Незабвенная память и боль беспокойного сердца

(Размышления о книге стихотворений поэта Владимира Шемшученко «…И рука превратится в крыло»)

Не предавайте жизнь забвенью
В дни благоденствий и утрат –
И чародейство вдохновенья
Вам будет лучшей из наград…»
               
                Владимир Корнилов
            
«И рука превратится в крыло» – так необычно для человека, лишенного фантазии, назвал известный российский поэт Владимир Шемшученко* свою книгу стихотворений, вышедшую в декабре 2008 года в Санкт-Петербурге, в издательстве «Всерусскiй соборъ».
Объяснение столь  загадочному названию, я думаю, читатель найдёт сам, прочитав и выстрадав вместе с автором право сопричастности к его незаурядной поэзии.
В предисловии к  книге поэт Егор Исаев, Герой Социалистического труда, написал следующее:
 «Сколько на своём веку я повидал людей, которые думают, что они на «ты» с поэзией, что они пишут стихи. А на поверку оказывается, что они всего лишь плетут кружева из слов, создают что-то эфемерное, этакое тонкое графоманство. Цветы у них, цветы, а в итоге пустоцвет, не дающий плодов. И когда появляется человек,  который пишет, как живёт, у которого стихи, а не порхание  –  его видно сразу.
Живёт в Петербурге Володя Шемшученко  –  поэт ума, сердца, человек русского народа, русского языка, поэт обжигающего слова».
Продолжительное время, следя за творчеством Владимира Шемшученко и анализируя вышедшие книги стихотворений «Неподсуден» (Издательство «Всерусскiй соборъ», Санкт-Петербург, 2007), «…И рука превратится в крыло» и др., я отметил для себя очень важные качества его поэзии  –  за всю свою жизнь, как истинно русский поэт, он ни разу не покривил душой в стихах перед своим великомучеником-народом, не предал своей православной веры ради сытой еды и холёного быта.
Об этом свидетельствуют  многие  стихотворения, кровоточащие строки которых написаны человеком совестливым и правдивым, его незабвенной памятью и болью беспокойного сердца. Среди них мне запомнились: «Я шёл на отчий зов зимой и летом…»,  «Не случилось. Не стал я  поющей звездой…», «Хата моя не с краю…», «Я не страдаю от режима…».
Чувство вины перед своей семьёй и перед народом за неустроенность их в быту и за свершённые «преобразователями жизни» злодеяния  –  ни на минуту не покидают поэта,  –  и  это воплощается в его покаянных строках:               

Озябшие пальцы и теплые варежки сна.
Дыхание матери, кашель отца у порога.
Саманный барак, школьный двор, а за школой дорога.
И в клубе единственный фильм: «Если завтра война…»
Проснусь среди ночи, как в детстве, луну отдышу
В замёрзшем окошке, и свет снизойдёт к изголовью…
У Господа я всепрощенья себе не прошу,
Я только молю, чтобы сердце наполнил любовью.
Когда надо мной в одночасье нависнет вина
За то, что себя возомнил и судьёй, и пророком,
Я чашу раскаянья радостно выпью до дна,
Чтоб сын, повзрослев, из неё не отпил ненароком.

              (Стих. «Озябшие пальцы и тёплые варежки сна…»)   

Во вступительной статье к книге «Неподсуден» Глеб Горбовский дал высокую оценку творчеству Владимира  Шемшученко, назвав его лучшим поэтом Санкт-Петербурга.
Думаю, и не только Санкт-Петербурга…Я с огромным интересом прочитал его новую книгу «…И рука превратится в крыло», подаренную мне автором в Дни Русской духовности и культуры на православной иркутской земле осенью этого года... Поэзия в ней изумительная  –  трогает за живое, да так, что слёзы вышибает. Это, на  мой взгляд, эпохальная книга. В ней    художественно образно и правдиво отражены почти все самые важные  моменты истории России ХХ века,  губительно сказавшиеся на жизни народа.  Перед глазами зримо предстают: и жестокое, обожженное «красным огнем» и насильственной смертью утверждение Советской власти (стих. «Степное»):

Проскакал по степи чёрный всадник на красном коне,
И ворвался огонь в белоснежные юрты аула,
И никто не ушёл, и расплавилось солнце в огне,
И крылатая смерть  на корявых ветвях саксаула
Наблюдала, как дети от сабельных  корчатся ран,
И пришли корсаки*, чтоб обгладывать лица и ноги,
И не слышал Аллах материнского вопля: «Аман**!»
И стоял безответным вопросом сурок у дороги,
И луна не взошла, и ушёл конармейцев отряд,
И вернулись в аул, подвывая от страха, собаки…
Не ходи к роднику – не вода в нём, а памяти яд,
И не трогай руками росою омытые маки.

