Чёрный кот и золотая рыбка

В канун Рождества я закрылся дома и стал ждать чуда. Скажете – тридцать лет мужику, а он всё в чудеса верит? Можете говорить, что хотите. Я вообще-то атеист, но Бог мне всю жизнь помогает. Шучу, но есть в жизни события, которые я называю чудесами. Такого события я и ждал:днём отвёз жену в роддом и вот-вот должен был появиться на свет наш долгожданный первенец. Я метался из угла в угол по квартире, не находя себе места, пока трель телефонного звонка не примагнитила меня к трубке.
- Ало, слушаю! - потёк по проводам мой окрашенный надеждой голос.
- Привет, Димон, - ответила трубка голосом Валерки, друга детства.
- Привет, Валер. Чего тебе? - надежда растворилась, не найдя адресата. Где ты, роддом? Почему молчишь?
- Слушай, Дим, у меня к тебе маленькая просьбочка.
Я насторожился. Чем меньше обычно была у Валерки просьбочка, тем больше за ней пряталось проблем.
- Колись, – буркнул нехотя я.
- Выручай, Дим. Мне бабка моя позвонила. Плачет, приехать просит. Дрова у неё кто-то стырил. Всю поленницу, говорит, за ночь увели. Надо съездить срочно в деревню, дров наколоть!
- Ну и?
- Да Пфайфера не с кем оставить. Предки в Турцию греться укатили, соседи даже слышать не хотят про моего кота.
- Как их понимаю, – усмехнулся я. - И вообще, он нашу Золотинку сожрать может.
- Ну, Дим, ну, пожалуйста, – умоляюще протянул Валерка. – Он живую рыбу не ест, только сухой корм. Дим, всего суток на двое. Я принесу и еду, и горшок. И наливку выпрошу у бабы Дуси.

Это был убийственный аргумент. Баба Дуся — это уже моя бабушка. С Валеркиной она живёт по соседству.

Последний раз я был у бабули в сентябре. Приезжал на денёк помочь по хозяйству. Жену Веру тогда с собой не взял – нечего трясти беременную женщину по так называемым нашим дорогам. Перед моим отъездом бабуля всё старалась откормить меня. Она сидела за столом, подперев подбородок обеими ладошками, из-под которых торчали беленькие ушки завязанного узлом платка, и смотрела, как я наворачиваю её угощение.
- Ах ты, Господи, душа с телом расстаётся, – приговаривала бабуля. – И в кого ты такой уродился? Мать с отцом всю жизнь в поле да на ферме, а ты – вона, писатель. И тощой, как борзая. Не наша порода – отец. Тока к пятидесяти годкам приосанился Петька-то, батяня твой.
 
Я скручивал промасленные кружевные блинчики штук по пять за раз, обмакивал в сметану и отправлял в рот, запивая молоком. Вкуснее в жизни ничего не едал. Родители мои вместе с сестрой жили на другом конце деревни и ещё не подошли, чтобы проводить меня.

- Погодь-ка, – тяжело поднялась с табуретки бабуля. – У меня для тебя кой-что есть.

Она вышла в чулан и вскоре вернулась со своей «фамильной» наливкой. Наливку эту бабушка моя делала специально для меня и ставила её на стол, только когда я приезжал к ней в гости. Этим она отчасти пыталась зазвать меня к себе, отчасти просто побаловать, когда я всё же приезжал. Каюсь, случалось это не часто. Но ничего, скоро правнука к ней будем возить, надоедим ещё. Но передать бабуле привет через Валерку было неплохой идеей.
- Ладно, уговорил, – смилостивился я. – Тащи своего монстра.
- Какой он монстр, – обрадовался Валерка. – Кот как кот. Я мигом.
И он бросил трубку, боясь, что я передумаю.


Уже через полчаса Валерка перешагнул порог моего дома. В одной руке ехал Пфайфер в специальной сумке, другая рука была занята пакетом с кошачьими пожитками. Валерка сунул мне в руки своё добро и торопливо попятился к выходу:
- Спасибо тебе, Димыч, я в долгу не останусь. Ты меня очень выручил! Ну, я побежал, поздно уже. У меня билет на автобус через час. Пока.

И он исчез, растворившись в ранних зимних сумерках. А я поставил сумку с котом на пол и осторожно открыл дверцу. Я редко бывал последнее время у Валерки, и отчасти, именно по вине этого зловредного зверюги.


