларе не так было скучно. Кукла прижалась лицом к стеклу и смотрела вниз.
   А внизу маленькая девочка прямо под окнами садила в землю тоненький клен. В руках у нее была детская лопатка и лейка. Девочка вся перемазалась, косынка сбилась на затылок, и она очень кряхтела, когда копала ямку. А потом, когда работа была закончена, она полила клен из лейки. Клен веточкой торчал из земли и приветливо махал листьями, похожими на детские ладони. Эта веточка, наверное, очень мечтала поскорее вырасти и однажды постучаться в окна пятого этажа...