Корсак* (тюрк.) – степная лиса.
Аман** (тюрк.)  – пощади

… и репрессии 30-х  годов органами ОГПУ невинных людей, в том числе арест деда и отца будущего поэта по доносу мерзавцев (стих. «Донос. ОГПУ. Расцвет ГУЛАГа…»,  «Пришли гулаговские страхи…», «Ненасытная ночь за поленом глотает полено…») и др. Примером тому служат строки стихотворения:

Увели их по санному следу,
Возвратились – забрали коня.
Ни отцу не помог я, ни деду,
Вот и мучает совесть меня.
Хватит, сам говорю себе, хватит.
Раскулачили – значит, судьба.
Только пусто в душе, словно в хате,
По которой прошлась голытьба.
Нынче всякий и рядит, и судит,
Прижимая ко лбу три перста.
Дед с отцом были русские люди –
Ни могилы у них, ни креста. 
За отца помолюсь и за деда,
И за мать, чтоб ей легче жилось –
У неё милосердье комбеда
На разбитых губах запеклось.

        (Стих. «Увели их по санному следу…»)

…и нелегкое, голодное детство, и такая же суровая юность, которые всё-таки не сломили, а лишь закалили его в уличных драках и на лесоповале   (стих. «Любил я блатные словечки…», «Подранок», «Караганда».  С какой горечью вспоминает он об этом:

Юность в отчем краю бесшабашной была –
Наше вам… из карлаговских мест.
Я из дома ушёл, закусив удила,
А очнулся – трелёвка окрест.
Я погнал своё время, пустил его вскачь –
Эка невидаль – лесоповал! –
Ел подёнщины хлеб, пило вино неудач,
Протрезвившись, ещё наливал.
Жил в полярных широтах, где лыком не шит
Каждый первый, кто ставит вопрос…
И узнал, что назойливый гнус не звенит,
А глаза выедает до слёз.
Я бы мог там безбедно прожить много лет,
У чужого пригревшись огня,
Научившись закат принимать за рассвет,
И никто не стрелял бы в меня. 

                (Стих.  «Подранок»)
 
…это и стихи о гибели могучей советской империи и всего, что с ней связано (стих. «Империя не может умереть!..»):

Империя не может умереть!
Я знаю, что душа не умирает…
Империя  –  от края и до края  –
Живёт и усечённая на треть.
Оплаканы и воля, и покой,
И счастье непокорного народа.
Моя печаль  –  совсем иного рода,
Она созвучна с пушкинской строкой.
Пусть звякнет цепь,
Пусть снова свиснет плеть
Над теми, кто противится природе…
Имперский дух неистребим в народе,
Империя не может умереть!
            
…и неописуемая боль за угрозу утраты Россией своей независимости, происходящей из-за усиления  колонизации её жителями Китая и выходцами из Кавказских и Средне-азиатских государств, как это мы видим в стихотворении «Золотые слова растащило по норам ворьё…».  Глубокой скорбью и состраданием к своей горемычной Родине наполнены строки этого уникального, по силе эмоционального воздействия на читателя, стихотворения:

Золотые слова растащило по норам ворьё,
И аукнулась нам бесконечная наша беспечность.               
Поспешаем за веком и в души несём не своё,
На сегодняшний день обменяв православную вечность.
Разрастается зло, выползает из темных щелей,
Погремушками слов азиаты гремят на рассвете…
Встань за Родину, друг мой! Молись и себя не жалей –
От безбожных отцов не рождаются русские дети.

Как это созвучно с болью каждой русской православной души, переживающей разрушительные нынешние «перестроечные» процессы!
Не менее сочувственно относится поэт и к унижениям нашей истерзанной Родины:

Осень. Звон ветра. Синь высоты.
Тайнопись звездопада.
Если на кладбищах ставят кресты,
Значит, и нам предстоит путь-дорога
За теплохладные наши дела.
Сколько, скажи, не дошедших до Бога,
Тьма забрала.
Скольких, ответь, ещё водишь по краю,
По-матерински ревниво любя.
Я в этой жизни не доживаю
Из-за тебя.
Из-за тебя на могилах трава –
В рост!  –  где лежат друзья…
Но истина в том, что не ты права,
А в том, что не прав я.