Мы с Валеркой из одной деревни, так же, как и моя жена Вера. Баба Нина, бабка Валеркина, слыла в деревне ведьмой. Но мы, мальчишки, не обращали на слухи внимания. Валера бабушку очень любил. Родители его работали в городе, а баба Нина растила внука бережно и строго. Когда мы вошли в возраст, баба Нина присмотрела внуку в невесты хозяйственную соседскую Верочку. Но Вера выбрала меня. Моя совесть была чиста – к Вере у Валерки было такое же отношение, как и ко мне. Но Валеркина бабка с тех пор, мягко говоря, меня невзлюбила. Да и Веру перестала привечать. Вскоре мы с Валеркой уехали учиться в город и зажили каждый по-своему. Через два года ко мне приехала Вера. Мы с Верой после института поженились, а Валерка до сих пор ходил в холостяках, хотя тридцать лет – ещё не возраст для мужчины, когда стоило бы беспокоиться по этому поводу. Он с удовольствием прожигал лучшие годы, менял подружек и строил карьеру. Надо сказать, ему везло. И в карьере, и с женщинами. Только вот, что такое любовь, Валерка, похоже, не знал. При каждой встрече я видел рядом с ним новую девчонку и не запоминал их имён. Мне кажется, он тоже не запоминал. Но моему другу нравился его образ жизни, и менять что-либо в ближайшее время он не собирался. Зато его бабушка очень переживала за внука и мечтала поскорее женить его. И, насколько я теперь понимаю, не только мечтала, но и действовала. Так, как могла, исходя из своих способностей и возможностей.

Прошлой весной баба Нина оставила своей кошке Мурле одного котёнка. Кто бы мог подумать, что на это животное у бабы Нины имеются свои виды и планы.

Из первого в жизни Мурлы окота этот был самым крупным и здоровым. Беспросветно чёрный, он терзал свою трёхцветную мать, пока она через два месяца не сбежала от него, бросив на откорм хозяйке. Тогда-то баба Нина и привезла котёнка внуку, наказав беречь и заботиться о нём, потому, как кот этот необыкновенный. Валерка пожал плечами, но спорить с бабушкой не стал. Пусть живёт, жалко что ли. Когда я пришёл к нему в тот же день в гости, маленькое, тогда ещё безымянное чудовище, пока не успело привыкнуть к новому дому. Тем более он не был расположен к присутствию незнакомых людей.
- Ух, ты, какой чернющий! – восхитился я, протягивая руку к блестящей гладкой спинке котёнка, злобно смотревшего на меня ярко-рыжими, почти оранжевыми глазами. В тот же миг я отдёрнул руку, на которой отпечатались четыре глубокие ровные полосы, быстро наполнившиеся кровью.
- Пффф — ааа — ффф - рррр! - прокомментировал котёнок своё поведение.
- Вот, гад! – подскочил ко мне Валерка. – Не сердись, он ещё маленький. И к чужим не привык. Я его выдрессирую, вот увидишь.
- Да уж, - проворчал я, потирая раненную руку. - Однако говорить он уже сейчас может. Слышал, Пфайфером представился.


Так и стал кот Пфайфером. Валерка обработал мои царапины йодом, но с тех пор у нас с его котом установилась стойкая антипатия. Впрочем, Пфайфер отвадил от Валерки не только меня. Как-то постепенно у него перестали бывать старые друзья и новые подружки. Ушли в прошлое дружеские многолюдные пирушки. Соседи наверняка вздохнули с облегчением. Друг с другом кот и его хозяин вполне ладили, но подружек Валерка домой больше не водил. А запас дорогих женских колготок ещё долго хранился у него в шкафу.


Сейчас Пфайфер, высокомерно взглянув на меня своими янтарными глазами, медленно выбрался из сумки и осмотрелся по сторонам. Я поставил в прихожей и наполнил его миски для еды и воды, отнёс в туалет кошачий горшок. Всё это время кот сидел, сердито барабаня хвостом по полу. «Ну и здоровенный» - подумал я в невольном восхищении. Я любил кошек и если бы не злобный нрав Пфайфера, с удовольствием приютил бы его надолго. Но сейчас я уже начал жалеть, что дал Валерке себя уговорить. Пфайфер сидел посреди коридора и в глазах его сверкали искры. Когда я хотел пройти мимо него в свою комнату, кот ощетинился и зашипел. Я оторопел от неожиданности.
- Ты что, Паф? – до меня не сразу дошла вся серьёзность ситуации. – Я же тебя не трогаю!
- Пфффф... Ууууууууууу!!!! – убедительно взвыл кот, прижав уши и оскалив острые клыки.