             (Стих. из цикла «Родине»)

Не заживающей раной в стихах видится мне и тема ветеранов Великой Отечественной войны, освободивших человечество от фашизма. Но герои Великой державы, принесшие свободу и процветание народам Европы, по-прежнему влачат у себя на Родине полунищенское состояние. С каждым годом редеют их ряды. И тогда так пронзительно и актуально звучат для нас строки поэта:

Он был болен и знал, что умрёт.
Положив мою книгу на полку,
Вдруг сказал: «Так нельзя про народ.
В писанине такой мало толку».
Я ему возражал, говорил,
Что традиции ставят препоны,
Что Мефодий забыт и Кирилл,
Что нет места в стихах для  иконы.
«Замолчи!  –  оборвал он.  –  Шпана!
Что ты смыслишь! Поэзия  –  это…»
И закашлялся. И тишина…
И оставил меня без ответа.

Но какие бы тяжкие и смутные времена не переживало Отечество, у истинного творца – будь это композитор, скульптор или художник, – в его горячем сердце всегда найдётся место  для создания прекрасного, юного, вечного чувства – чувства восторга и любви перед красотой окружающего мира. Так и у  поэта Владимира Шемшученко.
Как требователен поэт в выборе красок для своей художественной палитры, создавая удивительно яркие по образности картины природы во все времена года! Сколько здесь не заёмных образов, ярких, неожиданных метафор и сравнений, делающих стихи запоминающимися! Происходит просто какое-то чародейство в его душе со Словом, рождающим в ней неповторимую, самородную поэзию! Так и хочется, уважаемые читатели, процитировать вам прекрасные по мелодике и высокой художественной выразительности строки:

Апрельское утро грачами озвучено.
Уходит подлесок в туман не спеша.
Еще две недели, и скрипнет уключина,
И лодка пригладит вихры камыша.
Еще две недели, и синяя Ладога
Натешится вволю, подмяв берега.
И в небе проклюнется первая радуга,
И рыба пойдёт нереститься в луга.
И ветер с Невы –  аж до самого Таллина! –
Молву донесёт…
А пока среди льдин, 
Как спящая женщина, дышит проталина
С лиловым цветком на высокой груди.
               
                (Стих.  из цикла «Времена года»)

Или вот еще пример необыкновенной, прекрасной поэзии, поднявшейся до недосягаемых высот:

Ветер нынче строптив, хамоват и развязен,
Вот и верь после этого  календарю.
Я к нему паутинкой-строкою привязан,
Потому и стихами сейчас говорю.
Ветер ходит, где хочет, живёт, где придётся:
То стрелой пролетит, то совьётся в кольцо.
Окликаю его  –  он в ответ мне смеётся
И кленовые листья бросает в лицо.
Он стучит мне в окно без пятнадцати восемь,
Словно нет у него поважнее забот.
Он несёт на руках кареглазую осень
И листву превращает в ковёр-самолёт.
Он целует её, называет своею,
И ему аплодируют створки ворот…
Я стою на  крыльце и, как школьник, робею,
И сказать не умею, и зависть берёт.

                (Стих.  «Август»)
 
Великолепны по богатству выразительных средств и красоте поэтического звучания его стихи о Родине. Примером сыновьего почитания своей отеческой земли служат стихотворения: «Церковь», «Родиной пахнет ковыль», «Не то чтобы нас пригласили...» и мн. др. Смирением и потаённой радостью наполнены строки последнего вышеназванного стихотворения, где поэт говорит о возвращении после долгих скитаний на Родину:

Не то чтобы нас пригласили –
Скорее  наоборот.
Но мы приезжаем в Россию
Из всех суверенных широт.
Нам стало вдали одиноко
И сделалась участь горька.
И с Запада, и с Востока
Течёт человечья река.
Над мыслями нашими властвуй.
Пришли мы к тебе налегке…
Как сладко сказать тебе: «здравствуй!» –
На русском своём языке.