Я ничего не понимал. Кот не давал мне передвигаться по своей собственной квартире! Всем своим видом Пфайфер доказывал мне, что нам двоим здесь места не хватит. Его чёрная шерсть вздыбилась, хвост яростно метался из стороны в сторону. Я сделал шаг, чтобы обойти его. То, что произошло дальше, было за гранью реальности. Не знаю, как я успел поймать этот чёрный напружиненный клубок из мышц, зубов и когтей. Неожиданно для себя я вдруг обнаружил, что держу на вытянутых руках свирепо извивающегося зверюгу, и его растопыренные белые когти мелькают в двух сантиметрах от моих глаз. Ярость Пфайфера перелилась в меня, словно мы с ним были сообщающимися сосудами. Огромным усилием воли я удержался и не свернул ему шею прямо здесь, не сходя с места. Чертыхнувшись, я отшвырнул кота далеко от себя, мгновенно оделся и выскочил на улицу.


Рождественская ночь уже зажгла многочисленные огни фонарей и витрин. В церкви, что находилась в двух кварталах от моего дома, зазвонили колокола. Туда, потоком чёрных теней, стекался народ. В основном бабки и женщины предпенсионного возраста. Вдохнув морозного ядрёного воздуха, я немного успокоился. Ноги сами понесли меня в сторону храма. В ярко освещённую арку входа друг за другом ныряли тёмные фигуры прихожан. Сам я не рвался внутрь церкви. Но меня заворожила почти мистическая картина того, как из ночной тьмы люди исчезают в потоке сияющего света. Остановившись неподалёку, я зачем-то начал листать самые значимые события своей жизни.


Мы с Веруней долго не могли иметь детей. Оба проверялись, обоим врачи говорили, что всё в порядке. Приезжая в деревню и останавливаясь у родителей Веры, мы слушали жалобы её мамы на какие-то иголки, рассыпанные у порога, длинные чёрные волосы под половичком. Однажды она нашла булавку даже под нашим матрасом. Тёща моя хмурилась, ворчала на соседку, но мы с Веруней только отмахивались и отшучивались. Соседка же, баба Нина, смотрела на нас искоса и старательно обходила стороной, если замечала издали.

Года три назад мы с женой сняли квартиру у одинокой, очень больной женщины.  Сняли с условием полного ухода за ней и оплаты только коммунальных платежей. Я, честно скажу, польстился на дешевизну. Нам обоим платили нерегулярно, подолгу задерживали зарплату. Это и явилось причиной, по которой мы освободили прежнее съёмное жильё. Веруню больше занимало здоровье квартирной хозяйки - жена моя просто зациклена на помощи ближнему.
- Как же так? - не уставала удивляться Веруня. - Как так можно жить — каждый сам по себе? Станет человеку плохо, упадёт он, а другие перешагнут и дальше пойдут! Это же дорога в ад!
- Вер, ты уже десять лет в городе живёшь, а всё никак не можешь забыть деревенские привычки, - пытался я воспитывать жену. - В городе слишком много людей, чтобы обращать друг на друга внимание.
- Дело не в количестве, а в качестве! - не соглашалась она. - Неужели так трудно быть просто нормальным человеком? Просто уступить слабому, помочь бабульке перейти улицу, притормозить, проезжая лужу, когда рядом идут пешеходы? Это же не требует особых усилий!

Что я мог возразить ей? Что всем не науступаешься?  Что вечно не хватает времени, чтобы тормозить у каждой лужи? Что, защищая слабого, можешь загреметь за превышение допустимой самообороны? А как её измерить, эту самооборону, если счёт идёт на секунды и от твоих действий зависит жизнь? Люди в городах навыдумывали законов и боятся их нарушать. Вернее, кто-то спокойно нарушает и ему ничего. А другой, помогая нуждающемуся, оказывается втянутым в такие тяжбы, что сто раз пожалеет, что помог. Сколько мошенников обманывают стариков, а те продолжают верить людям. Молодые наоборот никому не верят и не помогают. Вера это и без меня понимает. И именно против этого и бунтует.

У нас с нашей новой хозяйкой Аллой Павловной всё пошло так, как Вере представлялось правильным. Женщины быстро нашли общий язык. Каждый вечер они вели задушевные беседы за чаем, пока я, отключив мозг, выбрасывал свою жизнь в чёрную дыру телевизора. Веруня для Аллы Павловны стала подарком судьбы. Помимо своих филантропических убеждений, жена моя медик по образованию, работает педиатром. Так что помощь Алле Павловне Вера оказывала конкретную. К тому же Веруня — человек набожный. До сих пор не понимаю, как она полюбила такого оболтуса, как я. Наверное, противоположностью притянул. Но живём мы дружно, она не пытается меня изменить, а я люблю её вместе со всеми её заморочками. А может, и за них.

Первое время после того, как мы поселились в квартире Аллы Павловны, хозяйке нашей стало заметно лучше. Во всяком случае, она сама так говорила.  Но спустя год - полтора я увидел, что Алла Павловна резко сдала. Веруня с ног сбивалась, чтобы угодить ей, но ничего не помогало.

- Верочка, Дима, сделайте мне, пожалуйста, подарок — купите золотую рыбку, - попросила как-то раз Алла Павловна. Она уже почти не вставала, хотя изо всех сил старалась приносить нам с Верой поменьше хлопот. Вид у неё при этом был такой виноватый, как будто это мы ей делали одолжение, предоставив бесплатно крышу над головой, а не она нам. К тому времени мы звали её ласково мамой Аллой, а она нас — своими детьми.

В ближайшие выходные мы с Верой принесли из зоомагазина небольшой круглый аквариум с золотистой длиннохвостой красавицей. Поставили аквариум так, чтобы Алла Павловна могла всё время видеть свою Золотинку, как она назвала рыбку. А ещё через полгода нашей мамы Аллы не стало. Узнав, что она по завещанию оставила нам с Верой всё своё имущество, мы были в шоке. А разбирая вещи, оставшиеся после умершей, мы с удивлением обнаружили, что наша мама Алла была потомственной сибирской знахаркой. У неё сохранилось несколько писем от какой-то алтайской шаманки. Судя по всему, ещё в юности Алла обращалась за советом к более опытной подруге. Далёкая сестра по ремеслу наставляла свою молодую преемницу не тратить силы понапрасну, а тем более — себе в ущерб. Но похоже, Алла не послушалась. Они с моей Веруней в этом похожи — помогая другим, о себе не думали, себя не щадили.  Алла Павловна умерла в шестьдесят три года. По нынешним временам совсем молодой. Золотинка накануне её смерти металась по аквариуму, как сумасшедшая. Потом наоборот, замерла, перестала есть, потускнела. Только после похорон рыбка понемногу стала оживать. А вскоре Веруня поняла, что беременна. Мы не хотели узнавать пол ребёнка, но врач-гинеколог уговорил жену пройти УЗИ. На всякий случай, чтобы выявить патологию, если она есть. Как будто это что-то изменило бы. Вера своего ребёнка всё равно бы доносила любого и никогда бы не бросила. А я — как она.
УЗИ показало, что мы ждём мальчика.


Меня выдернул из потока воспоминаний убедительный толчок в бок:
- Иди сюда, милок, – прошамкала незнакомая старушка. – Идём со мной, не стесняйся.

Она настойчиво увлекала меня к светящейся арке. Было довольно морозно и я поддался, решив зайти погреться. В сердце вдруг опять зажёгся огонёк ожидания чуда. Так в детстве, затаив дыхание, я ждал первый рассветный луч на летней рыбалке, или Деда Мороза в Новогоднюю ночь.

Бабка провела меня по широкой пологой лестнице через распахнутые ворота внутрь храма и оставила в толпе верующих. Чтобы не выделяться, мне пришлось взять свечку, зажечь её, молиться, креститься и кланяться, и опять зажигать новую свечку взамен отгоревшей. В конце концов, это так заворожило меня, что я не заметил, как простоял всю ночь в толпе молящихся старушек. Не заметил и того, когда и как на меня снизошла невероятная умиротворённость. Слаженное пение невидимого хора, свет, исходящий от множества свечей, запах ладана, какая-то общая настроенность на непостижимое, вечное и бесконечное: то, чего я не могу назвать словами — всё это и стало тем чудом, в которое я уже давным-давно не верил. Словно Бог-младенец, родившийся в эту ночь для миллионов православных верующих, прошёлся босиком и по моей душе.