К таким же высокой пробы произведениям можно отнести и стихотворения:  «Отступили дожди, навалились снега…», «Я просыпаюсь. Мой костёр погас…», «Рождество», «Заревые июньские росы...», «Полыхнувший закат до полоски алеющей сужен» и др.
  Очень    светло  воспеты  у  Владимира Шемшученко в книге – любовь к матери и к своей возлюбленной, ставшей позднее женой и подарившей ему  сына с дочкой. Об этом свидетельствуют множество стихотворений. Очарованием любви и непорочной страстью веет на нас от этих по-юношески исповедальных  строк в цикле «Марине»:

Смахнул снежинки с тёмной шубы
И сразу понял – опоздал!
Тебя в обветренные губы
Мороз уже поцеловал.
Глаза в глаза и – задохнулся,
И растворился… И пропал…
Ненужным словом поперхнулся
И поражение признал.
Я снег! Лепи меня руками.
В азарте пальцы обжигай.
Взрывайся белыми стихами
И междометьями стегай.
И смейся. Смейся до упаду.
А вечер – бел. А ветер – тих.
Приму, как высшую награду,
Прикосновенье рук твоих.
               
Необычно трогательно звучат стихи о высокой любви и нежности у него и в цикле «Колыбельная для Марины», где поэт своим трепетным сердцем чутко прислушивается к дыханию своей любимой, боясь пропустить этот неповторимый миг:

Спи, родная, любимая… Я просыпаюсь.
Чтобы слушать, как ты тихо дышишь во сне.
Я гляжу на тебя и всегда удивляюсь,
Что не грезишься ты, богоданная, мне.
Мы с тобой, дорогая, счастливые люди –
Нам досталось сполна и воды, и огня.
Мы слились воедино – я знал, что так будет.
Если я оступлюсь, ты поддержишь меня.
И когда в небеса позовёт нас дорога…
Не хотел говорить, но сегодня скажу:
Если первым уйду – проводи до порога.
Если первой уйдёшь – я тебя провожу.
      
                (Стих. «Спи, родная, любимая…»)

Какое здесь глубокое, библейское единение до самого смертного вздоха супружеской любви, предначертанной нам свыше! И это не бравада поэта перед читателем, а осмысленное жизнью и отвечающее канонам православной веры, убеждение человека.
И, как продолжение этой любви у поэта, по-особому  нежно звучат его строки, посвящённые детям:

Спит дочурка, спит маленький сын.
Ночь звезду за звездой зажигает.
Разжигаю стихами камин.
Мне жена помогает.
  (Стих. «Стало страшно читать и писать…»)

Особое место в лирике Шемшученко занимают «городские мотивы», навеянные Киевом и Санкт-Петербургом, с которыми тесными узами связала его за долгие годы судьба. Здесь художественно ярко отражены и гражданский пафос, и самосознание причастности поэта к русской православной культуре, выраженной в великолепном зодчестве и в неповторимой древней архитектуре этих городов… Характерными для этих «мотивов» являются стихотворения: «Петербургский вальс»,  «Блок», цикл «Киев», «В квартире моей абажур с бахромой…», «Подснежник скукожился в банке…».
Из этого цикла в качестве примера приведу стихотворение, особенно тронувшее меня своей исповедальностью:

Я поэт городской, вряд ли есть мои корни в деревне.
Электронный будильник вполне заменил петуха.
Рядом строится дом, трактора пожирают деревья.
Я сижу за столом и плету паутинку стиха.
Город мой словно мать,
Он взрастил меня в каменном чреве,
Он меня прокормил и сберёг для меня теплоту.
Почему так тревожно кричит на истерзанном древе
Полуночная птица, и гарью несёт за версту?..
Что-то сердце щемит, предынфарктное выдалось лето.
Из открытого крана со ржавью, но всё же вода…
И подумалось мне, что рождённых в деревне поэтов
Посылает Россия на верную смерть в города.         
               
       (Стих.  «Я поэт городской, вряд ли есть мои корни в деревне…»)

Объединяя мысленно и другие стихи, навеянные «городской» тематикой, в один цикл, кроме выше сказанного, я отметил и такой, существенно важный момент в поэзии Шемшученко  –  это его кровное родство с городом, в частности, с Карагандой, где прошли его детство и бурная юность.
В этом, объединённом мной цикле, чувствуется не только высокий лиризм произведений Владимира Шемшученко и зоркость его, как художника слова, сумевшего метким взглядом увидеть  красоту старинных городов и отразить ее в своём творчестве, –  но и не менее правдиво выразить свое негативное отношение к неоправданной в городах людской сумятице и процветанию бездуховности в них:

Отступили дожди, навалились снега.
Город стреляной птицей притих на болоте.
Ах, как хочется нынче пуститься в бега
На машине, на поезде, на самолёте!
Шалый ветер-дворняга обшарил квартал,
Треплет полы пальто и хватает за руки.
Я стихи о любви киоскёрше отдал,
Пусть зевает в метро, изнывая от скуки.
Ветер пьяную девку целует взасос.
Утонула в заливе луна, как монета…
Город Гамлет!  Ты задал простейший вопрос,
На который никто не придумал ответа.
               
                (Стих.  из цикла «Город Гамлет»)

Отдельного разговора требуют и стихи из цикла «Москва, Москва…» о нашем древнерусском стольном городе, превратившемся в результате «перестройки» в Вавилон, изгоняющий русский дух. Здесь также чётко обозначена гражданская позиция поэта Владимира Шемшученко, неприемлющего происходящее:

О, как ты был прав, поджигатель Москвы безымянный –
Крещенье огнём православному любо принять,
Коль скоро восстал и воссел Святополк Окаянный
На княжий престол, иже с ним –  вороватая чадь.
Минули века, и окрепли бесовские путы:
Опричников – тьма, а уж эти умеют стеречь…
Всё ярче горят над Москвою сегодня салюты.
Всё громче слышна на Москве чужеродная речь.
Гуляй, Вавилон!  Разбазаривай грады и веси!
Гони русский дух и поэта гони аки пса,
Но помни о том, что бесстрастно грехи твои взвесит
Всесильный Творец, и падут на тебя небеса.
О, как ты был прав, поджигатель Москвы неизвестный.
Вернись сквозь века и сверши, что тебе суждено.
А люди придут, осеняясь знамением крестным,
И стены поднимут, и в пепел уронят зерно.

Как вырвавшийся из души крик, звучит со страниц книги Владимира Шемшученко и тема «одиночества», когда происходит у нас отчуждение не только от своих родословных корней, связующих испокон веков род человеческий, но идёт и вырождение их в связи с бессмысленным современным укладом нашего бытия, выхолостившего родственные человеческие узы… Яркой иллюстрацией тому служат строки стихотворения:

Как человеку нужен человек,
Особенно когда лютует холод.
Мой разум этим холодом расколот
На да и нет, а посредине  –  снег.
Как нужен рядом тот, кто всё поймёт
И по любви великой не осудит.
Ну почему поэта гонят люди
Сквозь клевету и непременно вброд?!
Луна уйдёт, и вновь придёт луна,
Поскольку  на земле не рассветает.
Как человека в мире не хватает!
Какая  нынче лютая весна!
   
          (Стих. «Как человеку нужен человек…»)

Мы видим, как горько сетует поэт в минуты одиночества, на бесконечную, беспросветную ночь, на лютую весну, на весь мир, который гонит его одинокого, отторгнутого сквозь лютый холод, и сплетни вброд,  как  охотники отбившегося от стаи волка.
… А вот еще пример, где  автор уже чётко обозначает в стихах эту страшную истину:

…Одиночество  –  оно страшнее плена,
Ведь не каждому дано писать навзрыд.
Не горит, увы намокшее полено  –
Одинокое полено не горит.
    
          (Стих. «Вечер тихо за окошком угасает…»)

Заканчивая анализ книги Владимира Шемшученко  стихотворением,

* * *

Ничего я тебе не скажу.
Я тобой безнадёжно болею.
Я желаю тебя и жалею
И дыханье твоё сторожу.
Чиркну спичкой – и станет светло,
И в оконном стекле отраженье
Передразнит любое движенье,
И рука превратится в крыло.

хочу подчеркнуть следующее –  в этой   статье   я   не    рассматривал   стихотворения   по   выделенным    автором     циклам,   а объединил их для каждого иллюстративного примера тематически родственными моей душе и настрою мыслей стихами. Поэтому читатель не сможет следить, перелистывая попорядку страницы, за моими размышлениями в той последовательности, как выстроены циклы…
   И ещё: в одной небольшой статье трудно передать все чувства и мысли, навеянные самобытной лирой поэта. Одно могу поведать с чистой совестью и, не льстя автору, –  давно не читал такой пронзительной и в то же время прекрасной поэзии среди нынешних моих современников, отражающей на высоком художественном уровне чаяния и духовную суть русского народа, его исторические корни…

 Владимир КОРНИЛОВ – член Союза писателей России, член Международной Федерации русских писателей и Международной Гильдии писателей, член Союза журналистов России,