Оказавшись, наконец, на улице, я вдруг почувствовал состояние невероятной свободы. Я смотрел на мир совсем другими глазами, в моём сердце не осталось ни следа терзавшей меня накануне тревоги. Я был уверен, что всё, что со мной происходит, должно произойти. Что ничего нельзя изменить в моей судьбе, а главное – и не надо. Потому что всё – всё предопределено и необходимо для моей же пользы.


Дома меня ожидало ещё одно чудо. Когда я вошёл в квартиру, Пфайфер сидел, уперевшись носом в аквариум. С другой стороны стеклянной стены, почти нос к носу с ним, зависла Золотинка. На меня они не обратили никакого внимания. Однако когда я прилёг на диван, Пфайфер оторвался от аквариума, и, взмуркнув, прыгнул ко мне. А когда мы проснулись, то стали такими друзьями, что мне жаль было возвращать его Валерке. Да и кот с заметной неохотой поехал домой. Причём не к Валерке, а на родину, в деревню.


Валерка пришёл за Пфайфером на следующий день. Мой друг выглядел смущённо, даже обескуражено.
- Прикинь, Димыч, – начал он чуть ли не с порога. - Баба Нина моя чуть не умерла этой ночью. Я глаз не сомкнул, за руку её держал. А она, словно в бреду, всё повторяла: «Не надо, не надо! Нет, нет! Чур меня, чур меня!» Представляешь – красная, горячая вся, мокрая от пота. А среди ночи вдруг затихла, побелела, рука ледяная стала. Я перетрухал, сам чуть дуба не дал. Нагнулся к её лицу – дышит. Тихо-тихо так. Немного погодя дыхание выровнялось, заснула бабуся моя. Ну, и я прикемарил. Просыпаюсь, глаза открываю, а она лежит, на меня смотрит. Виновато так, как будто что-то ужасное совершила.
- Валерик, - говорит, - прости меня, дуру старую. Я ведь чуть было жизнь твою не загубила! И твою, и друзей твоих – Веры с Димой. Вот нынче чуть Богу душу не отдала. Так бы и ушла с грехом таким! Да будто защитил меня кто. Вобчем, привези мне кота мово.
- О чём ты, бабусь? Ничего не понимаю, – говорю я ей. А она не слушает.
- Привези кота! – чуть не кричит. – Давай, ехай скореича! Чтоб нынче же у меня кот был!
- Да, ладно, ладно, бабусь. Успокойся, как скажешь, так и сделаю.
Вот и примчался сюда скорее. С автобуса прямо к тебе. Пфайфера сейчас заберу и на такси обратно. Только я всё равно ничего не понимаю.

- Ладно, Валер, посиди, отдохни. Соберу я твоего Пфайфера сейчас. Подружились мы с ним, - усадил я друга на диван.

Рассказал и я Валерке про то, как кот его меня ночью из дома выгонял. Проводил их с Пфайфером до такси. А через час мне из роддома позвонили. Дочь у меня утром родилась! 50см, кило. Не знаю, как могли так перепутать на УЗИ?


Уже когда Веруня из роддома вернулась, рассказала она мне что пережила в ночь на Рождество. Оказалось, что в то самое время, когда Валерка сидел у расхворавшейся бабы Нины, а я воевал с Пфайфером и потом в храме всю ночь отстоял, Веруне тоже худо было. Думала, прямо в Рождественскую ночь и разрешится. Говорит, словно душу кто из неё тянул, такие ощущения испытывала. Привиделось ей, будто дочка наша в синей океанской воде плавает. Почему девочка? Ведь мальчик должен быть. Но из сна видения не выбросишь. Так вот, плавает наша девочка, значит, а на неё откуда-то снизу надвигается чёрное пятно, по форме на кота похожее. А Вера будто и есть сам океан, только сделать с чёрным пятном ничего не может. И вдруг сверху ударил сноп яркого света. Прямо сквозь чёрное пятно прошёл и превратился в золотую рыбку. Пятно растворилось, а золотая рыбка подплыла к нашей дочке, превратилась в светящийся шарик, и шарик вошёл ей прямо в грудь. В тот же момент Вера проснулась от родовых схваток и увидела, что за окном брезжит поздний зимний рассвет.